«Некоторые люди надевают очки, в которых они видят свой мир…
Некоторые носят их так часто, что эти очки прирастают к ним…»

Мишаня вытер пот со лба батистовым платочком, прогулялся до гостиничного холодильника и отпил пару глотков безалкогольного пива, очередных за сотней аналогичных глотков сегодняшнего протяжного субботнего утра. Пиво разморило его, гавайская жара вездесуще проникала в малейшие щели, игнорируя тяжелые портьеры на окнах и лед в стаканах, массивное тело отчаянно плодоносило влагой. Тем не менее, Мишане было хорошо, он всецело радовался жизни, смакуя свои глотки, покуривая жирные кубинские сигарки, вытягивая дырчатые галеты из высокой оранжевой пачки. Номер-люкс обилием своих стекол собирал суетное войско солнечных зайчиков, мертво зависали в пространстве тяжеловесные люстры, но то было до появления Мишани, теперь же среди округлой мягкой розовой мебели, большого телевизора, глубоко ковра, цвета океанской волны, да крупных широколистных растений в низких кадках, мерно простирался полумрак, окутывая в свои вязкие вуали дорогую предметику и рыхлую тушу в полосчатом халате.
Все утро ему мерещилось нечто странное, все вроде было как обычно, а с тем он чувствовал, но не мог понять, что же не банального творится вокруг него.
Постепенно четыре стены начали утомлять обширное сознание нашего героя, он допил последнюю бутылочку пива, недовольно крякнул перед белесым телом рефрижератора, рассек собою полумрак вдоль и поперек, оживил и погасил телевизор, полежал на безмятежной розовости пружинистого дивана, затем неожиданно возник подле плоского зеркального гардероба, и театральным жестом разбросал в разные стороны податливые створки. Из шкафа холодно пахнуло, Мишаня покрылся мурашками с ног до макушки и даже отступил, пытаясь осмыслить странную перемену, что иссушила пот на его лбу, и словно пулями прошила насквозь халат и тело. Однако уже через пять секунд все вернулось на круги своя, ленивые соленые капли вновь набрякли на волнистых бороздах морщин, мурашки беспокойно притихли, и так и не обнаружив достойного объяснения неведомому полтергейсту в своей большой и круглой голове, наш герой забыл об этом, погружаясь в сложный выбор предметов уличного туалета.
Выбор почтил своим присутствием широкие синие шорты до колена и в серебряную звезду, гавайскую рубаху, полную солнечного цвета и сумасшедших пятен, соломенную шляпу с широкими полями, которой Мишаня обременил объемный затылок, да черные кожаные сандалии, полные бликов и запаха новизны. Створки сошлись обратно, неся в своих зеркальных частях по половине Мишаниного тела, соединив которые, их счастливый обладатель придирчиво оценил себя пристальным взглядом и определенно остался доволен. Где-то в центре головы курсировал песочный образ пляжа, слева настойчиво помаргивала окрашенная в загар женская плоть, а справа мелко дрожал дымящийся кусок мяса, уложенный в аппетитный зеленый венок.
- Пляж, - вслух подумал Мишаня. – Хочу на пляж.
Все три образа вдруг поплыли к друг другу и воссоединились в самом центре. На песочной плоскости материализовались сочные загорелые тела, обремененные нитками материи, они же продолжали куриться прозрачным ароматом, напоминая про необходимый энергетический заряд. В тот момент Мишаня словно уловил эти призрачные курения, жадные ноздри его подозрительно втянули клубящийся воздух, но вместо ожидаемых благовоний, крохотные волоски по всему периметру Мишаниного носа вдруг безжалостно обожглись возмутительным зловонием, некой субстанцией явно не из этих мест и не от тех объектов. Морщась, наш герой дополнительно вооружился полотенцем, зонтиком, книжкой, колодой карт, тугим кошельком, коробкой сигар. 
Наваждение ушло так же быстро, как нахлынуло. Разморенный наш герой списал оное на полусонное состояние, навеянное пивом, щегольские сандалии его крутанулись на месте, и вот уже дверная ручка мелодичным щелчком сопроводила Мишаню в коридор, ковровая дорожка подбросила до стремительного лифта, который в своей манере, очень скоро, вывел его вначале в вестибюль, а далее – сквозь самостоятельные двери на мягкий асфальт города.
Солнце, плавленым сыром, висело высоко в небе, что, нежно-голубое, содержало кое-где продолговатые пометки белым маркером, отовсюду нагнетался зной, разноцветная публика плотно обложила тротуары и даже часть дороги, пока вялые автомобили гнусаво голосили в знак протеста. Пальмы лукаво выглядывали отовсюду, посему нарядное обрамление бело-кирпичных домов производило праздничное впечатление, вывески заговорщицки подмигивали, завлекая в прохладные салоны, нити проводов стягивали всю эту радужную картинку в один большой узел реальности, в центре которой Мишане так улыбалось находиться. Перед самым его отелем, под самым его громоздким названием, забросив один бок на тротуар, а другой величаво свесив на проезжую часть, собирая на своем лощеном сияющем теле тусовки солнечных зайчиков, кичась своими размерами и с серьезным выражением полосатой радиаторной решетки, начинался возле и заканчивался далеко позади продолговатый Мишанин «Роллс». Люди уважительно уклонялись от общения с великолепным автомобилем, и хотя человеческого элемента было очень много, тем не менее, изыск машиностроения оставался неприкосновенен.
С замирающим сердцем Мишаня поласкал его взглядом, любовь наполнила его сердце до краев, сандалии оторвались от земли, и хозяин короля дороги медленно поплыл к своей гордости, не касаясь асфальта. Грубая волосатая рука тронула никелированную ручку, и дверь величаво отслоилась, сильный палец ткнул одну из многочисленных кнопок панели, и крыша в том же духе, что и дверь, плавно сложилась куда-то в область багажника. Карты, зонтик, полотенце и книжка полетели на заднее сиденье, пружиня о телесного цвета бархат, туда же полетела и коробка сигар, лишенная одной сигары.
С флегматичным видом, Мишаня уложил коричневый отрезок в слюнявый угол мужественных губ, откусил самый кончик и переложил сигару другим концом. Нечто искрящееся на солнце разродилось в его руках пламенем, и откусанное место затлело. Ароматный дым понесло внутрь человеческого тела, Мишаня смоделировал блаженное лицо, ноги его сами по себе приняли небрежную позу, а тело прислонилось к металлическому боку технического друга. Ради этой минуты когда-то состоялось рождение Мишани, тогда ещё сомнительное и шумное, теперь определенно необходимое, и со следующей секунды бытия его жизненная миссия была закончена, исчерпана, одним словом, выдохлась, сродни вину, и дальнейшие часы, дни и годы определялись уже инерцией.
Справа появилась женщина, один из тех пунктов, что настойчиво покусывали обширное сознание нашего героя, заставляли его передвигаться и даже, в некоторой степени, являлись причиной его достижений. Женщина, с невероятно миниатюрным восхитительным личиком, на котором едва нашлось места, чтобы уместиться крошечному курносому носику, кровавым пухлым губкам и огромным зеркальным очкам, сквозь которые подглядывали этот несчастный мир, наверняка,  стервозные умные глазки. Она была в черной долгополой шляпке, начинающейся от самых непроглядных стекол, с округлым маленьким верхом, подчеркивающим прелестную малость её головки. Не смотря на жару, позиционировалось глухое черное платье, начинающееся с высокого узкого воротничка, содержащего в своем плену, несомненно, замечательное горло, исключающее рукава и заканчивающееся в этом месте на ослепительном молоке необыкновенно узких плеч. Оттуда, тугое донельзя, должное не позволить своей божественной хозяйке передвигаться, оно вело огромную по своей яростной выпуклости грудь, покоящуюся на осиной талии, хрупкой для возможности транспортировки подобных красот. В области живота, из аккуратного гипнотизирующего овала, пристально и смело на всю эту действительность глядел глубокий самоуверенный пупок.  Вся эта сложная цепенящая конструкция надежно покоилась на величественных бедрах, ширококостном объемистом заду, затянутом в эластичную сажную ткань платья, что тянуло вниз, до мягкого асфальта, безумной длины сильные ножки, где заканчивалась подле остроносых агатовых сапожек, с ещё более сумасшедшей длины каблуком. Тонкие изящные руки хвалились белизной кож от плеч и до уровня локтя, где вновь начинался чернильный драп, хранящий в себе великолепие линий и до самых филигранных кистей, покоящихся на буквально ниточных запястьях. Перчаточные пальчики дирижировали хищными передвижениями своей хозяйки с помощью длинного костяного вида и цвета мундштука, что курился не менее длинной коричневой сигаретой. Со стороны вся эта одновременная узость и объемность, одномоментно и спрятанная и выставленная напоказ в тугое эластичное платье, отображала поразительную пластику тела, обжигающую игру форм, крушительное наложение красот и достоинств.
Мишаня сразу уверился, что это мираж, в тот момент он понял Пушкина с его «гением красоты», завернув круглую голову туда, где на цветном аляпистом фоне прорезалось сногсшибательное черно-белое пятно, однако, две вещи вдруг одновременно убедили и ошпарили его. Тяжелый жирный шлейф пьянящего запаха окружил Мишаню, тащась объемным телом за броской персоной своей хозяйки, её же презрительная улыбка накрест полоснула мужчину по лицу. Самолюбивый наш герой приосанился, односекундно втягивая внутрь тела живот, приподнимая гордый подбородок и изображая независимый вид. Сигара проследила за передвижениями женщины мимо, голова со скрипом повернулась туда же, и тут Мишаня обратил внимание на то, что в горле его жутко пересохло, в голове удивительно пусто, а собственная физиономия, в огромной шляпе, отражавшаяся в зеркальных очках, броско глупа.
Изо рта почему-то резануло перегаром, разило ещё откуда-то, но Мишаня не мог понять откуда. Глаза с паническим бессилием наблюдали, как чудо природы уменьшалось в размерах, тело подозрительно зудилось. Усилием всем своего «я» наш герой задавил пораженческие настроения, и вместо них его заштормила жгучая самоуверенность. Он метнулся в свой «Роллс».
- А что?! – вслух подумал он.
Ключ повернулся в замке зажигания, и приборы оживились, хотя он не услышал звука мотора. «Роллс» дернулся и поехал, но звуков покрышек Мишаня так же не услышал. Желая озвучить собственное появление в поле сознания богини, он стремительно завертел ручку загадочного на вид магнитофона, но звук упрямо не появился. Мишаня вспомнил, что телевизор в отеле тоже почему-то показывал немую картинку.
- Определенно странное утро, - подумал он, с панической остервенелостью наблюдая, как изящная выгнутая спинка заметно приближается. Вместе с ней приблизилась недвижимая совокупность автомобилей, приправленная человеческими россыпями сквозь. Мишаня попытался дернуться влево, но там его зажали ещё больше, и к великому своему разочарованию он понял, что надолго сковался в пробке. Первой мыслью было выскочить и побежать за незнакомкой, но Мишаня был взрослым рациональным мужчиной, он прибег к обычному своему аргументу, а именно – количеству женщин на этом земном шаре, которое, как известно, немного больше мужского, что обычно и сегодня тоже подействовало на него несколько отрезвляюще. Кроме того, он припомнил высокомерную сволочную ухмылку женщины, которая резанула по его маленьким глазкам, пропоров беднягу от самого сознания до самой души. Последняя свидетельствовала о том, что на чудо природы «Роллс» и внешность Мишани особого впечатления не произвели, а таких сложных женщин наш герой искреннее побаивался.
- Черт с тобой, - тихо сказал он гибкой спинке, опять начавшей уменьшаться, и дабы не дразнить свою ломкую психику, намеренно сосредоточился на автомобильных наслоениях впереди.
Пробка рассосалась так же скоро, как образовалась, едва только Мишаня успел подумать на тему цивилизованности местных пробок, где её участники терпеливо ждали, не оглашая воплями клаксонов и нервов округу, едва только сложная женщина пропала из виду впереди, как наш герой обнаружил, что одиноко стоит посреди трассы, а новая пробка уже образовалась за ним.
- Чертовщина, - пробормотал Мишаня, выжимая педаль газа.
Глаза его запрыгали по тротуару, выискивая хрупкую спинку, ловко справляющуюся с трудной задачей удержания на своих возможностях всю манящую тяжесть красот хозяйки, но прежний аляпистый тон покрасил в свои насыщенные цвета всю доступную видимость, и наш герой остался ни с чем.
- Пляж, - повторил он третий раз за сегодняшний день. – Океан.
Руки нервно закрутили одетое в кожу рулевое колесо. Мишаня не знал откуда, но ему было известно куда ехать, и спустя рывков шесть-семь слева направо и справа налево, он вдруг уперся в невысокий зеленый заборчик, за которым раскинулись аккуратно нарезанные клумбы. Чуть далее последних, спустя узкий перешеек асфальта, запруженного многочисленной коричневой публикой в нитках тканей, золотился, бугрясь, и простирался до нежно-голубой видимости, обернувшейся  в бесконечность, раскаленный песок.
Мишаня расслаблено выполз из салона, ленивые руки собрали предметику на заднем сиденье, разместили её в середине полотенца и взяли узлом, крыша медленно расправилась, пряча от любопытных глаз дорогие внутренности короля дорог, а маленькая кнопка превратила «Роллс» в крепость. Надвинув шляпу на глаза, освободив от пуговиц все петли, кроме одной самой нижней, и увековечив свое появление очередной коричневой сигарой, наш герой флегматично пересек хватающий за ноги перешеек и углубился в песочные дали, ведущие сквозь разноцветную человеческую мозаику к самому океану. Прячась за ароматными облаками дыма, чувствуя определенно благодатное состояние души, Мишаня старательно выбирал место привала. Вода застыла в пяти метрах от него, а основным критерием выбора было количество ладных женских тел в непосредственной близости.
Публика отдыхала на удивление культурно, стояла очаровательная тишина, люди нежились в слепящей солнечной ласке, меняя горячее золото песка на прохладное молоко вод, откуда, влажные и мускулистые, возвращались они, вновь ныряя в драгоценную желтую крупу и от удовольствия смеживая веки.
- Странно, - вновь задумался Мишаня, заприметив неподалеку от собственных скитаний подозрительную группу ветхого вида субъектов, удивительно похожих на отбросов общества его собственной российской действительности. Субъекты совместно жонглировали сомнительного вида стеклянной посудой, энергично ссутулясь вокруг да около приличных людей и, самое неожиданное, что-то сигнализировали самому Мишане своими грязными заскорузлыми руками. Наш герой обратился в противоположную сторону, прошагал ещё, примерно, метров сто, щурясь от волшебных водно-телесных бликов кож и любимого им разнообразия фигур и, устав, превратил свой узелок обратно в полотенце. Разместив свои предметы в некую систему, и утопив обрубок сигары в песок, Мишаня молодцевато лишил свое полу-мускулистое тело ненужной рубахи, прыжком покинул шорты и, сбросив сандалии, побрел к долгожданному океану, мимоходом проверяя какое впечатление произвело его пусть белое, но молодое российское тело на богинь, что в своей собственной системе расположились вокруг да около.
Верное или нет, но создалось ощущение, что все их большие и маленькие, волоокие и глуповатые глаза сфокусировались на его персоне, хрупкие головки оторвались от страстных поцелуев местного песка и, управляясь с капризами волос, простреляли промеж локон и проводили до самой воды нашего героя в его ярко-красных трусах.
- Верный стратегический ход, - подумал Мишаня, довольный собой и своими трусами.
Пальцы ног ощутили неожиданный холод прозрачных вод, тем не менее, наш герой полез дальше, пытаясь все же выцедить микроны удовольствия оттуда, где он ожидал их целыми литрами. Ощущение было более чем странное, сверху было жарко, внизу было холодно, более того, океан вдруг оказался отвратительно мелок, уже зеленая вода едва добралась до щиколоток и упрямо не хотела двигаться дальше, как ни старался Мишаня найти глубину.
Вскоре он зашел далеко. Там и тут плескалась рыба, высовывая из мели глупые пучеглазые морды, все купальщики, ребячески счастливые вообще воде, даже если она едва доходила им до колена, так же остались где-то вдали. Мишаня упорно брел вперед, задавшись целью найти то место, где он мог бы всласть нырнуть и, загребая руками, бросить тело туда, где ноги не в силах достать дна. Солнце слепило его, разноцветные пятна совокуплялись перед глазами.
- Стой! – донесся вдруг до него яростный оклик, тут же пахнуло холодом, тем же самым, что из шкафа, кожа огрызнулась мурашками, последние защекотали упрямое тело, неприятно квалифицируясь в зуд.
Мишаня обернулся, но никого не увидел, более того, он не заметил берега, последний растворился в сизоватой дымке, и отовсюду над Мишаней хохотал его величество океан. Тонкая прозрачная пленка зеленоватой воды простиралась из-под ног нашего героя в безразмерную даль, он глянул влево, глянул вправо, в панике завертелся на месте, но так и не увидел ничего, кроме красивого полного бликов зеркала, на котором стоял.
- Чертовщина! – хладнокровно процедил Мишаня и побрел в ту сторону, откуда, как ему казалось, он пришел.
Ноги замерзли, но верхней части тела вновь стало жарко, солнце настойчиво скреблось в соломенный верх шляпы, а красные трусы были по-прежнему сухи. Едва лишь только Мишаня осознал этот факт, как почувствовал, что под ногами его нет ничего. Океан проглотил полумускулистую фигуру, вода устремилась в глаза, нос, уши, а дно, спустя секунд семь стремительного погружения, больно ударило его в бок. Наш герой почувствовал, что задыхается, руки его замахали по сторонам, пытаясь хвататься за воду и отталкиваться вверх, дно вновь ударило его уже в область плеча, он рванулся вновь, стремясь туда, где он видел сквозь воду, расплывчато ярило солнце. Вода ворвалась в горло, Мишаня ощутил, как обжигает она его внутренности, осознал насколько агрессивна она и отчаянными рывками рук, ног, тела пытался сопротивляться. Вокруг точно замерли, наблюдая, прекратив свою обычную суету туда-сюда, молчаливые рыбы, и морды их при этом дрожали призрачным интеллектом. 
В ту самую секунду, когда обычно происходит сухой щелчок где-то внутри тела, и глаза застилает темнота, когда руки уже перестают метаться из стороны в сторону, ища за чтобы ухватиться, Мишаня вдруг понял, что снова дышит, полноценно и глубоко.  Он на коленках и локтях стоял все на том же гладком застывшем зеркале, и лишь в подсознании где-то все ещё пестрила черно-белая картинка круга, стремительно разошедшегося по воде при появлении Мишани. Наш герой истеричным рывком поднялся на ноги, вокруг по-прежнему была сплошная водная гладь, уходящая в никуда, сливающаяся в том месте, за которым глазу уже недоступно, с чуть более светлой небесной тканью.
Мишаня бросился бежать. Опять же туда, откуда, как ему казалось, он пришел, и где должна была быть его одежда, и неподалеку его надежный великолепный «Роллс». Вода взрывалась под ногами бесшумно, но масштабно, обдавая нашего героя волнами брызг, спустя минуту бега он оказался полностью мокрым, начиная от полей шляпы и заканчивая обагрившимися трусами. Трудно сказать, сколько длился этот сумасшедший бег в никуда, Мишаня два раза упал, два раза океан вновь пытался проглотить его, но на этот раз человек был проворнее.
Затем вдруг что-то смутное замаячило далеко впереди. Мишаня замер, натужно щуря глаза и пытаясь выглядеть это самое нечто; при внимательном рассмотрении выяснилось, что всесторонне одинаковый пейзаж сменился крохотным изменением, а именно – бледная желтая линия появились в той стороне, куда наш герой так старательно мчался. 
- Берег! – осенило его.
Прыти прибавилось, вода под ногами взрывалась так, что Мишаню едва не сбивало с ног, полоска понемногу принялась разрастаться, шириться, затем на ней начали проступать цветные пятна, различались шезлонги, живая коричневая масса.
Выход Мишани на сушу был стремителен и буен, как появление бородатого Робинзона вновь среди людей. Отдалившись от воды на безопасное расстояние, Мишаня сбавил темп, и причин тому было несколько. Во-первых, темп пришлось сбавить потому, что далее пришлось бы передвигаться по человеческим телам, кроме того, голова самостоятельно начала вертеться в поисках оставленной на берегу одежды, а в-третьих, эти самые тела, которые преградили своим коричневым многообразием путь нашему герою, все как один оказались наги. Множество голых мужчин и женщин, с любопытством, приподнялись на локтях, вглядываясь в белую эксцентричную фигуру, с шумом выпроставшуюся из воды. Сотня зеркальных очков приветственно сверкнула солнечным отражением.
- Нудистский пляж, - прокомментировал сам себе Мишаня, с открытым ртом таращась во все доступные стороны.
Он никогда не был на нудистском пляже, такое многообразие голых форм, пропорций, частей, совокупностей шокировало его пуританскую душу, с тем что-то приторно-лукавое тут же зародилось глубоко в душе, макая в свою вязкую и скользкую субстанцию все зарождающиеся в большой голове мысли. Народ внимательно разглядывал Мишаню, он же пристально разглядывал народ, курчавые треугольники и различные упругости выцеживались из общей массы, навящиво волнуя неподготовленное мужское сознание. Внезапно устыдившись своего невежества, наш герой залился краской и уронил взгляд в песок.
Там он узрел собственную тень.
В плане сложения она приятно порадовала закомплексованного Мишаню, однако, та самая шляпа, что не расставалась с его головой с самого отеля, по какой-то причине отображалась так, словно на её широких полях размещалась разного рода посуда – узкогорлая бутылка, нечто наподобие банки, ещё что-то, ещё что-то, что в связи с теневой проекцией наш герой разобрать не сумел. Кроме того, сама фигура будучи ладной и плавно переходящей из конечности в конечность, в самой своей сердцевине вдруг оказалась порченной каким-то непонятным… выступом, который Мишаня мгновенно узнал, как только сравнил собственную тень с собственным телом. Красные трусы злой подлой шуткой были оставлены где-то там, в океане, во время продолжительных скитаний из мелей в глубины, из никуда в куда-то.
Сорвав шляпу с головы, наш герой нервно прикрылся, с ненавистью глядя в улыбающиеся иностранные физиономии, никаких бутылок, банок и прочего на полях, конечно же, не оказалось.
- Солнечный удар, - подумал Мишаня. – Определенно это он…
Тело оказалось покрыто многочисленными ссадинами, к стыду своему Мишаня обнаружил давно не стриженые ногти, как на руках, так и ногах, при этом, видимо, с океанского дна, в эти места повсеместно набилась чернильная грязь. 
Одежды по близости замечено не было, и вообще местность разительно отличалась, кроме песка тут присутствовали галечные дорожки, множество зонтиков, волейбольная площадка, всеобщее бесстыдство. Такой откровенный, без тканых нитей, блеск кожных материй, исполненный в блестящем единении с кремами для загара, против загара, просто кремами, тяжелил Мишанину голову своей невероятностью, наблюдая всеобщую динамику коричневой нагой массы, он невольно циклился на различного рода телесных данных, смущаясь этого своего внимания и ощущая его явность.     
В этот момент произошло ещё одно странное откровение.
Мишаня вдруг осознал основную странность сегодняшнего утра, которую он тонко чувствовал, и которая, можно сказать, внятно витала у него над головой, однако, осмыслить он сумел её только сейчас. Этот чертов мир был напрочь лишен звуков, не было даже звенящей тишины, лишь сплошная немота, как во сне или гробу. До этого момента он слышал только свой голос (или свои мысли?), ни урчания телевизора, ни скрипа шкафа, ни шума лифта, ни гама улицы, ни звука двигателя, ни шороха покрышек, ни песен радио, ни тебе шелеста сандалий о песок, ни хаоса пляжа, ни шипения волн. Только сейчас он уловил другие голоса, какие-то прочие эффекты, да и то – как-то издали, словно они двигались в его сторону, но были ещё далеко, словно он тянулся к ним. Однако шум океана он уже слышал, пока все остальное набегало на него со всех сторон, медленно, но верно нарастая в звуке.
Неверные ноги Мишани поволокли его вдоль берега, где он, прячась естеством в шляпе, пытался определиться в какую сторону ему правильнее будет идти, дабы попасть на одетый пляж. Вспомнилось, что местного языка он не знает, на ум никак не приходило вообще название или принадлежность данной местности.
- Где я? – с серьезным лицом задал себе вопрос Мишаня.
В этот момент его слезящиеся глаза, в которых общий коллаж из упругостей, подчеркнутых различного рода позиционными видами и зеркальными очками, уже приобрел цельную композицию одного большого эротического существа, неожиданно, словно эффектом «третьего глаза», выявили на общем аналогичном фоне нечто знакомо-замечательное.
Недавно знакомое, недавно замечательное, недавно упущенное, теперь же нагое, исполненное во всей своей доступной красе.
Презрительная незнакомка облагодетельствовала песок своей тяжкой сочной красотой, отдельные ипостаси которой вели собственные динамические игры, заставляя всеобщее окружение блаженно вздыхать при каждом её телодвижении. Крупная сладкая коричневая грудь призывно блестела жирным кремом, её округлые составляющие тяжелили своей прелестью идеально-плоский животик, на котором так же горделиво, словно некий нескончаемый тоннель в никуда, глубоко чернел любопытный пупок. Пространный выпуклый мускулистый зад особенно эффектно подчеркивался золотым обрамлением песка (крохотное полотенце из-под него видно не было), длинные сильные ноги, заканчивающиеся небольшими стопами, по-хозяйски подпирали эту землю из положения сидя, красный педикюр приставал к взгляду, когда как расслабленная поза неведомой нимфы обнажала то самое нечто, до которого наш постсоветский Мишаня был особливо жаден. Изящные ручки щедро раздаривали вязкий крем прекрасному телу, узкие плечики мило подрагивали, прозрачная шейка очаровательно тянулась, когда как презрительный ротик очень по-доброму улыбался, пока очки в пол-лица и все та же шляпка прятали под собой все остальное.
Незнакомка закончила смазывать одно из своих пышных бедер и, накренив бок и емкость, хотела было выдавить на ладонь ещё немного крема, как вдруг очки её сфокусировались на немигающем сосредоточенном лице Мишани. Улыбка её стала ещё шире, она отняла ладошку у тюбика и медленно, но грациозно помахала нашему герою рукой. Затем этой же самой рукой, приводя в движение все замечательные линии своего тела, она изобразила тот самый знак, который обычно исполняют люди, дабы подозвать кого-то непосредственно к себе.
В горле Мишани вновь стало нестерпимо сухо, вновь катастрофически опустела обычно умная голова, вид со шляпой так же, наверное, оставлял желать лучшего, а ноги просто вросли в горячую крупу, отказываясь исполнять привычные функции. Вновь запахло чем-то отвратительным. Но Мишаня был взрослым рациональным мужчиной, и первая мысль, что посетила его покинутую голову, была о том, что другого такого шанса может и не быть, что на потом может остаться лишь тонко жалящее сожаление о чем-то.
Наш герой вновь приосанился, односекундно втягивая внутрь тела живот, приподнимая гордый подбородок и изображая независимый вид, как ни трудно это было сделать в полной наготе и со шляпой на причинном месте. Волосатые ноги решительно сделали шаг по направлению к богине, её ручка по-прежнему вибрировала в воздухе, отчаянно маня и призывая.
Звуки окружения вдруг начали стремительно приобретать четкость.
Мишаня деловито подплыл к вдруг поменявшейся в лице незнакомке.
Оно вновь вдруг полыхнуло презрением, она некрасиво сморщила личико, изображая свое неприятие, так сложившейся действительности, в лице нашего героя, и неожиданно Мишаня, что пытался высказать нечто дежурное и при этом подсесть поближе, услышал отчетливо-смертельное:
- Отвали!
Мишаню словно обожгло, в голове раздался взрыв, и стеклянный звон наполнил её, тело отбросило на пару метров назад, презрительный ротик по-прежнему выплевывал жгучие слова, обрезки слов, металлическую стружку слов, которой вдруг оказался полон рот нашего героя. Он в ярости закричал, плюясь кровью, и даже замахнулся на женщину, но в последнюю минуту руку его перехватили сзади. Мишаня мгновенно извернулся в ту сторону и оказался лицом к лицу с невысоким седоватым мужчиной, при пивном животике и, как ни странно, одетом.
- Спутник, - загорелось в голове Мишани, и будучи в состоянии аффекта, униженный и оскорбленный, уставший от многочисленных утренних катаклизмов, он тяжело и метко лоб в лоб сокрушил новоявленного рыцаря в песок… который вдруг оказался заплеванным кафельным полом, полным окурков и грязи, запекшейся в морщинах плитки.
Шум океана престранно оказался похож на шум поездов, а гам пляжа так и остался банальным человеческим гамом, который может быть где угодно – в метро, на площади или на вокзале…
Наблюдая, как поверженный человек медленно поднимается с пола, все ещё сжимая кулаки, Мишаня узрел, что гол, как сокол, тело его окрашено в ссадины, грязно, отвратительно пахнет и при этом ещё сложно поддается управлению. К стыду своему Мишаня обнаружил давно не стриженые ногти, как на руках, так и ногах, при этом в эти места повсеместно набилась чернильная грязь. 
В десяти метрах от его несчастной персоны, среди людей с чемоданами, что все, как один внимательно наблюдали происходящее, паршивым комком валялось затхлое тряпье, в котором наш герой мгновенно признал свою одежду. Ещё дальше, спустя общую залу, возле крохотного витринного буфета, подле высоких столов, к которым обычно ни прилагаются стулья, еле передвигалась подозрительная группа ветхого вида субъектов, удивительно похожих на отбросов общества его собственной российской действительности. Субъекты совместно жонглировали сомнительного вида стеклянной посудой, энергично ссутулясь вокруг да около приличных людей и, самое неожиданное, что-то сигнализировали самому Мишане своими грязными заскорузлыми руками. Рядом имелась ещё одна витрина, над ней крупными зелеными буквами обозначалось – «Аптека».
Сбитый с ног человек уже поднялся, Мишаня сумел сосредоточиться, и неверными глазами оценил приближающуюся фигуру. К своему ужасу он признал такую знакомую и не любимую серую форму, звездистые погоны, квадратный подбородок, широкие плечи, обманчивую седину. Волосатый кулак, сжимающий тяжелую дубинку, обожающую оставлять разного рода ссадины.
И ещё пару, приближающихся фигур, аналогично серых, аналогично вооруженных, аналогично горящих ненавистью и заинтересованных непосредственно в его персоне, краем глаза заметил Мишаня.
- Чертовщина! – взвизгнул наш герой, пятясь назад и ненавидя свое неуправляемое тело. Откуда-то из-за его спины убежала в сторону очень красивая женщина, раздраженная и нацеленная на свои чемоданы, охраняемые пожилым носильщиком, вместе с её пышной сажного цвета шубкой, одетая так, как он запомнил её в первый раз…