Горюнова ввели в длинную, узкую комнату, похожую на коридорный обрубок.
Жёлтые пятна от ночных фонарей, горевших на улице, с трудом проникали сквозь запылённое окно, расположенное напротив двери. Под потолком висел тусклый белый плафон. Свет его утопал в длинных, словно стекающих на пол шторах розоватых тонов.   
На языке квартирных маклеров подобные комнаты называются « трамвай», или «вагон»...
По стенам комнаты, на неярких обоях, висели на кнопках странные киноплакаты. На одном из них две пионерки в коричневой школьной форме с увлечением рассматривали огромный альбом с цветными изображениями фаллоимитаторов.
На другом – Брежнев целовался взасос с каким-то дюжим, полуобнажённым негром. От негра Горюнова сразу же затошнило, и он вспомнил, что почти двое суток ничего не ел.
Кх-мм, вежливо кашлянул кто-то.
Горюнов оторвал взгляд от плакатов и поискал глазами источник звука.
Вдоль стены стояли два глубоких кресла, разделённые крохотным журнальным столиком. В одном из кресел обнаружился маленький, щупловатый человечек в очках, закрывающих пол-лица. Голова человечка была непропорционально велика и сплошь, почти до бровей покрыта прилизанными, редкими волосами светло-каштанового цвета. Перед ним на столике стояло широкое блюдо с рассыпанными дольками бледно-розовой пастилы.
Вы, кажется, говорить хотели, обратился человечек к Горюнову. 
Голос у человечка оказался неожиданно сильным, хотя и несколько сипловатым.
Говорите, осталось не так много времени, продолжал он.
Всё равно вас утром выкинут на помойку...

Зачем вы всем жизнь портите, сказал Горюнов.
И поправился: на кой чёрт вам сдалась эта порнография?
Потому что за это неплохо платят, последовал ответ.
Да вы присядьте, тут же добавил человечек.
Горюнов уселся в глубокое кресло, почти утонув в нём.
Можете угощаться, предложил его собеседник. Вы любите пастилу?
Я люблю мясо, жаренное на углях, мрачно сказал Горюнов.
И не люблю долбо..бов.
Ну, здесь как раз нет ни того, ни другого, желчно усмехнулся человечек.
Отпустите детей, сказал Горюнов, ощущая всю бесплодность происходящего.
Поймите, продолжал он, умоляюще прижав ладони к груди: я не собираюсь строить из себя героя... айл-би-бэк и всё такое. Но вы же понимаете, что за вами придут!..
Отпустите детей. Если это поможет, я могу остаться вместо них.
Правда, порноактёр из меня никакой...
Вы же преступник... вы все здесь преступники, продолжал Горюнов. Цивилизация давно наложила и уголовный, и моральный запреты на всё, чем вы занимаетесь!
В конце концов, Бог накажет... Если милиция не опередит.

Запрет, задумчиво сказал человечек. Вы, кажется, Олег?..
Горюнов молча кивнул.
А я – Лушников... Сергей Михайлович, если угодно, сказал человечек и церемонно повёл книзу и вбок вяло очерченным подбородком.
Горюнов машинально повторил этот жест.
Запрет, юноша – это очевидное поражение, сказал Лушников.
Порнография, как и проституция, отражает подавляемое стремление общества к сексуальной гармонии. А я, представьте, обожаю гармонию! Во всём...
Что, и насилие над ребёнком тоже гармонично? – сказал Горюнов.
Он вообще не ведает, что творит, а вы... Вы ж его старательно развращаете!
Сначала тело, потом – душу и ум!
Я не насилую детей... Господь с вами, сказал Лушников с видимым отвращением.
Их в кадре гладят... лижут... целуют, или там, не знаю – теребят! Всё это приносит им удовольствие, поверьте! А то, что за удовольствие не они, а им деньги платят, превращает киносъёмку в крайне увлекательное занятие...
Вы превращаете их в проституток обоего пола, сказал Горюнов.
Что-то непрестанно раздражало Олега в происходящем, мешая просто встать и уйти обратно в каморку, где его заточили.
Может быть, то странное обстоятельство, что в их ночной диспут начал вмешиваться кто-то третий...
.
Проституция есть не более, чем следствие социальных неурядиц, продолжал Лушников.
Заметно было, что тема доставляет продюсеру несказанное удовольствие.
Вон, посмотрите! – сказал он, возвысив голос... Скверная экология, отсутствие правильного воспитания и половой гигиены постоянно вызывают к жизни огромное количество некрасивых женщин и сексуально бестолковых мужчин.
Пояснять механизмы не буду: всё решается на стадии регулярной чистки зубов...
Отсюда и возникает неудовлетворённая похоть! Причём – обоего пола!! Одни, то есть мужчины, платят за то, чтобы не прилагать усилий.
Регулярные усилия в постели им просто не по зубам!
Простите за каламбур: зубки-то в зрелости уже гнилые...
А другие, то есть женщины, торгуют тем, что никто не берёт бесплатно!
Женщина за равный труд получает во всём мире до двух третей мужского оклада.
И кто из этих вечно ущемлённых дур, спрашивается, откажет себе в удовольствии хотя бы так, в постели рассчитываться с мужиками?! А? Чего примолкли?
.
Пидор, наверно, раз баб совсем не любит, сумрачно подумал про себя Горюнов.
И сказал вслух: шли бы вы в Думу, раз такой умный!
В этот момент Олег поймал себя на мысли, что ему до смерти хочется сдавить одной рукой горло этому тщедушному субъекту. Другую руку – сжать в кулак и бить, бить по гладкой, смешливой морде, пока кожа на щеках из розоватой, словно припудренной, не станет тёмно-лиловой, а всё узкое, крысиное личико не превратится в сплошной кровоподтёк...
И всё же что-то по-прежнему мешало ему погрузиться в эту ласкавшую душу потребность. Возникло некое ощущение, схожее с тем, словно при ходьбе жала новая обувь. Так вот оно что, понял он наконец... В ночном диалоге Горюнов обрёл нового противника – собственные сомнения.

Лушников помолчал с минуту, немного нахмурясь.
Видно было, что продюсеру не составляет труда сходу прочитывать эмоции, терзавшие его собеседника.
Да был я в Думе, сказал он опешившему Горюнову.
В предыдущем созыве.
Но как там скучно! Все только и заняты, что раздают чьи-то долги...
Кобзон вечно поёт – даже молча. К Говорухину вообще не подступиться.
Остальные мне были просто неинтересны. Да ещё дамы с этими халами... бр-р!
Что ни устроят на голове, всё равно – хала...
Как немцы говорят: сколько на машине ни езди, всё равно она превращается в «опель»!
И Лушников тоненько, противно захихикал.
Порнография – занятие для людей одарённых и тренированных, сказал он, так и не дождавшись реакции молча слушавшего его Горюнова.
Тренировать своих актёров начинаем не мы... Тренировка начинается в телерекламе.
Заметьте: что бы ни рекламировали, постоянно рекламируют секс! Состоятельный секс, которого давно уже ни у кого не бывает... даже у богатеньких Буратино!
Если моему бизнесу оказывают поддержку, причём на самом верху – значит, это кому-нибудь нужно. А вы утверждаете, что я – враг государства...
Просто я работаю по заказу, вот и всё!
.
А если вам закажут бороться с порнографией, спросил Горюнов.
И будут даже более щедро платить, чем сейчас? Чем тогда займётесь?
Ну, это несложно, сказал Лушников, самодовольно ухмыляясь. 
Я тогда развернул бы в масс-медиа тотальную компанию «Культ материнства»! Открою вам, Олег, небольшой секрет, который до утра всё равно не понадобится.
А потом, на небесах, и вовсе не пригодится...
Реально противостоять порнографии может только Мать-прародительница, которая уж точно не допустит, чтобы её ребёнок кому-то ещё принадлежал! Отца сюда лучше не приплетайте, там отдельная песня... Ну, а совсем изжить порнографию, как мне кажется, могла бы только частная собственность на женщин. Да и, пожалуй, что на мужчин...
Нарушение которой каралось бы по закону!

То есть вы считаете, что ваша порнуха неискоренима? – спросил Горюнов.
Точно так же, как любые спрос и предложение, сказал Лушников.
Вы постоянно будете желать женщину. Даже когда вы ничего не сможете ей предложить.
И чем она будет свежее и привлекательней, тем будет желаннее... Не правда ли?
Деньги, водка, порнокассеты – не всё ли равно, что сделает вашу даму легкодоступной?!
Вы плохо умрёте, неожиданно для себя сказал Горюнов, вставая и направляясь к дверям.
Вы тоже... и даже чуточку раньше, сказал ему в спину Лушников без малейшего злорадства.