Театр! О, что такое театр? Это гнездо лицедейства и искусственных жестов. Актеры – люди с переверсным восприятием социума, выходят на сцену, что бы показать зрителям иллюзию жизни, пропущенную через кишечные тракты драматурга и режиссера. И, тем не менее, люди идут в театр в надежде получить некое представление, с целью понять свою роль в мироздании. А вот мы с негром вошли в театр на Семеновской для того, чтобы выпить, развлечься и поебаться.
  Режиссер Шац, встретил нас у входа, внимательно определяя наше состояние, как душевное, так и финансовое. Эта сука все видит, но он всегда вежлив, даже если у тебя в кармане четыре рубля и восемнадцать копеек. В данный момент ему хватило одного взгляда, чтобы понять, что сегодня,  по крайней мере будет разбит портрет Льва Толстого в вестибюле.
  - Доброе утро, молодые люди – любезно пропел он.
  ¬- Здравствуй сын Сиона – крикнул я – Собирай, товарищ, труппу. Сегодня будет бенефис.
  - Вам дежурную или элите?
  - И ту и другую…
  - Как скажете, господа – согласился он, просчитав прибыль в своем иудейском мозгу.
  И театр ожил. Захлопали, где-то двери, зазвучала музыка, зазвенел фарфор и стекло. Зуаб, с раскрытым ртом, смотрел на все это, как будто только что вагина вытолкнула его на свет божий, и повивальная бабка перегрызла пуповину. Да, видно у них в Заире нет не только заборов, но и театров.
  Внезапно, как всегда, появился журналист Иакин. Это придало еще немного хаоса.
  - Негра надо отдать – шепотом заявил он
  - Что у них там, в Заире нет негров? – удивился я
  - Есть и даже до хуя
  - Тогда забей, Федя, и не мути воду.
  Чем мне нравятся журналисты, так это тем, что они все понимают с полуслова. Якин махнул рукой и побежал звонить знакомым, по пути пропуская утренние стопочки. Мы с негром пошли в зрительный зал.

  Там все утонуло в дорогом, малиновом бархате. Кресла, полы, шторы. Материал хорошо глушил звук, и если тебе, вдруг захочется во всю глотку возвестить миру, что жизнь прекрасна, ты услышишь свои слова, словно они отразились от крышки гроба. Мягкий свет, огромной люстры с золотыми цацками, таинственно ниспадал вам на макушку и заставлял задуматься о главном. И главное не заставило себя долго ждать. Заскрипели кулисы. Раздвинулся тяжелый занавес и сцена, уставленная декорациями от «Ромео и Джульетты», выплыла перед нами в матовом свете софит, палитра которых эволюционно переходила от темно-синей, до ультрафиолета. На улицах воспетой Вероны царило приятное оживление. Полуобнаженные красавицы, элегантно накрывали  стол. Я не первый раз пирую на сцене, но Зуаб, по-моему, первый. Сначала я испугался за его рассудок, но потом вспомнил испанскую работорговлю и успокоился. Негр был ошеломлен и тихо шептал «Ибана рот!».
  Ай да Шац, ай да сукин сын!
  Чуть в глубине кулис божественно пиликал скрипичный квартет. Что-то из Брамса или хуй его знает из чего. Но мелодия вставляла как первая затяжка, афганского гашиша.
  Якин был уже на сцене и подавал какие-то знаки. Мы поднялись из зала величественно, как инопланетные пришельцы, посетившие Кремль.
  - Прошу к нашему шалашу – пел маститый журналист, начисто забыв про международные конфликты и жену.
  - Ты старайся держать себя в руках – предупредил я его.
  - Не еби мне мозги, Bespyatkin, - куртуазно обломил он меня – Я знаю что делаю. Твой негр нам сегодня еще послужит. Грохотов звонил и просил без него не начинать, он мэра везет.
  - На хуй нам мэр?
  - Ну, для прикола хотя бы.
  - А платить за него негры будут?
  - Я заплатить – вдруг встрял Зуаб. – Не ссоритесь люди.
  Да, видать его сильно нахлобучило. Ну и черт с ним, мое дело предложить и предупредить. А вообще мне уже давно пора выпить. Да и негру тоже.

  Все что Шац послал к нашей трапезе, заставило меня процитировать меня.

                                                  Тут такое началось
Мигом все прееблось
  Но к обеду обернулись
              Стол стоял и ножки гнулись…

  Пища была из местного буфета, а это значит, что закусывать мы будем не щупальцами кальмара за двенадцать рублей. Я вогнал в себя настоящую хлебную водку и сверху положил, начисто лишенный греха, ломтик осетринки.
Негр сверху ничего не положил. Якин пил и жрал, жрал и пил. Это отличительная черта всех серьезных журналистов. Прибывший Грохотов, уложив мэра где то в зале, питался как и положено шоферу супер класса. Он пил текилу и хрустел солеными опятами. Округ стола сидели красивые дамы, какие то, бля, пидоры – халявщики и снабженец Тухленко из какой-то строительной конторы. Звенели столовые приборы, и булькало спиртное. Скрипичный квартет старался вовсю. Интересно, сколько Шац им предлжил?

  Трапеза постепенно превращалась в обычную пьянку. Ее надо спасать. Я наклонился к Якину и полужуя прошептал.
  - Задвинь речь, Федя.
  Тот кивнул, проглатывая оливку, взял неизменную стопочку и встал. Гул жующих и икающих людей не пропал, а лишь усилился. Мельхиоровые вилки скребли полупустые тарелки с картошкой «фри» и салатом. Якин, прочистил горло и рявкнул.
  - Жрать отставить!
  Вот это, я вам скажу, тишина настала. Только сволочь Тухленко, успел всосать в себя халявную молоку.
  - Господа! – вещал журналист Якин, плеская водку.
  - Россия верила вам, а вы ее обманули. Сволочи, пирующие в час великой скорби и нищеты. Оскверненный некрополь отчизны на вашей совести. А есть ли она, эта совесть? А есть ли она, эта Россия? Нет ни хуя ни того, ни другого. Есть эфир, пронзенный солнечными фотонами, и голодные мрази, пожирающие лангустов с полным отсутствием уважения к конституции (лангустов, кстати, на столе не было). Моральная дефекация, господа. Разве это хотел увидеть Карл Маркс? Разве ради этого Христос кончался на кресте? Нет! Они хотели видеть людей идущих к свету. И чтоб сердца их бились в унисон с революционным пульсом, а глаза смотрели чисто, и в них бы проглядывалась вера. Вера в торжество сознания над бытием. Платон лоханулся со своими двучеловеками. Каждой твари по харе. Кант и Шопенгауэр – отморозки с криминальными наклонностями. Один только Гегель - настоящий пацан, да и то, потому что немец.
Тухленко, ты жрешь рыбу, но никогда не станешь апостолом. Итак, я пью за юбиляра!
  Концовка речи всех насторожила. Даже меня. Какой, блядь, юбиляр? Я тыкнул журналиста в бедро. Тот в одиночестве выпил, мутно посмотрел на меня и сказал.
  - А у нашего гостя из Заира сегодня день рождения
  - Неужели? – ехидно спросил Грохотов
  Негр к этому времени, уже опустил чело в тарелку. Якин сильно толкнул его в печень.
  - Yes! Спасибо вам браты! Хоп! – резво встрепенулся Зуаб.
  Тут всех прорвало. Гости кинулись поздравлять именинника, который ничего не понимал, но дико радовался неожиданному вниманию.
  Я тихонько отвел Якина в сторонку и сказал – Это ты хорошо придумал, а то, как-то без повода….
  - Да ладно, хуйня и негру приятно – застеснялся журналист.
  Подошел Грохотов.
  - Сегодня у мэра день рождения. – сообщил он.
  - Какая хуй разница – сказал я.
  На этом и порешили.

  А гульбище набирало обороты. От куда-то притащили искусственную новогоднюю елку и бенгальские огни. Начинающая поэтесса Андромеда захлопала в ладоши, и прочитала какую-то дрянь. Все стали поздравлять друг друга с Новым годом. Идиотизм в тринадцатой степени. Хоровод вокруг мраморной колонны. Блядь, не этого хотелось. Ближе к полуночи очнулся мэр и как тень бродил меж танцующих пар. Пел Джо Кокер. Скрипачи порастеряли свои инструменты и наперебой приставали к молоденьким актрисам. Старых актрис никто и даром не хотел, поэтому они пили с осветителями и жаловались на скудность репертуара. Постепенно пары стали расползаться по углам на предмет ебли. Начинающая поэтесса Андромеда ушла с Грохотовым и перестала быть начинающей.

  Я сидел за столом, словно меня исключили из комсомола. Я как будто потерял что-то важное и нужное. Нет, я тоже хотел ебли. Но ебли с большой буквы, эпохи золотого века. Эта нероновская оргия, заебала до блевотины. Якин тоже скис в окружении сексуального эстетства и половой неряшливости.
  Появился Грохотов и сказал – Эта дура сосет, как и пишет.
  Налицо признаки алкогольно-эротического отравления. Пора менять среду. И тут я вспомнил о негре. Батюшки, куда же он делся. Ведь у него деньги и непосредственность дикого воина.
  - Грохотов, найди негра и давай валить отсюда. – попросил я шофера.
  Тот мгновенно исчез и через пять минут привел Зуаба, на правой руке которого повисла актриса Вострикова, пытаясь расстегнуть тому ширинку. Негр был в восторге от белой женщины, не зная, что восемь человек уже ловили от нее триппер, а один стал гомосексуалистом.
  - Зуаб, хочешь увидеть ночной город и его великие тайны? – спросил я, пока Якин хитрыми пассами отфутболивал актрису в глубину сцены, где ее пожирал красными глазами, вконец очухавшийся, мэр.
  - Да, да ночной город. Билять! – обрадовался негр.
  Мы переглянулись и незаметно покинули театр, предварительно сунув Шацу стопочку зелени. Почему-то за нами увязался снабженец Тухленко. Да хуй с ним.
По еблу он рано или поздно получит, а пока пусть его. Ах, да, забыл. Проходя по вестибюлю, я ,со всей дури всадил пустую бутылку в портрет Льва Толстого. Портрет треснул и надломился, в том самом месте, в котором я его прошлый раз захуячил. Не люблю я этого графа еще со школы. Из-за бороды. А он смотрел на меня с портрета и как бы говорил - «Ну, блядь, помяни мое слово - сегодня что-то случится, и явно не в твою пользу».
  Я мысленно послал его в жопу.