В детстве, Мишутке казалось, что  у него две пары родителей. Одни были мирными милыми и добрыми  людьми, они могли даже спеть дуэтом какую-нибудь песню, далеко не из репертуара популярных тогда Магомаева, Хиля или какого-то Кабзона. А такую задушевную, народную. Иногда это была хохляцкая, иногда русская, иногда, казацкая. У мамы был глубокий грудной голос, немного бархатный, яркий и легкий, как ветерок.  Он мягко обнимал и баюкал, ласково трепал по волосам и успокаивал. У отца был баритон, тяжелый, как и его характер. Он мог запросто, стебаясь спеть знаменитую шаляпинскую «Блоху». Хотя образования у него не было, зато был великолепный слух, и чувство меры.

Другие же были вздорными, крикливыми, буйными и безбашенными. Мать могла запросто добиваться своего с помощью подручных средств: - тряпкой, ремнем или скалкой, или более тяжелой артиллерией, когда начинались разборки с отцом: - как-то сковородки, кастрюли, горшки и прочая посуда. Иногда, в маленьком однокомнатном домике, где они жили в  небольшом поселке на Сахалине начинали бурлить истинно итальяно- испанские страсти. И тогда, прощай ночь, да здравствует революция! Мать начинала заводить отца, потом отец начинал орать на мать, потом мать кидала в него пробный шар – мелкую тарелку, потом что-нибудь побольше и то, что бьется громче. Скандал нарастал, бился о стены домика, и казалось, домик гудит, как бубен.

В поселке на такие забавы смотрели снисходительно и по-философски, про себя решая, бьет – значит любит. Даже соседи баб Маша и дед Василий пару раз в месяц устраивали скандалище, который начинался в доме, а потом выкатывался на улицу. Как правило, побеждала женская стервозность и выносливость, связанная с трезвостью. В маленьком, сухоньком теле бабульки, была непонятная сила.  ,
Начиналось все с того, что дед Василий получал пенсию, и вечером, по глубоким лужам, на козелке, наряд ПМГ привозил его пьяного домой. Пока деда Василия не было дома баб Маша волновалась, выбегала из дома во двор, выглядывала его на улице, не пылит ли где родненький. Даже в ее жутко-бело-синих волосах, покрашенных по тогдашней моде передавалось волнение. Нет, не пылит. К вечеру, баб Маша накачивала себя так, что едва, раздавался гудок УАЗика, она выскакивала из дома, выламывала штакетину из забора и с матом начинала гоняться за своим геройским мужем.

Дед Василий убегал, на своих кривеньких, едва несущих пьяное тело ногах. Веселя соседских собак, выписывал всевозможные вензеля и пытался уклониться от палки, которой баб Маша настойчиво и неуклонно била его куда попало, загоняя его, как скот домой. Дед Василий же, понимая всю опасность такого поворота событий, старался унести себя как можно дальше от злой бабки, мата и палки, которой настырная особа вышибала его из пьяных розовых зюзей. Но бабка была не умолима, и как злая собака вилась вокруг деда, норовя побольнее ударить и достать своего мужа.

Мишка с родителями были у них в гостях, летом, когда  баб Маша завалила медведя в таежном малиннике. Началось все с того, что она припылила с криками: - Соседи! Соседи! Кому медвежатина нужна?
-Баб Маша, а почем? – медвежатина мясо специфическое, на любителя. Но в 70 годы и это радость.
-Да бесплатно, только до дома помогите дотащить. Да тачку возьмите, он на полтонны весом.- Мишкина мать позвала отца, они взяли тачку посадили в нее Мишутки и поехали за поспешающей бабулькой.
По дороге, баб Маша начала тараторить. Рассказывала, про корову, которая дает мало молока, про урожай, про кур, про деда, про все что угодно. Она как пулемет поливала слушателей, со скоростью четыреста, не меньше, слов в минуту, вываливая на них свои печали и заботы.Через полчаса, в малиннике, мы увидели огромную, проторенную тропу. Как танк прошел. Кусты были переломаны, и примяты к земле. А дальше, метрах в тридцати лежал медведь. Большой, бурый. Ветерок едва шевелил его шерсть, и в ней играло бликами солнце. Возле медведя страшно воняло, и последние несколько метров до него были обдристаны. Отец, стал искать куда его завалили, крови не было.
-Баб Маша, так он сам сдох, может отравился, или болел чем? Видишь, в него даже не стреляли. Вдруг больной, какой?
-Да не.. Это я его. – баб Маша в волнении пальцами перебирала край кофточки.
-Ты? Отец присвистнул, - баб Маш ну не ври, как это его ты? Да, ты ему на один зуб.
- Да я это, в малинник пошла, хожу ягоду собираю. Слышу, кто-то шастает. Я думала мож, кто свой, ну Михална там, или Григорьевна, все не одной, вдвоем веселее. Кусты то раздвигаю, а там вот он, красавчик. Как дохнул, запах из пасти такой - думала, сдохну сейчас. Я ему по башке бидончиком, говорю: «Ты что, падла, здесь делаешь? Почто людям покою не даешь!»- Ну, как Ваське своему. И бидончиком, бидончиком его. А у самой с испуга сердце, как зайдется, как давай стучать. В голове, как барабан.  А он сердешный, вона что, как побежал, все кусты поснес, завыл, как-то и упал. Судорогами пошел, лапами - то задергал. Я стою - ни жива, ни мертва, все про себя богу молюсь. Перекрестилась, нет, не чудится, не сон, не наваждение. Вон на руку посмотри, щипала себя до крови. - Она протянула руку, отец, почесал затылок.
- Да видать сердце у мишки слабое оказалось, вона как дристанул, да помер от разрыва сердца. Ну что, давай грузить его. Они навалились, закатили тело в тележку, впряглись в нее втроем и потянули ее в поселок.
- Ну, ты баб Маша, ты и зверобой, - пошутил отец, тяжело дыша.
- Да с вами, козлами, за всю жизнь так натренируешься, что медведя уже не боишься. Мишка, он что?  Он, как ребенок. Вон попробуй моего, от водки отучи. Всю жизнь с ним маюсь. Отец, хмыкнул и промолчал. А Мишка бежал рядом с тележкой, и ему было безумно жалко красавца-медведя. Когда он устал,отец посадил его рядом с медведем.  Мишка заигрался, он гладил медведя по огромной голове, особенно ему нравилась белая звездочка на лбу, он  трогал и перебирал пальцами шерсть, дергал за огромную, тяжелую мощную переднюю лапу, удивляясь красоте и длине когтей. Вечером, все ели мясо. А Мишки подарили коготь. Отец привязал его на суровую нить и повесил Мишутке на шею. А Мишку этот подарок расстроил. Ему было очень жалко медведя. Расстроил даже больше, чем  очередная ссора родителей.

У Мишкиных родителей, все было гораздо прозаичней. Отец, приходил домой пьяный и поздно.  Мать начинала на него орать,  собирала в кучу всю свою неустроенность, неприкаянность, всю свою горечь и обиду, и вываливала все это на отца, одновременно унижая его достоинство и поливая матом. Ее голос разительно менялся, становился резким, отвратительным, его тембр царапал по ушам, и бил по нервам. Отец сначала мирно и тихо просил прекратить, потом заводился, начинал орать в ответ, мать бросалась на него как разъяренная кошка. И понеслась: - она рвет майку,  за что и получает пощечину, за это  пытается расцарапать лицо, и нарывается на удар в левый глаз. Просыпается Мишка, ему всего три годика, он не понимая, за что отец бьет маму, начинает плакать и просить не делать этого. Разъяренный отец шлепает сына, сын замахивается на отца и получает еще один удар, после которого отлетает в угол. Мать собирается, хватает сына, и бежит, куда глаза глядят, переночевать к подругам или просто,- на пару часов на улицу. На маминых руках, уткнувшись своим зареванным лицом в мягкую, теплую грудь Мишка засыпает и просыпается уже утром, когда ночные события кажутся просто кошмарным страшным сном.

Утром, отец бреется и спешит на службу, весело насвистывая бодрый мотивчик, а мать, закрашивая очередной синяк, улыбается и собирается на свою работу. Они целуются, и расходятся.
- До вечера,- она нежно прикасается к его лицу.
-Пока, он страстно целует ее губы.
А между ними, в ногах стоит маленький Мишка. Стоит и радуется, что у него снова первые родители.