Зима – она и в Крыму зима, тем более зима 1941 года. А под утро самый холод.

Борис плотнее завернулся в шинель, и еще раз порадовался новеньким рукавицам из овчины, выделенным старшиной перед выходом в секрет. Кроме того, старшина выдал эту самую шинель, черный морской бушлат  забрал, а ведь в кармане бушлата осталась пуговичка-талисман.


Спиной к Борису лежал на дне воронки напарник, новенький, из пополнения. Напросился сразу в секрет, одно слово, доброволец.  Лежали они на ошметках заднего борта от разбитого вдребезги «лаптежниками» грузовика.
Случайная пуля цыкнула в земляной валик на краю воронки, Борис сдернул шапку, приподнялся к краю и из-за глыбы красной крымской глины осторожно выглянул в сторону немцев.
Немецкие окопы вились совсем недалеко, метров тридцать и в них было тихо, лишь изредка постреливал пулемет, да взлетала ракета. На Мекензиевых горах что-то чадно горело, подсвечивая низкие облака, на фоне пожара темнел тот самый грузовик. Борис еще раз провел взглядом по кромке окопов и сполз на дно воронки.


Воронка была большая, недолёт от расшлепанных стволов береговой батареи. А может быть, и корабли постреляли по передовой? Борис приметил её еще с вечера, когда вызвался в секрет. В позапрошлую  ночь два одессита с эсминца «Бойкий» выбрали позицию левее, под грузовиком. Ориентир приметный, немцы накрыли их минометами сразу перед началом атаки.
А ведь как было задумано? Ночью скрытно выйти из своих окопов ближе к немцу, замаскироваться, ждать атаки, атакующих пропустить, и полновесно ударить им в спину. Для такого дела выдавали ППШ, три полных диска к нему, пяток лимонок, бутылку мадеры, сухарей тройную норму и колбасы добрый кусок. Отчего ж не пойти? Правда, после атаки редко кто из секрета возвращался… Ну, на то и война.


Напарник зашевелился,
    - Может, закурим под шинелью? – прошептал он.
    - Я уже раз покурил с браточком ночью под шинелью, - также шепотом ответил Борис, - Когда с Тендры драпали. Именно политрук и приговорил к расстрелу, за нарушение маскировки.
    - А как же ты уцелел?
    - Да командовал нашим сборным отрядом кап-три, наш, флотский. Он и задробил расстрел, заменил ночной разведкой. Там село было, немецкие колонисты жили, их выселили всех, а вроде движение есть, ну, меня с тем корешком и послали.
    - И что в селе?
    - Скотина там бродила. Колонистам же 24 часа дали на сборы, брошено все…
    - А потом?
- Потом прорвались в Севастополь, НКВД нас увидело на входе в город – и в сторону, моряки ведь, все с оружием. Ушли в бухту Голландия в Елисеевские казармы, нас три дня сформировать не могли. Потом интендант пришел, маленький такой… наган достал, наставил, «Встать, в строй!». Одного поднял, другого, все, строй стоит, переписали - уже часть. И на оборону.
- Так ты ж матрос? Почему не на корабль?
- Я моряк! Старшина второй статьи с линкора «Парижская коммуна!» В конце ноября мой линкор от Фиолента обстреливал немца! – Борис помолчал и продолжил,
- Я с линкора в морскую пехоту еще на Тендру попал, думали Он туда десант высадит. А Он прорвал Турецкий вал, мы в окружении, самолеты по головам ходят, укрыться на косе негде. Политрук какой то с лейтенантом обнялись, зашли в море по колено и застрелились…
    - А вы?
    - А мы потихоньку отступать начали.


Они помолчали, небо начало сереть, пулеметная трасса  прошуршала над головами.
    - Может быть, замаскируемся уже?
    - Рано еще, не кипишись! Он без артподготовки в атаку не пойдет. Вот начнут из минометов садить – сразу под доски и замрем.
    - Может и не будет сегодня атаки? – с надеждой спросил напарник.
    - Может и не будет, - пробурчал Борис.


До полудня было относительно тихо, они успели съесть колбасу и погрызть сухарей.
    - Говорят, нельзя перед боем живот набивать, - сказал размякший от мадеры напарник, - в смысле ранения в живот.
    - Станет тут немец с тобой разбираться, куда ты ранен. Они моряков в плен не берут. И мы их тоже, – равнодушно ответил Борис.
    - Почему обязательно немцы? – возмутился напарник.
    - Потому что мы под их окопами сидим, - объяснил Борис.
Напарник собрался заспорить, но тут начался такой плотный обстрел, что стало понятно – без атаки не обойтись. Особенно старательно минометчики били по грузовику, и Борис еще раз порадовался за выбор позиции. Они уже зарылись в землю, а остатки заднего борта придерживали руками над головами.
Ничейную землю немцы обрабатывали мало, но не успел Борис порадоваться такой удаче, как случайная мина рванула на краю воронки, Бориса ударило в руку и ногу, доски грохнулись на голову и придавили к земле.


Первое что он увидел, открыв глаза  - это кисть руки в новенькой рукавице.  Кисть лежала ладонью вверх, и указательный палец торчал отдельно, готовый нажать на курок. Борис посмотрел на свои руки, но они были целы, хотя из-под разбитых вдребезги часов на окровавленном левом запястье торчал черный край осколка. Боли он не чувствовал.
Он повернул голову к напарнику, тот, бледнея на глазах, смотрел на лежащий на земле обрубок.
Вдруг напарник скинул присыпанную глиной плащ-палатку, схватил целой рукой оторванную осколком кисть, приставил её к своей окровавленной культе и с криком «Рука, моя рука!» выскочил из воронки и побежал к нашим окопам.


- Стой, дурак! Пропадешь! – крикнул Борис, рванулся схватить его за шинель, но боль в левой ноге скрутила его и Борис осел на промерзшую землю. Он ощупал ногу и в икре тоже обнаружил небольшой осколок. Борис сорвал с кисти остатки часов, достал индпакет, и кое-как перетянул рану. Пальцы левой руки почти не действовали, но он придержал лимонки коленями, разогнул усики чеки, выложил все гранаты на уступ и присыпал землёй.


«Может быть, и не поняли, откуда он бежал», подумал Борис о напарнике, но тут обстрел прекратился, на последнем залпе из немецких окопов взлетел веер красных ракет, и донеслись выкрики. Борис опять закрылся досками благословенного борта и сжался под ними.


Похоже, немцы действительно заметили напарника поздно, поскольку пробежали мимо и даже не стеганули очередью по доскам. Борис выждал, из наших окопов захлопали выстрелы, с фланга экономно застучал РПД земляка Мыколы.
Тогда Борис сбросил благословенные доски, положил ППШ на край воронки и короткими очередями начал бить в спину немцам.
Те атаковали умело,  передвигались короткими перебежками, поддерживая друг друга огнем, и в этой организованной суете Борисов автомат прозевали. Обнаружил его немецкий фланговый пулеметчик, дал длинную очередь, да не с руки пришлось, Борис был для него почти в «мертвой» зоне.


Однако атака уже захлебнулась, немцы также деловито побежали назад, второй диск Борис лихорадочно расстрелял почти в упор, дернул зубами  чеку и бросил гранату, помедлив, бросил вторую, она рванула, и сразу раздался захлебывающийся, дикий крик. Борис метнул третью гранату, крик  прервался, но вблизи его воронки громыхнула уже немецкая граната. Борис успел вставить последний диск, и срезать в упор двух набегающих на него немцев.
Мыкола между тем прицельно щекотал отступающих очередями, взвод также поддавал жару из винтовок, ППШ Бориса перегрелся и с шипением не стрелял, а скорей плевался,  и вдруг обнаружилось, что атака кончилась вместе с патронами в диске и немцы уже в своих окопах.


«Накроют они меня тут, как пить дать накроют! Нужно уходить» подумал Борис, и сразу же начался запоздалый огневой налет, но наш, а не немецкий. Как бывалый солдат перед броском он промедлил пару секунд, потом понял, что ворует время не у взводного, а у себя, зажал в кулаке ремень еще горячего ППШ и резво пополз к остаткам грузовика.


Огневой налет был коротким, но за разрывами и пылью немцы фланговый бросок Бориса прозевали. Он сполз в воронку, над ней  угрожающе накренились остатки грузовика, воняло горелой резиной, на противоположном склоне ничком лежал посеченный осколками  одессит. Второй, видимо раненый, пытался уползти, но так и замер на краю, Борису были видны только стертые подошвы его сапог. 
«Не повезло вам, браточки», подумал Борис, вспомнил напарника, напряжение вдруг сразу отпустило, заболела раненная нога, заныла и задергала рана на руке.


У немцев простучал дежурный пулемет, наши не ответили, второй атаки не предвиделось, видимо немец опять все усилия перенес на Мекензиевы горы.
Борис глотнул мадеры из фляжки, погрыз сухарь и только потом осмотрел рану на ноге. Осколок сидел в мышце плотно, кровотечения почти не было, но второго индпакета тоже не было. Борис для дезинфекции обтер рану мадерой, зашипел от боли, но шарить по карманам у браточка в поисках индпакета не стал. Однако он нашел на дне воронки искореженный осколками ППШ и смог наковырять из разбитого диска десяток патронов. Нужно было ждать темноты. Он опять завернулся в шинель и замер в забытьи.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .


Пуля щелкнула по скелету грузовика и с визгом ушла в темноту. «Наверно уже и пять склянок миновало» подумал Борис, в который раз сожалея о разбитых часах. Немцы между тем регулярно бросали ракеты, пожалуй, даже чаще чем обычно. «Одним броском до своих окопов точно не  успею, подстрелят, как баклана, тут еще и осколок в ноге. Нужно рвануть до первой воронки и залечь в ней хоть и на час, пока пулеметчик успокоится. А потом вторым броском в окопы» решил Борис и начал готовится к броску – выдолбил упор для ноги и присмотрел  линию движения. «Почему это наши окопы всегда ниже немецких?» подумал он, радуясь, тому, что под горку бежать будет полегче.
Оттягивая бросок, он сгрыз последний сухарь, размял раненную ногу, выждал паузу между ракетами и рванул.


Уже через секунду он понял, что броска не получилось. На нагрузку раненная нога отозвалась острой болью, его повело в сторону, он пробежал еще десяток метров, но тут под ногу попал ком глины, и Борис с размаху рухнул на промерзшую землю.  Очередь прошла выше и в стороне, видно пулеметчик был не готов. Когда разгорелась следующая ракета, Борис уже сполз в воронку. Воронка оказалась маленькой, а тут еще пулеметчик  вколачивал и вколачивал трассы во все бугорки вокруг. Ракеты немцы бросали одну за другой, пулеметчик не унимался, Борису казалось, что плечо торчит над землей, раненная нога немела, и он понял, что долго тут не высидит.
Он исхитрился стянуть с себя шинель, свернул её в комок, резко бросил  в сторону и когда одураченный пулеметчик начал кромсать шинель очередями Борис рванул к своим сначала бегом, а потом ползком.
В окоп он рухнул, больно ударившись о дно плечом и пропахав лицом по злой севастопольской глине, но на это было глубоко наплевать.


Озлобленный пулеметчик брил трассами кромку бруствера, в окоп летела глиняная пыль и крошки известняка, но Борис с наслаждением затягивался папиросой и не спешил отвечать комбату.
    - Богато живете! – наконец выдохнул он, указав на папиросу.
    - Вчера в штабе угостили, - ответил комбат, – Ну ты молодец! Считай, сорвал атаку, сегодня же пишу представление на «Звездочку», будет пара к твоей «Отваге». А сейчас давай в землянку, санинструктор перевяжет, и отправим на Инкерман, в госпиталь.
    - Напарник не добежал?
    - Нет. Миной его…
    - Жаль. Хорошо, что больше атак не было.
    - Они опять левее сунулись, посмотрим, что завтра будет.
В землянке санинструктор наскоро перевязал обе раны и долго выписывал карточку. Старшина тем временем успел найти старый бушлат Бориса, тому не давала покоя оставленная в кармане пуговичка-талисман.


В ад медсанбата в Инкерманских  штольнях Борис попал к утру. К полудню на обходе врач прямо на полу резанул ланцетом рану на голени, выдернул зондом осколок, и, пока медсестра бинтовала ногу и делала противостолбнячный укол, осмотрел рану на руке.
    - Я с твоей рукой возится не смогу, это часа четыре минимум  уйдет, пока все сошьёшь, а у меня поток. Могу только кисть отрезать, но тебя все равно на Кавказ отправлять. Поэтому делать ничего не будем, сегодня «Абхазия» уходит с ранеными, попробуем тебя отправить, если повезет. Пусть в Сочи делают, у них там курорт. Отправляйте его! – приказал он кому-то и вечеру Борис оказался на причале у борта «Абхазии».


Стемнело и похолодало, пошел слабый снег, погрузка заканчивалась. Капитан по громкой связи нетвердым голосом успокаивал раненых «У нас на палубе столько огня, никто не сунется!» «О зенитках говорит» догадался Борис. Он уже понял, что на борт не попадет, грузили только тяжелых. Снег крупными хлопьями забелил  черный бушлат «Замерзну тут к черту» подумал Борис.


-Братишка, ты живой? - сквозь шум в ушах и забытьё услышал он голос.
- Пока живой, - ответил Борис.
- Пошли на борт, давай, опирайся на меня! – сказал незнакомый матрос.
- Почему я? – спросил Борис, оглянувшись с борта «Абхазии» на  причал с сотней так и не попавших на борт раненых.
- Ты один в бушлате был. А талон брата моего, ранили его еще неделю назад, думал, успею вывезти, но опоздал.  Ты тут на палубе у трубы садись, тяжелых мы внутрь грузим, если что им все равно, а вы на палубе шанс имеете.
На соседний эсминец догрузили какое-то имущество, втянули трап, рослый старшина с берега бросил последний сверток, но тот до борта не долетел, упал в воду, развернулся в бурунах кроваво-красным ковром.
«Абхазия» неторопливо вытягивалась на главный рейд, шедший впереди тральщик отстучал ратьером «Он» и затем на всякий случай единицу. «Следовать за мной», «Идти строем кильватера» прочитал Борис. Ветер засвистел в вантах, Борис пожалел о шинели, однако от трубы шло тепло, «Не замерзну, наверное» подумал Борис и отключился.


Уже по светлому заходили в Сочинский порт. На берегу играла музыка, капитан-лейтенант в щегольском белом кителе любезничал с девушкой, та смеялась и прятала лицо в букетик цветов. «Будто и не зима, и не война, действительно курорт» подумал Борис.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Звезда на шпиле сочинского морвокзала растворялась в береговой зелени, от единственной трубы «Абхазии» действительно тянуло теплом. На шлюпбалке висела литая, сильно закрашенная белой краской табличка, проступали слова «верфь Висмар Германия».  Сосед протянул початую бутылку, «Забавное вино, попробуй». На черной этикетке сексапильно улыбалась вызывающая блондинка. «Абхазия» прибавила ход и кавказский берег начал отдаляться, на прощание у трапа корабельный оркестр урезал регтайм. 
Это была другая «Абхазия». Мы ссыпались с кавказских перевалов, осталось немного времени до начала занятий, совсем немного денег, но рюкзаки и палатки при нас. «В Крым!» сказал я хлопцам, «И непременно на «Абхазии». Билеты были только на палубу, я забил место у трубы, как рассказывал отец. Моя «Абхазия» (бывший «Мариенбург») получена от немцев по репарациям, а его «Абхазия» погибла в летом 1942 года у причала Сухарной балки.
- Они грузились, дымзавесу поставили от самолетов, а немец под прикрытием начал просачиваться, ну дымзавесу и сняли. И сразу десяток самолетов налетело, утопили, - рассказывал отец.
- А ты откуда знаешь? Ты же в госпитале был? -  переспрашивал я.  - В госпитале, в выздоравливающей команде, но ребят еще привозили, они рассказывали.


Рана на ноге зажила быстро, кисть не отняли, но признали отца инвалидом, и на фронт он больше не попал, а рана открывалась каждую осень почти до самой его смерти. Орден «Красной звезды» его так и не нашел, отец носил свою потемневшую «Отвагу», «За оборону Севастополя» и «За победу над Германией». Все остальные юбилейные медали и ордена он аккуратно получал, но ни разу не одел. Позже награды я отдал в «Музей обороны Севастополя», надеюсь, они там и лежат, хотя никакого акта мне не выдали.
После войны он стал учителем и проработал в школе до пенсии. Дома не навязчиво, но постоянно звучала морская тема. Отец говорил «Дробь» и «Добро», туалет называл гальюном, а половник чумичкой. Когда я завалил подряд вышку и физхимию он глянул в зачетку и сказал «Веди», что означало «Ваш курс ведет к опасности». На пенсии, пока были силы,  он работал экскурсоводом, возил автобусные экскурсии в Севастополь. Только в Севастополь и никуда больше. В экскурсбюро была очередь на поездку с ним.
Когда он заболел и не мог выходить из дома, то все время проводил на балконе, «На мостике» как он выражался. Я привозил ему из своих походов  «Родиолу розовую», он настаивал её на водке, принимал и говорил после приёма: «Как по Примбулю погулял!»
На своём мостике он и умер, прямо сидя в кресле и словно вглядываясь в горизонт, где на урезе балки выглядывал из степи кусочек моря.









Фото:
1.    Отражение второго наступления на Севастополь в декабре 1941 года.
2.    Теплоход «Абхазия» постройки Балтийского завода.
3.    «Абхазия», погибшая 10 июня 1942 года у стенки Сухарной балки от попадания 9-ти бомб.
4.    Теплоход «Абхазия», постройка Stettiner Oderwerke AG, Штеттин, 1939 год.