«… Почему человек никак не научится жить просто?
Откуда-то из бездонных патриархальных глубин
все время ползут тщеславие, самолюбие, уязвленная гордость.
И почему-то всегда есть что скрывать.
И всегда есть чего стесняться»

Аркадий и Борис Стругацкие. «Попытка к бегству».



    
Да. Петрович. Так мы с моим другом называли между собой его отца. Но это не та фамильярность, с которой обращаются к бригадиру, забыв о субординации.
Первые воспоминания мои о Петровиче довольно смутны. Помнится только, как еще в школьные годы, заходя к другу в гости, я ощущал на себе внимательный, изучающий взгляд его. Он, казалось, присматривался, примеривался, созрели ли мы, готовы ли мы к серьезным, взрослым разговорам.
    Я с детства привык к тому, что мой отец говорил мне, что, мол, вот это – плохо, а вот это – хорошо. Я запоминал все, как аксиому, не особо вдаваясь. Все было понятно, не надо было рассуждать, хотя и хотелось. Но спорить с моим отцом бесполезно, тем более, теперь.
    Петрович же своего мнения не навязывал. Он предлагал к рассмотрению несколько вариантов отношения к той или иной ситуации и подталкивал нас к их обсуждению. Нам с другом, правда, было не до обсуждений и «лечения мозга». Друг говорил: «Пока, отец», я говорил – «До свидания», и, хлопая дверью, мы убегали решать вопросы, гораздо более для нас насущные.
    
Впервые я стал прислушиваться к Петровичу на очередном дне рождения друга. Было нам не то по четырнадцать, не то по пятнадцать. Под вечер, когда удалились мама друга, его младшая сестра и остальные дети,  Петрович предложил нам кофе с коньяком.
    Мы, которые пили портвейн «Агдам» из трехлитровой банки, устраивая после распития турнир «кто кого перетошнит»; мы, которые ходили за самым дешевым в мире пивом с пластмассовыми десятилитровыми канистрами; наконец, мы, которые, даже вывернув карманы, не смогли бы купить дагестанский самопал; мы сделали умные лица и попросили рюмки под коньяк.
    Петрович на это только усмехнулся в усы и сказал, что мы оба некультурные засранцы, дегенераты и олигофрены, и что кофе с коньяком, да будет нам известно, воспитанные люди пьют из одной посуды. Тут же со стола были убраны графин с растворенным «Yuppi», шоколадки и варенье, и Петрович подал нам, соплякам, сваренный в турке кофе. После чего добавил каждому в чашечку по чайной ложке коньяку.
    - Пейте, дефективные, - пожелал он приятного аппетита…
    Я не знаю сорт и название того кофе. И выдержка и марка коньяка того как-то тоже не запомнились. Но тот вкус я помню до сих пор. Это правда.

    Спустя пару лет я в очередной раз зашел к ним.
Фланируя по коридору, Петрович спросил:
    - Что ты сейчас читаешь?
    - Учебники, в основном, - ответил я как примерный абитуриент.
    И вот в тот день я пережил, пожалуй, первый и единственный акт морального насилия над своей личностью с его стороны, за что благодарен буду…
Он буквально заставил меня взять на прочтение одиннадцать томов сочинений братьев Стругацких, которые я впоследствии одалживал у него еще два раза, пока, в конечном итоге, не приобрел.
    После Стругацких мне был дарован Довлатов, которого я перечитываю по сей день.

    Здесь будет уместно рассказать о квартире моего друга. Это стандартная «трешка» на Юго-Западе Москвы. От входной двери по часовой: ванная-туалет-кухня, затем первая комната – обязательно зал. Далее по вкусам ответственных квартиросъемщиков – либо детская, либо комната родителей. Тут без разницы, ибо комнаты эти одинаковые.
    Так вот, прихожей, как таковой, у них в квартире не было. Был проход внутрь, по бокам которого до потолков стояли стеллажи с книгами. Книги пирамидами стояли на полу, связками лежали на столах и поодиночке прятались в углах кресел. Я в те времена общественные библиотеки редко посещал и столько книг в одном месте до того не видел. Причем, я уверен, что Петрович всю эту свою коллекцию читал. И после того, как, называя, например, книгу или автора, он не глядя доставал нужный том с полки или с пола, я каждый раз испытывал к нему такой пиетет, который, наверное, не испытаю уже ни к кому.
    Так, видимо,  и должно быть. Учитель, как и мама, в жизни должен быть один.
    
    Сейчас мне страшно от того, как мало читают современные молодые люди.
    Петрович говорил:
    - Читай, пока видишь! Есть книги неинтересные, но ненужных книг не бывает. Неважно, какая из них для тебя предпочтительнее. Важен сам процесс. Даже при чтении самой ненужной и скучной книги, ты хотя бы сможешь узнать, как пишется незнакомое тебе слово и запомнишь, если ты не дебил. А это – грамотность, грамотность и культура…

    Недавно я читал сочинение по литературе одного десятиклассника. Тема: «Образ Раскольникова в…» и так далее. Одна из частей сочинения называлась «Дом сони Мармеладовой». «сони» - с маленькой буквы. Наверное, плеер у него такой. Или поспать эта Мармеладова была горазда. Текст, понятное дело, школьник добыл в Интернете.

    Причем, с детства мне как-то совершенно безразлично было творчество столпов русской литературы, и, как следствие, тройки по предмету. Слишком далеки, видимо, были от меня те события, неактуальны. Гораздо интереснее было читать более близких по времени Булгакова, Ильфа-Петрова, Зощенко, Платонова.

Но эти фамилии тому школьнику не были знакомы. От этого он почти не читает. От этого же он почти не говорит по-русски.

    Между прочим, о столпах. Каждый раз, когда я смотрю «Собачье сердце», передо мной появляется Петрович. Та же борода, только черная, те же залысины, благородность в осанке, речи и во взгляде. Никогда при мне (да и при других гостях) он не позволял себе выйти к пришедшим в нижнем белье. Всегда в халате (рубашке), побрит, сдержан. И это несмотря на многочисленные семейные дрязги. Это – культура. Причем, врожденная. Я, например, так не умею. Вечно в трусах дверь открываю.

    Кстати, те самые дрязги привели к тому, что Петрович как-то неожиданно для меня остался один. Ушла жена, друг мой женился и занялся обустройством своего гнезда, младшая сестра его подросла и тоже задумалась.
    А у меня на тот момент сложилось так, что оставалось мне, военнообязанному, три месяца до истечения призывного возраста. Надо было либо  в восемнадцать идти, либо вообще…
В 27-то уж куда. Всему свое время.
А Петрович не уклонялся. Тогда это не было принято, да и, при желании, осуществить было не просто. И вот его в 25 лет после института повезли на сдачу долга родине. После года прилежной службы командование части решило наградить отличника боевой и политической и дарствовало на выбор: либо отпуск в родные края на 30 дней, либо томик просоветской литературы на тему пропаганды и беспощадной борьбы. Петрович вместо поездки домой на месяц выбрал книгу. Видимо, из тех побуждений, что врага надо знать в лицо. Ко всему прочему, это единственный человек, который ни разу не сказал мне, что «в армии хорошо», что «иди послужи, сынок», что «только там пацаны делаются мужиками» и сакраментальное «я не жалею, что служил». Петрович явно жалел потерянных в армии лет.
___________________________

И вот после развода я вернулся домой, куда стабильно два раза в год военкомат слал мне письма почти интимного содержания, а милицейские наряды утомляли частотой посещения. Я решил пересидеть опасный весенне-призывной период у Петровича. Благо, жили мы с ним в соседних подъездах.

    Три этих месяца пролетели незаметно, как все пролетает по молодости лет.
    По вечерам мы каждый возвращались со своих работ и готовили немудреный ужин. Он садился за стол в неизменном халате (редко в рубашке), на столе появлялась бутылка водки или джина. Тоник – всегда отдельно. Любил он джин с тоником.
    Смешивались жидкости, хрустели поджаристые котлеты, и Петрович начинал свои (мною любимые) рассказы о том, как он бывал на Камчатке, в Гусь-Хрустальном и еще черт-те где. Рассказывал он очень легко и каждый раз как-будто создавал вокруг себя маленький мир, в котором хотелось пожить. Шуршали долгие беседы. Стыли котлеты, грелось спиртное. Изредка он выходил со мной курить на лестницу.

    Потом я уехал из Москвы и сейчас уже не могу понять, как я в ней жил.

    Но дело не в этом. Дело в том, что Петровича уже нет. Мне до сих пор сложно это осознать. Не хочу и не могу об этом. Только лишь кланяюсь в землю..

    Мой друг Илья успел подарить Петровичу внука. Всего лишь один  раз я присутствовал при общении деда и внука.
И как тогда, в детстве, мне показалось, что Петрович смотрит на него, будто присматриваясь, примериваясь: не созрел ли, не готов ли…
Но внук пока скуп на слова, только дверью хлопает…

    P.S. Надеюсь, библиотека Ваша не пропадет.
Спасибо…



Антонову Виктору Петровичу посвящается……