САШКА И ЮЛЯ.
Сашка, прислонившись спиной к изгороди, сидел на скамейке под старым клёном. Это был тот самый Сашка, что бегал в войну босиком по пыльным деревенским дорожкам, а теперь сам имеет такого же сына, каким был тогда, когда бегал к колодцу угощаться немецкой кашей. Пылающее розово-красным светом солнце опускалось всё ближе к верхушкам сосен далёкого леса, прощальные заката лучи были тёплыми и ласковыми.

Листья клёна над скамейкой, трепеща от ветра, чуть слышно нашёптывали друг другу тихую песню вечера. Маленькие зелёные груши с дикого деревца в такт кивали смешными пузатыми головами. Важно прошли мимо с пруда гуси, переговариваясь между собой гортанными вскриками: "Га-га, га-га, га-га".

Вечерняя пора в деревне самая добрая. Днём, как водится, работы много, забот всяких, дел неотложных. А когда наступит вечер, можно спокойно посидеть, поговорить с односельчанами, послушать радио или просто подумать.

Сашка отдыхал и, крутя ручку транзистора, вспомнил почему-то войну, очень ясно вспомнил. Тот самый день, когда отмывал за забором от крови руки их тогдашний сосед - начальник полиции Федька. Двадцать два года прошло с той поры, а помнил Сашка всё, как будто это было вчера.

И вроде ведь совсем маленький был, а помнит весь разговор Федьки со своим отцом слово в слово. Федька ещё сказал, мол, жидов били и танком прикатал, чтоб не вылезли. А отец смутился, испугался даже. Пошёл в хлев якобы жернов справить, а сам сидел там такой несчастный. А когда Сашка к нему подошёл, произнёс тихо: "Это же ведь люди, хоть и "жиды" они, но зачем же их танком?"

Сашка, в общем-то, не знал, кто такие жиды. Жидами в деревне звали маленьких вороватых воробьёв, но тогда Сашка у отца ничего не спросил, а потом сам всё узнал.

Что тёзка его, Саня-голова из соседней деревни, с которым вместе на пруды головастиков ловить бегали, так вот, что этот Саня-голова тоже жидёнок, и его тоже в яму закопали. Хоть убей, не мог понять тогда Сашка, чем же это его тёзка провинился перед новым порядком. Мать спросил, она ответила: "Подрастёшь, сынок, всё поймёшь сам". Вроде и подрос Сашка, даже вырос, а так и не понял ничего.

И понимать не хотел.

Да, время пролетело, как ласточка. Миг, и её уже нет, далеко она, и не догнать. Клен этот, под огромными ветвями которого сейчас сидел на лавочке Сашка, сразу после войны ведь посадили. А он, вишь, как до сей поры вымахал. Все живые умрут, а он стоять будет и листьями размахивать проезжающим по дороге. И ему безразлично, кому - немцам, русским, евреям или белорусам.

А вон те два дремучих дуба на горке ещё и французов помнят. Говорят, под ними солдаты Наполеоновской армии похоронены. Когда-то приезжали археологи, копались целое лето под дубами, да не нашли ничего.

Но старики говорят, что, мол, плохо искали, копали, мол, неглубоко. Вот и живёт в народе легенда такая, что лежат мертвые французские солдаты тут под белорусскими дубами.

Заквохала курица, собирая цыплят в курятник, вдалеке где-то прошумел и затих мотор трактора, а у соседей в хате громко заплакал карапуз. Сашка не удивился, знал, что утром в гости к бабушке-соседке приехала на собственном "Москвиче" дочь бывшего начальника полиции Федьки - Юлька с капризным трехгодовалым сынком.

Жена Федьки Дашко умерла сразу после войны - затаскали её по допросам, запугали, искали беглого начальника полиции, а жена его не выдержала и умерла. Юльку долго растила бабушка - Федькина тёща, а потом в одночасье Юля уехала, выйдя замуж в "город". Не приезжала в деревню долго, как там жила, никто не знал, бабка не рассказывала, и вот наконец появилась сама.

Юлия приехала днем, когда все были в поле, и вот теперь, выйдя на крыльцо, погляделась на своё отражение в окне, поправила волосы и, подойдя к машине, достала из багажника цветастую тряпочку. Не торопясь протёрла и без того блестящую новую машину, как бы невзначай повернувшись, увидела Сашку, искренне улыбнулась ровными зубами и громко поздоровалась:

- Здорово, сосед. В отпуске здесь или как?

- Да, в отпуск, матери помочь нужно по хозяйству, одна ведь, - ответил Сашка, выключая приёмник, по которому в этот момент невнятно рассказывал что-то новый генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев.

Юлька, бросив тряпку на капот, неторопливо подошла к скамейке, виляя пухлыми бедрами, затянутыми в цветастый кримплен. Сашка подвинулся, освобождая на лавочке место для шикарной дамы. Юлька, тонкой ручкой смахнув пыль со скамейки, присела.

Росли Сашка с Юлькой вместе. В школу ходили вдвоём, из школы вдвоём, да ещё брат младший Сашкин с ними вечно тягался. Сашка был старше, Юлька росла без отца и без матери, бабка была и рада, что за внучкой иногда и соседи присмотрят. Как брат с сестрой были.

А прошло время, Юлька похорошела, Сашка даже пытался ухаживать за ней после окончания школы. Он тогда на тракторе работал в МТС. Отвергла его Юлька, посмеялась. Запросы к женихам у неё и тогда были будь здоров. Говорила, что уедет она из деревни, никогда здесь замуж не выйдет.

Так и получилось. А потом Сашка в армию ушёл и не встречал соседку больше. Долго не встречал.

- Работаешь? - спросила Юлька подсаживаясь, томно пахнув хорошими духами.

- Работаю на заводе токарем, пятый разряд, а ты?

- Я ? Тоже сначала работала на заводе, потом надоело. Пускай дураки за так спину гнут. Пальцы вечно жёлтые и грязь под ногтями.

Сашка торопливо спрятал подальше под приёмник свои огромные мозолистые ладони. Но Юля смотрела в сторону.

- И где ж ты сейчас трудишься? - спросил Сашка.

- Приёмщицей посуды в гастрономе. Ну, и так всякие дела кручу, тебе всё равно не понять.

- Может быть, и не понять. Я в торгашеских делах не силён. А муж твой чем занимается?

- А я не замужем, - хохотнула Юлька, чуть-чуть покраснев.

- Да как же, - удивился Сашка, - а ребёнок? Без мужа, что ли?

- Почему это без мужа? Я же не потаскуха, а честная разведёнка. Был у меня мужик - дуралей и пьяница. Развелась с ним полгода назад.

- Такой уж он был плохой, как ты говоришь?

- Да, как все мужики, недалёкий. Пожрать, напиться и на диван. Потом пил он сильно очень. Дошёл до того, что из дома вещи начал таскать. Говно был редкостное, а не мужик. Натерпелась я из за него горя.

- По тебе этого, Юля, не скажешь - машина новая, одета по последней моде... Вроде всё у тебя есть для счастья.

- Так уж и для счастья. Не в деньгах оно, счастье-то. И не подкалывай меня машиной. Чтобы жить хорошо, знаешь, как крутиться нужно. Это тебе не болванки на станке точить - отработал кое-как и пошёл. Тут талант нужен. И рисковать необходимо уметь, с людьми общаться, и тогда всё в порядке будет. Как у меня...

- Ну, ты скажешь? - обиделся Сашка. - А что, токарю, по-твоему, талант не нужен? Я, между прочим, такой шлиц могу...

- Какой шлиц? Какой шлиц? - громко перебила его Юлька. - Ты на себя посмотри - в городе живёшь, а одет, как пень деревенский! И что тебе твой шлиц дал? Зарплату в сто рублей?

- Сто двадцать, - буркнул Сашка.

Юлька расхохоталась:

- Сашка, ты не обижайся, я же тебе добра желаю. Мы же с тобой росли вместе. Не обиделся?

- Нет, - опять буркнул Сашка и отвернулся. Он и правда не обиделся. Скажи ему кто другой такие слова - послал бы к чёрту и ушёл. Но это была Юлька, которую он не видел так давно.

- А у меня квартира трёхкомнатная в центре, стенка, хрусталь, - как ни в чём не бывало кокетливо сказала Юля, поправляя каштановый свой локон белой ручкой с золотыми перстнями, - недавно ещё ремонт сделала, сантехнику чешскую поставила в ванну и туалет. Вот ещё хочу себе в местном сельмаге ковёр купить три на пять. Большой, на всю стену. За диваном он как раз красиво будет смотреться. Правда, по цвету не очень подходит, но в городе и такого нигде не достать. Это здесь он залежался в магазине, потому что в этой дыре всё равно никто его не купит никогда. Сашка, ты поможешь мне, когда куплю ковёр, погрузить его в машину?

- Помогу, конечно, - охотно согласился Сашка.

- А я тебе водки бутылку за это куплю.

- Я не пью, так что не надо.

- Ну и ну, ты погляди, не пьёт он. Токарь и не пьёт. Так не бывает. А чем же я с тобой рассчитаюсь, а? Скажи?

- Да ничем не надо рассчитываться... Помогу тебе по старой дружбе. Мы же с тобой с детства, как брат с сестрой. Помнишь, как вместе в школу ходили и в сажелке каптуровой лягушек ловили для биологии.

- Тьфу ты, господи, нашёл, что вспомнить! Вспомни лучше, как ты меня замуж звал, а я не согласилась.

Сашка покраснел.

- Да, было такое. Любил тебя очень.

- Любил? - удивилась Юлька. - А сейчас разлюбил, что ли?

- У меня теперь жена, сын растёт... Маленький пока...

- Ха-ха-ха, а если б я тебе сейчас предложила вместе жить, отказался бы?

Сашка замешкался и ещё гуще покраснел. Он не знал, что ей сказать. Если правду, то тянуло его к Юльке с нечеловеческой силой. Всё бы бросил ради неё. Но ведь не нужен он ей, ведь играет она с ним, издевается, как тогда.

Сашка заметно занервничал и почувствовал себя неловко. Юлька это заметила.

- Да не нужен ты мне, - сказала она, вздохнув, - не мучайся. Живи со своей женой ткачихой-поварихой и с сыном в квартире малометражке и будь счастлив тем, что имеешь.

- Мы с женой и сыном в общаге живём. Пока. Обещают квартиру дать в будущем году, - грустно сказал Сашка, - а жена у меня бухгалтер. Младший.

- Поздравляю и желаю счастья, - с издёвкой сказала Юлька и усмехнулась, точь-в-точь, как её отец.

Повисла тяжёлая пауза. Юлька стала что-то тихо напевать. Сашка посмотрел на неё, красивую и ухоженную, и на стоящий в Юлькином дворе новенький блестящий "Москвич". Ему, токарю пятого разряда, чтоб такую машину купить, лет двадцать нужно зарабатывать в своём ремонтно-механическом цеху и ничего не есть, не пить.

Да в общем-то, если подумать, и приёмщицей посуды необходимо потрудиться достаточно долго. Не год, не два. А ещё плюс золотишко в ушах, да на пальцах, шмотки кримпленовые и нейлоновые, сантехника чешская.

И тут Саше в голову пришла столь неожиданная и интересная мысль, что не сдержался он, и, повернувшись к Юльке, спросил внезапно даже для себя:

- Батя-то твой, Фёдор Данилович, не пишет тебе случайно писем, не приезжает ли в гости? Или ты к нему ездишь? Ведь жив он, говорят? Передай привет, если что. Скажи, мол, помнит его Сашка, Микиты сын.

- Да ты что, Саня, сдурел, что ли? - точно испугалась Юлька, побледнела, - ведь убили его давным-давно. После войны. Сам ведь знаешь. И могила есть в Орше. Что ты придумал-то? Тьфу, придурок глупый, не хочу с тобой больше говорить.

Юлька вскочила вся красная, лицо её покрылось белыми пятнами и перекосилось от злости. Стала он некрасивая и злая, и Сашка понял, что никогда он не любил эту женщину, а любил что-то, что сам себе придумал и нарисовал в своей памяти.

Юлька, неизменно виляя бедрами, быстро пошла по дорожке к покосившемуся домику своих родителей и бабки, а Сашка, глядя на неё, молодую двадцатидвухлетнюю богачку, вспомнил её отца и ту тёмную весеннюю ночь, когда Фёдор уходил навсегда и зашёл попрощаться.

Хоть убийца был сосед и предатель, а нравился он Сашке, хотелось быть на него похожим. Смелым был Федька и сильным. Своим помогал, врагов не щадил. Непонятно - положительный герой или отрицательный?

Загалдели по дороге ребятишки, и мимо прошёл со стаей внуков дед Каптур. Шли они с покоса, все тяжелозадые маленькие каптурята, среди сельских ребят славившиеся своей прижимистостью и подлостью.

Много детей было у Каптура. Много умерло после войны. В селе говорили - бог наказал за невинно убиенных немцев, у которых сироты в Германской земле остались, плачут, батьков ждут. Не поздоровавшись, каптурята прошли мимо.

Отец Сашкин - Микита умер совсем недавно, вот и приезжал теперь Сашка в отпуск под осень матери помочь по хозяйству. Солнце село, стало прохладно, и Сашка пошёл в хату, где мать цедила через сито парное молоко.

- Мама, а ведь жив Федька, - сказал он с порога, - Фёдор Данилович - полицай.

Мать не сразу догадалась, о ком идёт речь. Спокойно долив молоко в крынки, поставила ведро на пол и ответила:

- Да бог с тобой, Саша, убили его и сожгли. Откуда ему живым-то быть. Он ведь не господь бог и не дьявол.

- Помяни мои слова, мама, жив Федька, сама узнаешь, - сказал ей Сашка и открыл крышку тяжёлого старого деревянного сундука. Там среди белья и тряпок лежала завёрнутая в старую газету в заржавевшей коробочке из-под конфет фотография девочки с большими бантами.

- Ох, если доживу, то всё узнаю, - сказала мать и присела на лавочку.

- Доживёшь, - уверенно ответил Сашка, разглядывая фото, и подумал, что если б был адрес, можно было бы написать в Германию - так мол и так, ваш отец похоронен в нашей деревне. Хотя чего писать - на том месте, где они лежат, Валерка-дурень свой хлев поставил. Вместо креста над покойниками - навоз коровий. Да и не покойники они вовсе для местных, одно слово "фашисты".

- Пойду я, курам дам, - устало сказала мать и, взяв из-под печки ржавую немецкую каску, насыпала в неё зерна. Она вышла в сени и застучала по крыльцу тяжёлыми кирзовыми сапогами.

Сашка сел за стол и включил приёмник. Леонид Ильич всё ещё что-то говорил.