Глава восьмая. КАПКАН.

Командир партизанского отряда Андрей Железнов и его нынешний ординарец Карим пробирались сквозь серо-чёрную ночь и хлёсткие ветви осеннего леса. Он вышел из лагеря, когда ещё не село солнце, и вот уже тьма окутала лес и небо чёрным облачным покрывалом. Карим плелся сзади, сопя и покашливая и думал о том, что только позавчера они с командиром ходили в деревню Ключи к Маруське, и снова сегодня пошли, как договаривались. А чего в отряде сидеть. И так жизнь проходит мерзко, может, убьют завтра, так хоть бабу как следует помять перед смертью. Тем более Любушка такая ласковая, хорошая.

- Поздно вышли, - пробурчал Железнов, - совсем темно стало. Скоро на ощупь придётся идти.

- Товарищ командир, - отозвался Карим, - давайте я впереди пойду. Я в темноте вижу, как кот. С детства у меня это.

- Не надо, - пробурчал снова Железнов и тут же вскрикнул и выругался, наткнувшись на ветку.

- Ладно, - согласился командир, - иди, Карим, вперёд, а-то я чуть глаза не лишился.

Карим обогнал Железнова и уверенно пошёл вперёд, приговаривая: "Осторожно, ветка!" или "Впереди канава, товарищ командир!". Железнов только удивлялся, видя, что парень и правда видит ночью словно днём. Движение их пошло значительно быстрее, перед самой деревней решили посидеть и отдохнуть.

- Да, Карим, - сказал Железнов, закуривая, - прёшь, как танк и не одной ветви не заденешь. Неужели всё видишь.

- Я их чувствую в темноте, - отозвался Карим, - дедушка у меня был абрек. Это значит бандит, разбойник, если на русский перевести. А на самом деле он никакой был не разбойник. Он просто против богатых боролся, то есть был революционер. Отнимал у них деньги на дорогах и в равнинах, скот угонял. И всё в наш аул привозил, чтобы крестьяне жили лучше. Местность у нас гористая, безводная, много хлеба не вырастишь. А ведь это всё баи нас с равнины в горы прогнали. Сами объедаются бараниной и виноградом, а у нас в ауле голод, дети умирают. Вот мой дед справедливость восстанавливал, долго не могли его царские жандармы поймать, но попал он в ловушку. Предали его плохие люди. И казнили потом в Махачкале.

- Да, хуже предательства нет подлости, - согласился Железнов, - одно хорошо, что не напрасно твой дед погиб. Всё-таки в семнадцатом году свершилась Великая Октябрьская Социалистическая революция, не стало богатых, баронов и баев. Теперь все равны и свободны. А ты стало быть в деда пошёл?

- Да, - гордо произнёс Карим, - вижу, как он в темноте. Стреляю метко, как дед мой.

- И бандитом тебя тоже немецкие власти называют, - усмехнулся Железнов, - Дедушка твой гордился бы тобой, если был бы жив. Он за свободу боролся, а ты её защищаешь! Хоть и не на своей земле, но Родина теперь у нас одна - СССР! И поэтому где бы ты ни был, помни, борясь с врагом, что защищаешь свою мать, свой аул, свои горы.

Железнов говорил, как на митинге и Карим невольно вытянулся в струнку, переполненный гордостью за свою Великую Родину и за себя, простого дагестанского парня, лично. Когда Железнов закончил свою речь, Кариму очень захотелось закричать во всю глотку: "Служу Советскому Союзу!", но он сдержался, только покрепче ухватился за ствол винтовки.

- Ну, пойдём, - сказал Железнов, вставая с пня, - бабы, наверное, нас заждались.

- Товарищ майор, - обратился к Железнову Карим, - меня Любушка к себе приглашала в дом. Разрешите мне у неё ночевать?

Железнов хмыкнул и сказал, не скрывая иронии:

- Это как же понимать - командира хочешь оставить без охраны? А если фашисты нагрянут?

- Какие здесь фашисты, в такой глуши, - произнёс сержант, - лес вокруг непролазный. Немцы сюда и носа не сунут. И с чего им в такую даль от своего гарнизона забираться?

- Да, действительно, тихо здесь, - задумался Железнов, - раньше хоть собаки в деревнях по ночам лаяли, а теперь те, которых полицаи не застрелили, в лесу живут, как волки.

- И как мы, - добавил сержант. - Нет, Карим, - остановился Железнов, - мы не волки. Мы Родину защищаем. Волки те, кто на нашу землю пришел, а те, кто им служит - псы бешенные, и мы их уничтожим. И домой вернёмся. Хочешь домой-то, в Махачкалу?

- Хочу, - улыбнулся сержант, - море там, тепло. Война закончится, товарищ майор, приезжайте ко мне в гости. Дом у нас большой. Рыбалка знаете какая! А икры наедитесь на всю жизнь. Фрукты вкусные, свежие, прямо с дерева срывай и ешь.

Карим вздохнул и замолчал. Дальше они шли, не проронив ни слова, шурша серой в темноте опавшей листвой. Вышли на заброшенную, поросшую травой дорогу в лесу.

Железнов обогнал Карима и снова пошёл первым. Не привык командир ходить сзади, всю жизнь хотел быть первым, даже в мелочах. Идти оставалось минут пять, стемнело, можно было и на дорогу выйти. За маленьким, примостившемся на опушке кладбищем, недалеко её дом. Что-то встревожило Железнова, но что, он не понял - дунул холодный ветер с дождём, захотелось скорей забежать в сухую теплую хату. Маруська наверняка напекла драников. Вино у неё в прошлый раз было хорошее, самодельное из яблок. Из погреба под утро принесла, когда...

И тут Железнова как током ударило - кадка! Старая гнилая на плетне! Маруська сказала, что если что-то не так, повесит она на плетень кадку! Рванулся Железнов назад, чуть не сбив Карима с ног, но было уже поздно - из темноты раздалась брань на двух языках, зажужжали генераторные немецкие фонарики лучами прямо в лицо. Со всех сторон.

- Стой! Хальт!

Железнов, крикнув Кариму: "Беги!", рванулся в свободное от нападающих пространство назад. Он быстро перепрыгнул через покосившуюся, хрустнувшую под тяжестью тела, изгородь, на ходу срывая с плеча трофейный автомат.

Сзади грянули выстрелы, несколько пуль просвистели совсем рядом. Карим рванулся в противоположную сторону прямо на засаду на ходу стреляя из винтовки.

Нападающие опешили, когда Карим пролетел, как вихрь мимо них совсем рядом и скрылся за их спинами. Никто не успел по Кариму выстрелить, все палили по мелькающей серым пятном спине убегающего в лес Железнова. Среди тех, кто засели в засаде произошло смятение. Кто-то громко крикнул: "Журавель возьми двоих - догони парня и убей, остальные за мной!".

Карим успел выскочил в огород, пробежал мимо погреба и затаился в саду. Только трое будут охотиться на него - какой-то Журавель и два полицая. Если бы они знали, что Карим видит в темноте и слышит, дикий зверь, разве шли бы они сейчас так открыто. Карим выстрелил по длинной сутулой тени бесполезно прячущейся за яблоней. Полицай вскрикнул и упал. Двое, оставшиеся в живых стали палить куда не попадя.

Карим перекатился поближе к забору за кочку, вжался в землю и не шевелился. Какой-то толстый жук, вероятно разбуженный выстрелами, испуганно вскарабкался на лицо Карима и завертелся на самом кончике носа, страшась новизны ощущений. Карим попытался сдуть его, но жук только крепче уцепился и затих. Выстрелы прекратились.

Карим не шевелился и его преследователи тоже. Жук опять начал ползать. "Пусть ползает, - подумал Карим, - главное, чтобы не укусил". Железнов, вероятно, был ещё жив, потому, что с той стороны, куда он побежал стрельба и крики не затихали.

Полицаи, сторожившие Карима, спрятались за погребом и не высовывались. Они ждали, что он поползёт или побежит из сада к лесу через поле, обнаружит себя и они его убьют. Но они не знали, что имеют дело с внуком настоящего абрека. Карим тихо, как мышь подполз к погребу. Один из полицаев, напрягаясь, вглядывался в кромешную тьму, пол-лица высунув из-за соломенной кровли, а второй сидел, скрывшись полностью и всё время шептал: "Ну, чаво там?".

Карим появился перед ними неожиданно, как видение и в упор размозжил череп тому, что смотрел, выстрелом прямиком в глаз. Второй полицай тут же кинул винтовку и побежал, сломя голову, прочь. Прикончить бегущую жертву внуку абрека не составило труда. Кариму нравилось убивать.

Тогда, в том первом бою отряда Железнова с немцами у церкви он был заряжающим. Он видел, как гибнут с криками ужаса фашисты, как бегут они и его охватывал охотничий азарт, вкус победы пьянил так, что глоток никакого самого старого доброго вина не мог сравниться с этим вкусом по ощущению лёгкости в теле и торжества в сердце.

Вот и сейчас он мог спокойно уйти. Уйти через поле пригнувшись по нескошенной пожухлой траве. Уйти в лес, добраться до отряда и рассказать, что кто-то предал их, иначе как немцы могли узнать куда и когда ходит по ночам Железнов. Но две вещи не позволили Кариму сделать этого.

Первое - он не мог бросить командира, боевого товарища в беде, тем более, что тот ещё сопротивлялся. Второе - Карима уже охватил охотничий азарт. Лёгкость победы над тремя болванами-полицаями вскружила голову и Карим рванулся туда, где были слышны выстрелы и сражался с фашистами и их прихвостнями Железнов.

Бежать прямо через Маруськин двор глупо - подстрелят сразу, а в обход можно не успеть на помощь Железнову. Карим перемахнул через изгородь огорода и стал пробираться к опушке леса. Неожиданно выстрелы прекратились. Наступила полная тишина. Карим подумал, что либо немцы взяли командира, либо погиб он.

Осторожно ступая и выставив ствол винтовки вперёд, Карим пробирался мимо дома сквозь заросший высохшим бурьяном пустырь. Он вдруг ясно представил, что надета на нём шикарная черкеска и высокая папаха, на бедре висит холодный стальной кинжал, а там, за околицей ждет его высокий тонконогий конь, совсем, как у деда.

Не сказал Карим Железнову, что дед его - абрек в равнине столько русских и казаков положил, что пальцев на десяти руках не хватит сосчитать. Потому что русские на Кавказе те же захватчики, а горцы народ свободный и землю своих предков без крови и боя отдадут. Пока всех их не перережут, не убьют, не отдадут они своей земли.

И всё-таки прав был Железнов, что и здесь Карим за свой аул сражается. Хотя семья Карима давно уже не в ауле живёт, а в Махачкале, но это без разницы.

Эх, жаль отец не видит его сейчас! Как он, его младший сын Карим, лихо срубил этих трёх никчемных воинов, как он в недавнем бою у моста с трёхсот метров из винтовки попал прямёхонько в глаз охраннику-фашисту и тот упал в реку без крика и шума, так и не успев сообразить, что же произошло.

Всё это расскажет Карим отцу, когда вернётся. Отец, конечно, не поверит, он всё ещё смотрит на младшего сына как на ребёнка, но тогда Карим возьмёт винтовку, выйдет во двор и подстрелит, почти не целясь, серого коршуна в небе. Птица упадёт и отец, подняв её, покачает головой и скажет: "Молодец Карим, ты настоящий мужчина, настоящий воин!". А Карим только улыбнётся.

И у Железнова, когда только начали стрелять, ещё был шанс уйти - он хорошо знал окрестности. Да и помогала ночь. Пули свистели совсем рядом, одна обожгла левую руку. Его догоняли, а до леса ещё метров тридцать.

Железнов на ходу развернулся и выпустил полрожка автомата в преследователей. Справа мелькнула большая чёрная тень, сильный удар свалил партизана с ног, собачьи зубы вонзились в плечо. Железнов с силой ткнул стволом в брюхо псу и нажал на курок. Автоматная очередь разорвала псу живот. Собака отчаянно взвизгнула и отпрыгнула, обрызгав его теплой липкой кровью.

Железнов снова побежал к лесу. Ещё одна пуля пробила руку рядом с первой. Из разорванного плеча, пульсируя, текла на локоть горячая кровь. Падая, сбитый овчаркой, Железнов сильно ударился ногой о камень, и теперь бежать было трудно. Но боли почему-то не чувствовал. Он присел у старого пня и, выпустив остатки обоймы, отбросил в сторону ставший теперь ненужным автомат. Был ещё пистолет. В нем пять патронов, шестой себе.

Железнов быстро откатился в сторону и залёг. Пень, возле которого он только что стоял, сразу же раскрошили автоматные очереди. Мелькнул свет фонарика. Железнов выстрелил. Хозяин фонарика сдавленно вскрикнул, и огонёк погас. Опять засвистели пули. Железнов отползал назад, к лесу. Справа и слева уже слышались голоса - его окружали. Темнотища была, пошел дождь. Может быть, удастся уйти. Начался высокий кустарник, можно двигаться быстрее.

Железнов рванулся вперёд и столкнулся лицом к лицу с толстомордым немцем. Партизан быстрее сообразил что произошло, нажал на курок, и немец упал с простреленным животом, а Железнов, выхватив у него автомат, рухнул на землю.

Пули срезали верхушки молодых деревьев, как косой. Немцы были уже со всех сторон и совсем близко. Железнов почувствовал, что слабеет и не может подняться. Продолжая ползти, он в упор расстрелял ещё один черный силуэт в немецкой каске. Удивительно, но он продолжал думать о бане, о драниках, о хозяйке Маруське, о далекой жене Гале и дочке Анечке.

Он увидел, как во сне, послевоенную Москву, Салют Победы, улыбку жены, дочкины игрушки. И ещё почему-то то, как он встречает из роддома свою повзрослевшую дочь Анну с его, Железнова, внучкой на руках. Он смотрит в её маленькое милое личико и говорит: "Спит Оксаночка, на деда похожа". Он думал о будущем, которого у него не было.

- Сдавайся, гнида! - крикнул сильный властный голос.

"Пошёл ты..." - прошептал Железнов и выпустил очередь в направлении крика. Ему не ответили. "Всё, обложили..." - подумал командир партизан и встал во весь рост, сжимая в руках автомат. Он двинулся прямо туда, где стоял тот, кто предложил ему сдаться. Он шел, прихрамывая и шатаясь, не замечая хлещущих по глазам ветвей.

Он слышал выстрелы, но не чувствовал боли, как будто попадали не в него. Он стрелял, пока были патроны, и медленно упал, цепляясь за ветки молодой берёзки. Жизнь не торопилась покидать его тело. Железнов ещё почувствовал, как кто-то, выдернув из кармана кителя его удостоверение, сказал, зажужжав фонариком:

"Не видать ничего, все в крови!", а потом добавил, радостно засмеявшись: "Он, сука, он!". Железнов всегда носил с собой партбилет.

- Нужно брать второго, - сказал кто-то из темноты.

Неожиданно у Карима под ногой хрустнула ветка и почти сразу же сзади навалилась тяжесть крупного тела, резко пахнуло немецкой амуницией. Карим не смог удержать равновесия и упал вместе с нападавшим лицом на землю.

Попытался вывернуться, да куда там - немец весил килограмм сто пятьдесят, придавил, как слон букашку. Эх, пожалел Карим, что нет на бедре у него кинжала. Не дураки были предки кавказцы, знали куда нож повесить, чтобы в трудный час выручил. Сейчас бы вытащил Карим стальной клинок и всадил со всей силы в жирный бок немцу. Но никак не вывернуться, хоть и бьёт Карим фашиста в жирное пузо, но тому, как соломиной уколоть. Немец орёт, зовёт подмогу, а винтовку Кариму не достать - придавил её своим телом, ещё и фашист сверху.

Блеснул луч фонарика, резанул прямо по глазам и тут же голова мотнулась от тяжёлого удара. С разбега подбежавший фашист двинул Кариму сапогом прямо под глаз. Потом ещё и ещё, и ещё, пока Карим не престал чувствовать удары.

Когда очнулся уже рассветало. Утренний холод прогнал обморок. Карим попытался открыть глаза, но открыл только один, второй его глаз заплыл и не слушался. Голова болела, как будто попала в мясорубку. Карим лежал связанный у яблони во дворе и толстый немец сторожил его.

Увидав, что Карим очнулся, немец что-то смеясь залепетал по-своему и, играя, пощекотал Кариму горло примкнутым к стволу винтовки штыком. Немец был пожилой с добрым лицом и бледно-голубыми холодными глазами, глядящими из-под каски. Подошли полицаи и немцы, сидевшие неподалёку у крыльца.

- А-а, очнулся чурбан, - сказал маленький полицай, и слово в слово повторил то, что недавно обронил по поводу пленного его командир Фёдор Дашко, - сейчас мы тебя, джигит обосранный, будем крестить, переделывать в православие. Огнём и мечом. Выебем,короче.

Маленький полицай громко захохотал, немцы переглянулись, шутки они не поняли, да и не весело им было. Полицай повернулся кругом, побежал в дом и вскоре вернулся с черноволосым крепким среднего роста мужчиной с явной походкой начальника.

- Очнулся он, Фёдор Данилович, - засуетился полицай, - что прикажете с ним делать?

- Не мельтеши, Боня, - сказал Фёдор, и обращаясь к Кариму спросил:

- По русски-то говоришь, джигит?

Карим отвернулся и промолчал.

- Гордый, - усмехнувшись сказал Фёдор и тут же маленький полицай размахнувшись прикладом винтовки ударил Карима прямо в солнечное сплетение. Эта шутка немцам понравилась, они дружно захохотали.

Карим скорчился от боли, согнулся, но сразу же попытался выпрямиться, чтобы не показывать фашистам свои муки. Он поднял голову и гордо посмотрел начальнику бобиков прямо в глаза.

- Ишь ты, - удивлённо произнёс Фёдор, - побеждён, но не сломлен. Или не побеждён?

Карим хотел ответить предателю, что никто его не победит не сломает, но дыхание ещё не пришло в норму и сказать что-либо было невозможно.

- Хочешь прощения попросить, я вижу, - смеясь произнёс начальник, - чтобы отпустили, только не били! Попроси меня хорошо и я освобожу тебя от мук.

- Я маму твою ебал! - как можно злее произнёс Карим, как только дыхание пришло в норму.

Начальник полицаев вмиг стал серьёзным, он отвёл глаза и нахмурился. Карим сидел прислонившись спиной к стволу яблони и подняв подбородок. Фёдор резко развернулся и словно по футбольному мечу ударил сапогом по челюсти Карима.

Хрустнули выбитые зубы и без того слабые от скудной партизанской пищи. Голова Карима мотнулась, ударившись о ствол яблони и последнее, что он услышал, были слова начальника:

- Боня, возьми верёвку в хлеву на стене, где мы хозяйку драли. Сделаем парню маленькую дыбу.

В этот раз очнулся Карим от боли в суставах плеч. Руки были вывернуты назад, земля ушла из-под ног. Карим глаз не открывал, голова его безжизненно висела, изо рта лилась кровь. Где-то рядом над самым ухом прозвучал голос:

- Попроси у меня прощения за маму и ступай с аллахом в свой мусульманский рай.

Карим молчал.

- Может ты комсомолец и в загробную жизнь не веришь? Тогда повиси ещё, может, поумнеешь.

- Господи, да не мучьте вы мальца! - услышал Карим словно издали голос хозяйки хаты Маруськи.

Голос у неё был истерзанный, хриплый, словно плакала она и кричала несколько часов. "Может она предала нас, - подумал Карим, - или Любушка?". Сразу же отозвался начальник полицаев:

- Заткни глотку и иди куда ведут! Сейчас почувствуешь, что значит немецкий кожаный штык!

Вокруг все засмеялись, Маруська закричала: "Сволочь ты!", но тут же затихла и пропала.

- Давай, Боня, действуй, допрашивай, - сказал начальник, - захочет прощения попросить, меня позовёшь.

Боня чуть-чуть ослабил верёвку на дыбе, Карим рухнул на колени и тут же попытался встать, но сил уже не было. Привстал только на одно колено, но всё равно не на коленях же перед подонками стоять.

- Ну, отвечай, - деловито начал допрос Боня, - будешь прощения просить у Фёдора Даниловича или нет?

Карим перестал чувствовать боль. Он был в каком-то непонятном состоянии, словно во сне. Всё казалось нездешним, нереальным и стоит только захотеть проснуться и всё исчезнет, раствориться и останется на здоровом и молодом теле только холодный пот страшного сна. Карим никак не прореагировал на вопрос палача, только напрягся и встал с колена на обе ноги. Немец что-то сказал по-своему и они удивлённо закудахтали по-немецки.

"Отец, - сказал про себя Карим, - тебе не будет стыдно за сына, я не встану на колени". И Карим улыбнулся и приоткрыл глаз, а получилась жуткая гримаса.

- Что ты скалишься-то, придурок? - рассвирепел Боня, - Что ты скалишься?

- Боня, Боня, - обратился к полицаю подошедший молодой парень с винтовкой и повязкой, - дай я его спрошу вопрос исторический.

- Спрашивай, - согласился Боня.

- Эй, правда, что у вас там, в Грузии ишаков ебут? - смеясь спросил парень и все вокруг опять заржали.

Карим, превозмогая боль, поднял голову и посмотрев парню в лицо ответил тихо:

- Таких... как ты...

Возглас удивления и восторга вырвался даже у Бони, а парень рассвирепел и бросился ударить Карима, но толстый немец преградил ему дорогу штыком.

- Нихт, нихт, - закричал он, - нихт шисен!

- Ну, сучья морда, - заорал во всю глотку Боня, - я тебя сломаю! Будешь кровью срать, а прощенья у всех попросишь! На колени, выродок!

Боня разбежался и со всей силы ударил Карима под коленку. Карим рухнул на бок, верёвка на дыбе натянулась, вывернула руки. Боль обожгла всё тело, но сознание осталось и словно в насмешку всё вокруг стало явным и понятным.

Карим увидел, как выходит из сарая фашист, застёгивая штаны, что-то говорит по-своему и сразу же два фашиста, смеясь, отправляются в сарай. И тот толстый пожилой, который поймал Карима, тоже. Карим почувствовал как холодная сталь ножа рисует у него на спине глубокие линии. Было уже не больно, просто чувствовалось, как стекает по спину в подмышки тёплая кровь и как холодит металл, прикасаясь к костям.

- Ну, хватит, Боня, - сказал подошедший к ним начальник полицаев, - чужое мужество тоже надо уважать. Кончай его.

- А как же прощение? - удивился Боня.

- Да на хрена мне его прощение, - рассмеялся начальник, - что он господь бог что ли? Кончай, говорю!

- Фёдор Данилович! - взмолился молодой полицай, - А можно я его грохну, он и меня сильно обидел!

- Иди лучше бабу его натяни на каркалыгу, - спокойно отозвался Фёдор, - в хате она к кровати привязана. Заодно и отомстишь и удовольствие получишь.

Молодой полицай довольно засмеялся и поспешил в хату, а Фёдор приказал Боне:

- Иди, погрузи Железнова труп в машину. Штадлеру повезём показывать. А я с этим сам разделаюсь.

Боня без слов поспешил выполнять приказ, Фёдор нагнулся к самому уху Карима и сказал тихо:

- Для тебя всё кончилось. Дальше всё будет без тебя. Мир, птицы, растения, всё останется тем же, только тебя не будет, джигит. Чего ты добился своей смертью? Ничего. Твой командир мёртв, баб ваших дрючат мои бойцы, прикажу - и тебя отдрючат. И будет у тебя бесславная позорная смерть. Чего ты добиваешься вот так задирая подбородок? Чего? Я ведь могу тебя обломить и, поверь мне, это очень просто сделать. Кто увидит как ты погиб, кроме меня? Никто. Так чего ты тут мне играешь в несломленного духом Павку Корчагина? Знаешь кто это? Не знаешь? Не читал. Конечно не читал, ты же дикарь, джигит. Ты просто безмозглый зверёныш, отсюда твоё глупое упорство. Ну, хрен с тобой. Я отпускаю тебя. Через несколько минут ты уже встретишься с аллахом и своими бородатыми предками и они скажут, мол, молодец Саид, или как там тебя зовут, ты погиб с честью! Я дарю тебе это право - погибнуть с честью, но открой глаза, джигит, посмотри смерти в лицо.

Карим, силясь, приоткрыл один глаз и увидел прямо перед собой ствол пистолета. Он ни о чём не думал в этот миг, ничего не боялся. Огненная вспышка обожгла глаза, он уже не жил, но ещё слышал, как начальник полицаев прошептал: "Сильный, сука!" и пошёл прочь. Карим почувствовал, как потащили его куда-то за ноги, как заголосили женщины. И всё это затухало, затухало до той поры пока не стало совсем ничего.

Где-то в Махачкале ветер принёс с Каспия запах мёртвых водорослей. Девушка Майсарат вздрогнула. Огромная цепочка, протянутая в даль времени, натянулась и оборвалась. Никогда не родиться у них с Каримом сын Рахматулла, никогда не будет внуков, один из которых стал бы первым космонавтом планеты, а второй дирижёром симфонического оркестра. А получилось бы это только в том случае, если бы слились в единое два начала - её и его.

Но он мёртв, а она теперь уже никогда не выйдет замуж. Их детям даже не дан будет шанс родиться и поэтому первым космонавтом планеты станет другой, а дирижёром симфонического оркестра третий - внук уцелевшей от облавы маленькой еврейки Сары и ленинградского мальчика Степы, вывезенного в блокаду за Урал.

Но это уже совсем другая история.