-Амиго, еще налей полста, чурка ты нерусская ….рум…бля…и льда побольше…Что ж ты гадина жадный такой…Сыпь…Да нет, не мохито…иди ты нахуй со своей мятой…Рум! Понял бля? И джус…Спик инглишь? Но? Ну иди нахуй тогда…Что ты бля лыбишься то все время…? Кофе…мучо кофе…Грасиаз…Держи денежку  …

На десятый день пребывания на Острове Свободы я порядком заебался уже от солнца, пальм, пизженных сигар, еженощного бухалова дешевого рома до потери воли и чувств, метисок, креолок, мулаток и черных как баклажан  негриток…Друзья упиздили на юг на прокатном «ренаульте» нырять с аквалангом. Я отказался под предлогом смотаться  в Гавану, снять там на всех жилье и местных мучачей. На самом деле, я хотел просто по дороге куда-то сьебнуть и побыть одному и желательно вдали от маршрутов до красна обгоревших немцев, шныряющих итальянцев и бухих уже с утра русских.
-Но алеман…русский…экс юнион совиетико…Понял? Вот и я говорю…. Где рентакар?
Р-е-н-т-а-к-а-р! Ага …понял…Не…ну нахуй… Но мучачас…-заебался уже…но сигарас, но лангустас, но касса-партикулярас. Рентакар. Все бывай, амиго! Вот тебе презенто…Адьос.

    Я вышел из бара при дешевой гостинице, пересек площадь, беспощадно освещенную солнцем, нырнул в галерею туристического бюро, распахнул дверь и с наслаждением вдохнул кондиционированный воздух. За стойкой сидели две негритас и пялились на меня.
-Буэнос диас, мучачас. Рентакар. Гавана. Сколько?...Понял…Песо конвертабле? Когда?...Ду ю спик инглиш, или рашен? Да что же бля такое? Тут кто нибудь говорит  по человечески в этой жопе? Ладно…подожду. Кто? Я? Но алхоголь…Не пью, так похмелился малеха.
Я порылся в рюкзаке достал пару пачек «дирола» сунул в перегарную пасть несколько зубчиков, остаток шлепнул на стойку.-Презенто.
Негритас заулыбались. Одна вышла куда то и вернулась с пожилым мулатом в сине-зеленом комбинезоне и засаленной бейсболке с флагом Китая. Он проводил меня на задний двор, где стояло две «деу» и древний крылатый «кадилак» багрового цвета и в бурых пятнах ржавчины на хроме…

Я бросил рюкзак на заднее сидение пыльного «деу-принса», открыл капот, проверил уровень масла, оглядел кругом машину и ткнул подошедшему с ключами мулату на вмятины на крыле и царапины на капоте.
-Но проблемас. –он записал что-то на бланке ,переписал с моих прав данные, вылил две канистры бензина в бак. Я рассчитался с ним, и я покинул этот городишко. Город назывался Сан Кристобаль, о чем было написано на ржавой табличке на выезде. Вот жеж бля занесло…По карте до Гаваны было около сотни километров и я по дороге решил дать крюк на северное побережье в Мариель. Карта также обещала вполне живописный заливчик, куда впадала речка в окруженни гор.

  В бардачке обнаружилось пару кассет с музыкой. Две с заебавшей донельзя сальсой и одна с Ленинградом. Нихуяссе, похоже оставил кто-то из запасливых «компатриотов».  О сиди - проигрывателях в тутошних автопрокатах не могло быть и речи. Кто по- опытней берут с собой кассеты, потому что нормальной музыки здесь нет.

Я ехал по шоссе, отхлебывая из горла местный «Торре Вьежо», полбутылки которого нашлись в рюкзаке и подпевал Шнуру. Настроение с утра улучшилось.
По дороге попадались редкие желтые и красные грузовики, набитые разноцветными кубинцами, пару мопедов и легковушек затертого года, даже одна вызвавшая острую ностальгию «Нива», и на обочинах стояли голосующие фигуры. Старые негритянки с чумазыми детьми и бодрые поджарые старики. Ну их нахуй подвозить. Один раз подвозили пожилую сеньору с внуком, она всю дорогу трещала что-то по-испански, а потом ее мелкий выблядок заблевал все заднее сиденье. Ну их впезду…


Возле таблички Guanajay я увидел ее.  Ее силует выделялся на фоне желтых придорожных кустов и выгоревшей травы. Еще издали ее фигурка была идентифицирована как изящная, что выгодно отличало ее от жопастых и сиськастых негритас и мулатас. Она одета была в белое, корткое платьице и ножки ее очень стройные и смуглые стояли с двух сторон небольшого баула. Подьехав ближе  я был поражен, тем что она была по настоящему красива. Длинные черные волосы на- пробор, точеная фигурка, а самое главное глаза. Не как у большинства кубинок черные и по-тюленьи ничего не выражающие, а настоящего, редчайшего здесь, зеленого цвета. Креолка была на редкость привлекательной. Она стояла, выставив руку, и улыбалась. Остановился.
- Буенос диас - сказала она- Мариель. Голос как ручеек. Охуеть какая красотка. И по дороге. Даже если бы и не по дороге, отвез бы ее хоть на край света.
-Садись, бэлля…линда - я похлопал по сиденью. Она кинула назад баульчик. И села на переднее сиденье.
-Алеман?- спросила она.
-Но алеман…русский. Экс юнион совьетико.
-А тьоварищ…-она еще раз улыбнулась.
  Я смотрел на ее точеные ножки. Вот жеж как…очень красивые коленки и апетитнейшие ляжечки. Плоский животик и небольшие кругленькие грудки. Руки с длинными пальцами поправляют задравшееся платице. У меня аж дыхание перехватило и я смутился. Обычно сунешь мучаче какой-нибудь мелкий подарок, типа заколки или дезика и через час ее можно уже ебать. А тут нет…Духу не хватит…Красотка что ни говори…
-Студентка?-спросил я ее.
-Си… Ель универсидад…Габана.
-Мариель? Зачем едешь?
-Си …Мариель…лабораториа…
Я показал на себя, потом на нее, спросил:- Рестауранте…? Пообедаем вместе? Пара ценар?
-Но ес апуро грасиас…
-Нихуя не понял…не хочешь? Дую  спик инглиш?  Инглес?
-Поко…-она снова улыбнулась…
Ну нет красотка, так просто я тебя не отпущу…- думаю. –Вотужхуй! Придумаю что нибудь по дороге…
По дороге пробилось колесо.  Пока менял запаску, моя спутница вышла из машины. подошла ко мне и спросила: - Проблема гранде?
Я посмотрел на нее снизу. Она стояла в контражуре от солнца и сквозь легкое ее платье просвечивалась восхитительная линия бедер.
-Да нет, милая, хуйня, а не проблема…щаз заменю колесо, подкачаю и поедем…
Она заметила мой взгляд и улыбнувшись приложила ладошку к моим глазам. Залепетала что-то по-испански смущенно.
-¿No está avergonzado tan mirar a chica? Ahora usted en mí quemará un hoyo.
-Бонита, енаморо. Меня щаз хуем убьет… ты такая красивая! -я потянулся губами и поцеловал ее пальцы.
-Usted es agradable, aunque y alemán - ответила она и нагнувшись пощупала мою руку выше локтя. -Usted tiene manos fuertes. И показала большой палец.
Ага. Значит нравлюсь. Накачав колесо, мы сели в авто и поехали дальше. По дороге она попросила включить музыку. Я включил снова и как раз попал на песню «Дикий мужчина».
-Сальса!- сказала она и поерзала в такт музыки на сидении, покачивая плечами.
-Вообщето нет, милая.- Я протянул ей бутылку «торревьеже» :- Будешь пить?
Она взяла бутылку и сделала большой глоток даже не поморщившись, ладонью вытерла губки и совсем по мужски крякнула. : - Мульта! Потом добавила:- Рестауранте… пара ценар? Окей! И представилась: - Мариелла Альбавьентоз.
-Марсель Гонсалез. – также представился я.
Мы ехали сквозь зеленый холмисто-пальмовый  пейзаж и подпевали веселым матюгам из дребезжащих колонок. У нее получалось очень забавно копировать проигрыши духовой группы. –Туру-туру-турутуту! 
Мариель оказался вполне симпотичным городишком. Моя спутница показывала жестами маршрут и я подвез ее к нужному ей месту. Потом она на циферблате моих часов отчеркнула ногтем час и сказала: Рестауранте «Калейон марина». И показала направление.
Я зашел в указанный ресторан сел за столик на террасе, заказал пива и креветок и стал рассматривать    набережную. Разнокалиберные суда, покрашенные во всевозможные  цвета. Неторопливых грузчиков и рыбаков. Толстых старух и тощих кошек. Чаек, ворующих рыбешку прямо из корзин на пирсе. Мальчишек, играющих в футбол на песке. Пальмы торчащие из мостовой.  И нихуя здесь нет того, что бы напоминало о 21-м веке. Время здесь остановилось. Такое было впечатление, что сейчас на террасу войдет поджарый, бородатый и седой гринго, сядет в углу, достанет блокнот и станет что-то записывать, отхлебывая мохито и затягиваясь короткой вересковой трубкой. Фотография этого американца конечно же висела над барной стойкой. Труднее здесь найти кабак, где она не висит…

Она наконец пришла! Бармен потными глазками оглядел ее фигурку и завистливо посмотрел в мою сторону. Я поднял стакан и злорадно подмигнул ему в ответ.
Она присела напротив, бросив баул на пол. Улыбнулась.
-Сервеса? Окей.
-Ща поедим и махнем куда-то. Ты как, согласна?

_____________________________________________________________________________ 

Вот сейчас я напился….и печатаю текстовку глотая из горла литрухи «бакарди» уже наполовину пустой или, если навести резкость,  еще наполовину полной. Позвонили друзья и пригласили в баню с вениками и блядями. Они всячески пытаются меня занять чем-нибудь и развлечь. Я сказал им что болею по- женски, включил телек и нажираюсь в одиночку, под шуршащую  и заежженную кассету сальсы, вытащенную когда-то из бардачка «деу-принса». 
 
_____________________________________________________________________________

Она была согласна.  Заказали традиционно хуевой кубинской еды  и такого же хуевого пива. Мы дождались вечера, сидя на пляже. Пили ром, курили. Болтали на смеси английского, испанского и жестов. У нее оказалась тетрадка, и я рисовал ей то, о чем не мог рассказать. Потом пошли на танцы. На земляном танцполе под самодельную музыку квинтета разноцветных и разновозрастных лабухов весело зажигали пары. Там она учила меня танцевать сальсу. Кубинки вообще-то даже ходят как танцуют. 
Потом ночь на берегу. В рюкзаке у меня валялась дешевенькая польская палатка, которую мне завещал незнакомый отъезжающий бывше - соотечественник. Он сказал, что она ему досталась от какого-то немца, а тому в свою очередь от гражданина Швейцарии. Еще он наказал, крича уже через таможню, чтобы палатку сберег и передал кому-нибудь при отъезде. Палатка пригодилась неоднократно. Ее использовали как мобильный бордель, сняв чикит, их  везли куда-нибудь на берег и в палатке по очереди их ебали, не смущая никого из присутствующих. Это позволило сэкономить денег на касапартикулярах и избежать гемора с их поиском и транзитом туда несовершеннолетних гражданок Республики.

  Поставив палатку на берегу далекой от города лагуны, мы жгли костер из пальмовых и мангровых веток, танцевали без музыки, купались в ласковых волнах, а потом завалились, хохоча и обнявшись в палатку. Сказать, что кубинки страстные не сказать ничего. Они будут требовать продолжения даже от пьяного и храпящего любовника, оказывая на него самое умелое воздействие, несмотря на свой юный возраст и возможное отсутствие опыта. Это у них в перемешанной кубинской крови. Единственное что расстраивает  это отсутствие у них качественной депиляции. Но Мариелла оказалась барышней ухоженной и знакомой с такими интимными тонкостями. Всю оставшуюся ночь мы провели в ласках. То бурных и яростных, то нежных и в полудреме. Утром, чуть отоспавшись, продолжили, отпугнув воплями  забредших туда за каким-то хуем,  немецких пенсионеров.

    Позвонив к 18.00 по-местному в гаванский отель, где договорились выходить на сеанс связи в случае непредвиденных обстоятельств, я получил распездон от друзей. Они приехали в Гавану, а жилье и бляди не сняты. Хат свободных  нигде в округе нет. Меня нет. Полночи мотались по городу в поисках койко-мест. Спросили меня: не икалось ли мне и не чесалось ли ебало в ожидании пиздюлей? Я ответил, что их небритые ебла уже вызывают у меня чувство легкого омерзения, и что я нашел себе приключение  и чтобы отъебались до поры, а мы, потом,  встретимся в аэропорту в день отлета. На том и порешили. Митюша предостерег меня по поводу тропических заболеваний и посоветовал предохраняться, но уже с благожелательностью потому мое хмурое сурло из-за развода с последней женой  за последний месяц его порядком подзаебало. Из трубки доносились пьяные крики Монечки, который рвался пообщаться со мной и хотел ко мне уже ехать, но Митя его оттер, и мы распрощавшись дали отбой.
До отлета оставалось еще три дня.

    За эти три дня я увидел Остров совсем по-другому. Не было навязчивых предложений со стороны чиказ дать им на клык в обмен на двадцать песо конвертабле или ладно хуй с ними с деньгами, просто за сувенир- рекуерто. Не было нагловатых старперов с интузиазмом решающих посторожить мою машину, не спрашивая- надо тебе это или нет. Уно песо!-и все. Хоть усрись. Не было чумазых детей попрошаек. –Дульчез! Сеньор! Не было предложений вполголоса прикупить сигар, «настящего бакарди» и лангустов. Куба растворяла меня в себе, как возможно когда-то растворила американского Писателя – самоубийцу. Она проникала во все поры моей кожи, в каждую фолликулу моего скальпа в клетки печени и легких, в каждый нейрон мозжечка и бля гипаталамуса. Она пролезала песчинками под ногти и оставляла легкий и горький  сигарный вкус на губах.
Мы мотались от одного побережья  к другому. От городишки к городишке. Безо всякой цели.  Ели что придется и валились в кусты где придется. Как-то заехали в местный валютный(!)  магазин и я прикупил себе белые штаны и красную гавайку о которой мечтал еще дома, а ей новое белое платье и сандалии.
    Однажды заехали к родственнице Мариеллы в какой-то деревне возле Сандино. Ей оказалась бойкая и худая как велосипед старушенция, о которой ходили слухи что она бруха – колдунья. Она накормила нас вкуснейшим (с голодухи вообще заебись) рисом с мидиями и домашним пивом с лимонным соком, а потом пригласила на «церемониу». Окурила нас какими-то вонючими тлеющими веточками, а потом набрала в рот изъятую  у меня туалетную воду с водой и выплюнула на нас как на белье перед глажкой. Принесли белую курицу, и бабулька лихо по –буденовски оттяпала ей башку мачете и пустила бегать окровавленное  туловище по двору. Собрала кровь с того места, где тушка затихла после конвульсий и остригла по клоку волос с моей головы и головы Мариеллы. Мои волосы она упаковала в газетку и передала моей спутнице, а ее локон, побрызгав куриной кровью из эмалированной кружки, сожгла на костерке сложенном из кукурузной ботвы. Потом пообнимавшись вволю (вот жеж кубинская манера) распрощались.

Через день я улетал. Она приехала со мной в аэропорт. Мои братвэ, опухшие от пьянки, сидели угрюмо в зале ожидания и ругались с охранником. Митюня с Монечкой пытались прорваться в дьюти-фри за опохмелкой, а их не пускали. Я достал полбанки оставшегося рома, и они выхлебали ее за секунду. Потом церемонно по очереди представились моей спутнице.
-    Los amigos buenos, grande y amable. – сказала она.
-    Нормальная такая чува. У нее сестры нету? – спросил Митюня.
-    Берем с собой. - сказал Моня. 
-Хуя там…ее не выпустят. У них пиздец строго с выездом. –сказал я.

Сцену прощания я изъял. Ну нахуй эти сантименты.

Потом подарили палатку каким-то сибирякам, рассказав о традиции. В оборотку они презентовали поллитру «стандарта». Они приехали в первый раз и по- очереди, чтобы не спиздили вещи,  ходили смотреть на пальму, росшую возле стоянки автобусов.

  Когда самолет набирал высоту, мы откупорили литр немецкого «Бакарди» взятого все-таки в дьютике, и напиздорезались. Остров сначала большой и зеленый юркнул в облака и исчез. Стюардесса отказалась выходить за Моню замуж, хотя он ей предлагал последнюю пластиковую заколку и дезодорант. Эти француженки все- таки очень избалованы. В Париже, на пересадке,  нас призвали к порядку за дебош и были посланы нахуй, куда и проследовали. Все-таки французы очень деликатные и дисциплинированные. Зря стюардесса отказала Моне. В Борисполе нас больше часа мариновали на досмотре,- видать стюардесса сука все ж - таки накапала. Надо было ей, все-таки,  плеснуть, наверное.  Искали чего-то. А Моня тыкал таможенникам и их собаке пакет с грязными носками и предлагал нюхать - вдруг  это наркотики. Спиртное закончилось и мы приуныли. А потом мы вернулись в Родной Город.


                                                                  ***

Сначала вроде отпустило, за работой и прочей муетой . Но спустя месяц острыми приступами начало накатывать снова. Я получил от нее письмо. Оно летело через океан  целых  полтора месяца.
Я сдал документы, перевел деньги  и через неделю с утра позвонил какой-то дядя с канцелярским голосом и спросил:
- Вы посылали вызов на такую-то?
-Да, я.
-А она вам, простите, если честно,  кто?
-Невеста, я там написал.
-Вы, конечно извините. Но из Республики интересовались.
-Пусть идут нахуй.
-Так и передадим.- обрадовался он и повесил трубку.

А через месяц приехала она. Я встретил ее и закутал продрогшую и озябшую в плед. Ехали домой через зимнюю степь, а в салоне играла сальса. Она удивленно и испуганно  смотрела в окно - она никогда не видела снега. 
Когда приехали домой, она прошлась  по квартире, села закутавшись на диван, поджав ноги.
-Холёдно.- сказала она.
Я включил обогреватель, а потом, подняв ее на руки, понес в ванную. Наблюдать за ней было забавно. Она удивлялась пене для ванн, обрадовалась фену и с восторгом закуталась в халат. На следующий день, поздно утром мы прикупили ей кое-какой одежки по сезону. Она вызвала фурор и панику в магазине своим появлением в моих штанах, свитере на голое тело и в лыжной шапке натянутой на глаза.

  Так, не заметив зимы, мы дождались весны. До этого с опаской выходя на улицу,  Мариелла освоилась и начала совершать самостоятельные вылазки по магазинам за продуктами и прочей ерундой. Она уже бойко тараторила по-русски, нимало не смущаясь акцента и невпопад расставленным словам.  Походы пожрать по ресторанам она пресекла на корню, аргументируя тем, что хорошая еспоза кормит своего маридо сама.  Жизнь стала принимать характерные оттенки семейного благополучия, что нисколько не беспокоило меня. Иногда мы выбирались  в свет или в гости. Друзья завидовали нашей идиллии, а их благоверные шипели о чем-то на кухнях скучившись бабской компанией  на - покурить.

Потом она с чего-то заволновалась. Что-то беспокоило ее. Она иногда замолкала, уставившись надолго в окно, Я думал, что это из-за визы, срок которой истекал вскоре, у них ведь там строго с этой херней. Потом мы поссорились. Вернее началось с какой-то ерунды, а переросло в скандал. Соседи охуели. Чисто итальянский вариант. С боем посуды и криками на испанском с вкраплениями мата. Меня это забавляло, я в шутку воспринял этот бедлам. Она сказала что уезжает. Я сказал что это навряд ли. Она стала собираться. Я разозлился и бросил упакованный чемодан на пол.     
    
Я распахнул чемодан, стал выкидывать на пол ее вещи и среди ее одежды увидел какой-то футлярчик, сплетенный из пальмового волокна. В таких футлярах нам часто в Гаване продавали пизженные с фабрик сигары.

Я открыл его и увидел, что в нем лежит фигурка из воска одетая в красную рубашечку и белые брючки наспех и неаккуратно сшитые. В голову фигурки была вмята прядь моих, когда-то остриженных, волос. А гипертрофированный, но тщательно вылепленный восковой хуек, торчащий из кукольных штанишек,  обмазан чем-то очень похожим на запекшуюся куриную кровь.