Не ебитесь по утрам – на работу опоздаете!
(типа зпиграф)

Можно было бы, конечно, хапнуть её за жопу, закинуть к койку да выдрать спозаранку… Тем более вон как дрын озверело торчит!
Но не то! Не то это!



Талант прорезался у меня неожиданно.
Ну, как неожиданно? -  Не совсем так уж неожиданно. Были, видимо, генетические предпосылки.
Были.
Говорят, что ещё в десять месяцев, едва выучившись ходить, я так талантливо  собственными какашками изрисовал стены, что мама только ахала восхищённо. Причём в течение последующих  тридцати лет. И постоянно предрекала художественное будущее…

Потом в третьем классе я, как сейчас помню, повадился  пиратов перерисовывать из журнала «Пионэр». Раскрашивал, наклеивал на картон  и вырезал…и в коробочке хранил. 
Друзья завидовали, предлагали в обмен конфеты, пивные пробки и даже «брюлики». Но было жалко плодов своего труда.
И хотя все они были смыты шальными волнами многочисленных переездов, но помнится, было красиво…

А потом в творчестве образовалась пауза, ну, или, как мы - художники - говорим, творческий кризис. Застой. В малом тазу, гы.
Очередной переезд. На Север.
Тут всякой хуерги понавалило интересной – футбол, хоккей …и оружие! – настоящее!, патроны всякие, снаряды, порох, аммонал, детонаторы… У любого голова кругом пойдёт! Играли, копали, взрывали, короче, не до рисования было… Хотя учиться на пятёрки не бросал. Совмещал дела школьные и уличные, а вернее сказать – разграничивал.

Вдруг в седьмом классе вновь начал рисовать всяких зверушек в тетрадку по биологии… так – для души… А в другую тетрадку - баб голых…
Всё сгинуло во тьме веков, но помню, что картинки эволюционировали вместе с теми зверями по курсу биологии для 7 класса и согласно теории Дарвина, и из обезьян  постепенно появлялись человеческие особи женского полу со вторичным половым признакам моего воображения. Но это так для себя…

А в восьмом друг – признанный первый художник школы – вытащил меня в качестве помощника на целый день с уроков - оформлять спортзал, он же – актовый зал,  он же – танцзал, к предстоящему празднованию Восьмого марта. С танцами-обниманцами. С бутылкой вина по кругу за школой.
Друг сказал: «Мне нужен помощник, а то всё не успею нарисовать! Давай, xxx, пошли!»
Откосить от занятий на целый день – лафа.
«А что делать?»
«Я буду тёху рисовать! А ты цветы рисуй! Вот ватманы.»
Тут, врать не буду, малость труханул было – на четырех склеенных ватманах цветы рисовать да гуашью приводить их в жизнь… Ведь это художество вся школа заценивать будет. Это не рака на пол-листочка в своей тетрадке намалевать зелёной пастой или сиськи – красной. Это же монументальная живопись, фрески!
Но цветы удались. Сначала друг похвалил, а потом все захвалили до румянца. И стал я тоже числиться художником. А чтобы талант не усох, тут же включили в редколлегию – газеты на стенку рисовать.

И снова переезд.
Новый город, новая школа. Новые друзья и новые враги.
А в редколлегию всё-равно включили, потому что где-то упомянул предыдущую комсомольскую нагрузку.
А редколлегия здесь чистый отстой.
Если мы с другом в той прошлой школе стебались от души и несли всякую окололитературную ахинею с шаржами, карикатурами, задирательством и чуть ли с надругательством, то здесь требовалось строго придерживаться безукоризненно прямой  линии комсомола, бодро бредущего в хвосте КПСС.  Пля, типа настенная «Комсомольская правда».
И если нарисовать что-нибудь в соостветствии с моментом не представляло большой сложности – открытки-то выпускали, то писать правильные статьи  было мукой. Поэтому других мудаков на такое поручение не нашлось. И поэтому к редколлегии присоединились две отличницы – одна ярая комсомольская активистка по имени Марина по причине ярой своей активности, а вторая  просто так…  как впоследствии оказалось –  по причине недетской симпатии ко мне…и тоже Марина.

И вот рисуем мы стенгазету к Новому XXXX году…
Вернее, я рисую -  каких-то Дед-Морозов, Снегурочек, снежинки и кошусь в сторону, где  помощницы, привалившись к парте, оттопырив гладкие попки в школьных мини-юбках, высунув наружу влажные язычки, пишут передовицу.
Так! - передовица о выполнении и перевыполнении плана по количеству отличников и хорошистов и комсомольских собраний готова. Это уже полдела.
Я, как самый-самый главный редактор, повелительно: «Давайте, теперь быстренько раздевайтесь и…» - эх, мечты!  вместо этого вяло говорю – «Слишком голо! Надо бы еще какой-нибудь мишуры написать. Давайте, теперь быстренько найдите в календарях какие-нибудь  весёлые поздравления, шутки…»
Хуле вы тупите, какой найух Интернет! – XXXX год на дворе!
Извините.

Маринки листают отрывный календарь и мелют оттуда вслух  всякую чушь… Весело, но не смешно – времени уже почти одиннадцать вечера. Только вспомнил про время - одна из двух тут же скуксилась и засобиралась домой: «Обещала маме в десять придти…» - и убежала. Так даже лучше – что бы я с ними с двумя делал!?
А газету-то надо доделывать, она уже завтра с утра должна радовать и создавать новогоднее комсомольское настроение!
Дружно - плечом к плечу - кидаемся на листание ненавистного тупого отрывного  календаря без единой выдранной страницы.

Её плечо обжигает моё, волосы щекочут щёку. Я принюхиваюсь – пахнет чистотой с оттенком лёгкого парфюма – польского, быть может,  и страстью…
«Ты чего меня обнюхиваешь, как собака?»
«Гав-гав!» - Я пытаюсь сдвинуть волосы носом, но всё-равно, набив полный рот, нежно кусаю её за ушко и, как собака, преданно и настойчиво трусь щекой о её щёку…

Мы долго целуемся взасос, пока я наконец не решаюсь потискать её грудь. Она не возражает. А я без перерыва продолжаю исследование дозволенной зоны проникновения – другой рукой глажу ей упругую попку, залезаю под микроскопическую юбку… Её поцелуи становятся агрессивней. Я воспринимаю это, как команду повысить настойчивость – сую руку Мариночке между ног и моя ладонь начинает там плескаться,  как лещ выброшенный на берег… Она сжимает бёдра, я медленно шевелю пальцами, всё сильнее надавливая на повлажневшие впереди трусики… Маринка стонет, как-то обессилено сползает по мне к полу. Её лицо напротив моей взбугрившейся, пульсирующей ширинки, она расстёгивает мои брюки, спускает их вниз, стягивает трусы.
Я сейчас умру – сердце выскочит из груди и улетит в открытую форточку… Я уже  чувствую  Маришкино горячее дыхание, вся моя кровь бросается к её губам…




«Долго ты будешь ещё дрыхнуть?! На работу опоздаешь, оболдуй! Давай быстро вставай!»

О-о-о! Сука! Жена не дала досмотреть такой сон!!! Вот ведь сука!

Впрочем, как и в тот раз. Тогда вахтёрша спугнула. Сука старая!
А сейчас вот жена! Тоже сука старая! Не дала Маринку выебать! Ту Маринку-Мариночку! Можно, конечно, было бы заграбастать жену, утянуть в койку да вставить спозаранку, тем более что болт вон как со сна торчит - одеяло, словно палатка!  Но не то! Не то!



«Я тебя больше будить не буду! Давай вставай живо!»
«Встаю, Мариночка, встаю…»


xxx. Тока што (с нустальгией)