Хоронить Трофима пришли Еремей, Прохор и инородец Гедеон в надежде, что им нальют, но поскольку наливать было некому, то им пришлось срочно самим о себе позаботиться, оформив завещание Гедеона, в котором он добровольно передавал свое тело после смерти для изучения. Эти деньги им очень помогли. И улыбающийся Прохор то и дело мечтательно говорил Еремею:
- Завтра тебя пропьем! А послезавтра меня. А потом еще кого-нибудь найдем и его тоже пропьем!...
Могилу копать было лень, и поэтому друзья решили забросать гроб с телом Трофима опавшими листьями, старыми венками и прочим мусором. И только они начали делать это, как из картонного ящика донесся голос:
- Идите вы в жопу!
И из размокшего снизу картона высунулась нога и пошевелила пальцами. А вслед за ней стало вылезать все то, что было когда-то Трофимом, и, очутившись снаружи, село на могильный холмик рядом и принялось вытаскивать нитки из своего живота.
Паки...паки…житие мое - странно писклявым голосом произнес вдруг Гедеон.
- Кол, бляди! - заорал Еремей, - немедленно, бляди, засуньте в него какой-нибудь ебаный осиновый кол!
Мутные, потусторонне-трезвые глаза Трофима закончили искать цель, и, наконец, сфокусировались на початой склянке "Настойка овса".
С веселым пробочным пуком он изверг изо рта комок ваты, вложенный заботливыми руками ритульного работника, и, натужно вздохнув, как-то подвально произнес: Смертию - смерть поправ!
Произнеся это, он, нимало не обращая внимания на судорожные потуги Прохора выдернуть из случившегося неподалеку забора здоровенный кол, схватил заветную склянку, сантехнически всосал ее и, склонив голову, принялся изучать косой разрез на своей впалой груди.
- Три причины, пять способов, и семь признаков твоей матери! - сдержанно выругался Гедеон. А тем временем, Прохор и Еремей пристроили заостренную деревяшку Трофиму напротив того места, где у стандартного человека бывает маленькая, непропитая печень.
Трофим вдруг рывком поднял голову, оскалился в улыбке, и весело сказал: Не текет, на том свете все, бля, быстро зарастает!
Прохор и Еремей недоверчиво переглянулись, но вкручивание кола приостановили.
- А, ежели, не текет, то впитывается! - окончательно посветлел Трофим, и добавил, - и, значит, очень, очень скоро станет мне хорошо!
- Как живой! - ахнул Прохор, - Ну, просто, как живой!
- Погоди, - сказал осторожный Еремей, - ты нас слышишь?
- Иди ты на хуй! - раздельно и четко произнес Трофим.
- А соки ты из нас сосать не будешь? - спросил Гедеон.
- Не мужики, я как сосал портвейн, так и буду его сосать, - лучась, ответил Трофим. - А вот ты, инородец, засунь свою харизму в свою стагнацию, хуй соси, короче.
- Хоть и мертвый, а свой! - констатировал Еремей.
Радость наступила вскорсти и была неописуема велика. Еще бы, ведь не каждый же день встречаешь друзей с того света. Все как-то чаще наоборот...
И даже такому странному факту как смерть, после восемнадцатой овсяной склянки, было найдено веселое и нужное применение: решено было, что друзья будут каждый день, за небольшую плату вспарывать на потеху публике Трофиму брюхо, так как ему от этого ни хорошо, ни, естественно, плохо.
Так они и поступали, зарабатывая себе на портвейн, и Трофиму на крепкие суровые нитки. И всегда помнили, что мертвые сраму не имут.