Не помню точно откуда у меня взялась в голове эта мысль. Полагаю случилось это лет в тринадцать, вряд ли раньше и уж точно не позже. Дошел ли я до нее сам, или вычитал у кого-нибудь из доморощенных «классиков контркультуры конца ХХ века» тоже сказать точно не могу. Однако сама мысля схватила меня крепко и не отпускала и по сей день. Очень простое, прямо-таки по-детски простое улучшение общества. Новый социальный закон, который мог бы сделать из людей Людей, а не привычное к хамству и унижениям терпеливое быдло.

Представим, что у вас есть право на убийство. Всего одно немотивированное убийство. Это право выдается тебе вместе с совершеннолетием. Лет эдак в 18, а если уж сильно осторожничать то в 21. К этому возрасту вся подростковая, детская дурь уже успевает выветриться, а если какая дурь в башке и остается, то это уже навсегда. 

Убийство. Одно убийство, за всю твою долгую жизнь.  Но убить можно кого угодно, коли он достиг совершеннолетия. Президента, Папу Римского, популярного пидораса-фонограмщика, задолбавшего телекомика – всех этих гребанных небожителей, которые неприкосновенны. Но главная приманка в таком деле конечно же не они, хотя за этими кандидатами на смерть очереди выстроятся, желающих приговор исполнить.

Главная приманка это то, что любая мразь может получить пулю в лоб или там топором по затылку, если она нахамит тебе на улице. Или в автобусе. Или за стоя за прилавком. Или в кабинете какого-нибудь долбанного «районного управления по вопросам пожаробезопасности и экологии», когда жирная ошалевшая от подачек сволочь будет душить твое ДЕЙСТВИТЕЛЬНО нужное людям и тебе дело. Ты можешь убить мента. А можешь и гопника. Можешь пристрелить любого чурку, если в тебе всю жизнь кипела ненависть к братским народам Кавказа. А можешь наоборот приготовить пулю для главного националиста в городе, отомстив таким образом за его тупорылые призывы к русскому национальному объединению.

Можешь убить попа, которые подъезжает к церкви на джипе, освящает казино и бордели, но при этом нагло протягивает свою потную руку, дабы ты преклонился и поцеловал перстень. Девушке можно убить отца, если как только у нее появилась грудь, он жестоко изнасиловал собственную дочь, будучи как всегда пьяным. Можно ждать момента, когда тебе дадут твое Право, дабы отыграться за школьные обиды и вышибить мозги монтировкой той твари, которая шпыняла тебя за дурацкую фамилию чаще других. А можешь просто подойти к любому прохожему и перерезать ему горло, если тебе так хочется.

Убийство можно совершить всего один раз. И оно будет безнаказанным. Все прочие – по-прежнему остаются подсудным делом. Нельзя давать право убивать даже два раза, не говоря о дюжине или большем количестве. Люди должны ценить свое Право и не разбрасываться им попусту.

Эта больная фантазия жила в моей голове очень долго. Иногда она забиралась поглубже в подсознание, иногда я почти что забывал о ней, но эта блядская жизнь всегда преподносила новый сюрприз, когда мечта о Праве, настоящем Праве любого настоящего Человека проносилась перед глазами вновь. Я долго не мог выпутаться из этого замкнутого круга – помечтал, обломался, нажрался, с утра проблевался и успокоился.

Мне казалось, впрочем, и сейчас кажется, что люди стали бы если уж не лучше, то хотя бы сознательней что-ли… Никто не торопился бы хамить. Все разумно взвешивали каждое сказанное слово. Каждый выполнял бы свои обещания и не рискнул бы «кидать» и «прокатывать» даже в мелочах, ведь всякий смог бы вершить свою личную Справедливость. Главное – это то, что не нужно было бы объяснять почему конкретно эту суку, конкретно этого нытика или конкретно это животное надо пускать под нож. Твоя совесть и твое самоуважение – вот единственные судьи, вот главные мерила справедливости.

О всех «технических» последствиях такого «улучшения» общества, на вроде того, что мол «психов много, люди полюбят кровь, не убий – это грех, кто дал людям право решать в обход закона и бла-бла-бла», я и думать не хотел. Это все мелочи, шелуха, шушера. Главной была сама простота, законченность и ПРАВИЛЬНОСТЬ Идеи. Я чуял эту правильность в обход всех рассуждений, в обход всякой логики, принимал на веру как нерушимый догмат, как аксиому не требующую доказательства.

Время шло, а общество не желало меняться в лучшую сторону. Я был некоторое время активистом движения за свободное ношение оружия (принятие такого положение могло бы стать первым шагом на пути к торжеству Идеи), потом ушел оттуда, ибо в нашей сонной стране любая здравая мысль неизбежно тонет, погребенная целыми тоннами говна и бумажной волокиты. Я искал примеры подобных обществ в истории, но ничего толкового не нарыл, кроме кавказских правил по типу «вытащил нож – так бей». Много писал, рисовал, сочинял музыку. Сочинялось то о разном, но за любой темой скрывался все тот же главный для меня вопрос, точнее даже ответ на поставленный классиком вопрос. «Тварь я дрожащая или право имею? Я ИМЕЮ ПРАВО! Я имею Право, потому что я Человек, а не скот. Я имею Право, потому, что мне дана голова, руки и ноги не для того, чтобы терпеть всякую мразь, прикидывающуюся людьми».

Накопленная в рассуждениях энергия не имела выхода. Я сублимировал свою тихую ярость участием в групповых побоищах всяких псевдофутбольных фанатов, а затем в столкновениях скинов и антифа. От моих «соратников» меня очень сильно мутило, поэтому я предпочитал не говорить с ними, а бить. Но это была лишь детская игра, игра тех, кому не хватило зуботычин и пиздюлей полученных еще в младшей школе.

В конце концов агрессивность стала проявляться слишком ярко, слишком заметно. Будучи по натуре своей одиночкой, давно забившим на семью, не имеющим постоянной девушки и большой оравы друзей, я только и делал что оттачивал свою ненависть. Это стали замечать и на работе, и в универе, наконец даже прохожие стали отшатываться, принимая то ли за наркомана, то ли просто за дикого психа «юношу со взором горящим». Возможно их оценка была верной.

Я дозрел до того, что пришел к участковому психиатру, изложил свою проблему, пытался ему объяснить про Идею, про Право, про Людей и скот. Наконец признался в том, что искренне боюсь стать тем, кого можно назвать «буйнопомешанным». Ему было настолько глубоко забить на все рвущие меня изнутри истины, что он даже не пытался сделать вид, что ему есть до этого дело. Прописал какие-то подозрительные таблеточки, что выдаются в аптеках только по рецепту. Недешевые. Я начал их принимать. От них мне дико хотелось спать, а голова была будто бы набита изнутри ватой. Но сути это не меняло. Я по-прежнему горел своей идеей, каким бы говном не советовал мне себя пичкать добрый доктор, постепенно делая из меня овоща, делая из меня безвольную куклу, андроида, терпеливого вежливого бессловесного скота.

К очередному дню рождения, который я уже третий год подряд «праздновал» в компании лишь пары бутылок дешевой бромотени, ситуация сложилась прескверная. Из универа выперли, с работы тоже, секса не было уже охренеть как давно, плюс ко всему я пристрастился подмешивать получаемые по рецепту таблеточки в бухло, для усиления эффекта. Как показал опыт окочуриться от них было почти невозможно, а перспектива сойти с ума отчего-то не пугала. Я был не очень то и уверен, что по-прежнему могу считаться «нормальным». Но я все еще был Человеком. Точнее я мечтал, о том, как же это хорошо, чтобы Идея была воплощена в жизнь и КАЖДЫЙ смог бы почувствовать себя Человеком.

Бледный, вечно пьяный, небритый, тощий как рысь, с нервным бегающим взглядом, с загаженными волосами, с не проходящей грязью под ногтями, с вонью изо рта, с мозолями на ладонях от постоянного онанизма я по-прежнему считал себя Человеком. Гнусная рожа получалась у истинного Хомо Сапиенс, но главное то было внутри... Именно на этот день рождения меня осенило, что либо я воплощу свою мечту в реальность (пусть хотя бы и для себя одного), либо сдохну через месяц-два под забором, захлебнувшись в собственных соплях, так и не ощутив никогда чувство опьянения от свершившейся Справедливости.

Тогда я вспомнил про Леху. Леха он был… Да что там объяснять, у всех кто пережил 90-е в нашей стране был такой «дружбан», «кореш», «братик» как Леха. Выросший во дворце папаши бывшего авторитета ныне бизнессмена, чей первоначальный капитал не просто пах, от него разило за километр. Дворец при этом стоял в центре огромного частного сектора, на окраине города, как это обычно и бывает. К дворцу прилагались чудовищной жестокости волкодав выпускаемый на ночь, приезжающие что-то «перетереть» старые знакомые, мыльно-оперная жена без мозгов, но с третьим размером, дочка выросшая в строгости и частных школах и раздолбай-сынок заматеревший на улицах. 

Мне нужен был Леха. Шанс был, ведь последний раз мы виделись где-то с полгода назад, когда я был все еще умытым, чистым, мало-мальски ухоженным и адекватным. Я набрал его номер.

- Да, братик, что случилось?
- Леха приезжай ко мне… Есть что обсудить. Это очень важно, без фигни.

Фраза «очень важно, без фигни» - была почти что паролем, кодовым сочетанием букв, которые заставляли Леху поверить в серьезность проблем звонившего. Все-таки в некоторых особенностях характера криминальных отпрысков есть свои плюсы. Я знал, что он обязательно приедет. И еще я знал, что он всегда носит с собой ствол.

Он подъехал к моему дому за двадцать минут. Позвонил в дверь. Пока шел открывать, я успел представить себе все возможные варианты развития нашей с ним беседы. Вариант первый – искренний «Идея говоришь, Право говоришь? Ты гонишь, братик! Лучше проспись». Вариант второй - прямой «Нееет… на фиг тебе ствол? Расскажи лучше кто конкретно тебя обидел – ему не поздоровиться!» Вариант третий - завуалированный «Зачем тебе стока денег? Ты что сторчался, что-ли? Я знаю одну без гонева хорошую клинику…» Вариант четвертый – ложный « Неееет… Ты жопой чую либо пиздишь, либо что-то недоговариваешь. Херовый из тебя лепила…» Наконец он мог даже не захотеть меня слушать, учитывая мое теперешнее состояние. Поэту я выбрал единственно верный вариант. Вариант без слов.

Как только я открыл дверь и увидел его вечно довольную рожу, сразу без объяснений зажал ему рот ладонью и пырнул ножом прямо в печень. Тот согнулся, прокусил руку до крови, в глазах одно сплошное непонимание. В моих глазах отражалось оно же. ЧТО Я НА ХРЕН ДЕЛАЮ??? Вершу правосудие – прозвучал откуда-то изнутри ответ. Затащив упирающегося папенькиного сынка в комнату я перерезал ему горло, забрызгав мажорской кровью и его модную спортивную курточку и мой загаженный половичок. Еще пара добивающих ударов и у Лехи началась агония. Кто бы мог подумать, что скот умирает так долго?

Когда он прекратил дергаться, а глаза его остекленели, я наконец соизволил закрыть входную дверь. Отбросил в сторону нож. Ха! Что человека резать, что колбасу – как оказалось никакой разницы. Ну и слава богу, а то я уж боялся что впаду в эту гребанную достоевщину «я не старушонку убил, я принцип убил»,  бла-бла-бла-бла, нервная истерическая горячка, совесть, дурацкие сны и нелепое жалкое раскаяние. Ничего этого не было и в помине. Только бешенный прилив энергии. Весь хмель выветрился, будто его и не было. Я СМОГ!

Дальше я начал ощупывать куртку в поисках ствола, приговаривая при этом: «Леха ничего личного. Мне просто нужен был ствол. К тому же ты всегда сочетал в себе и быдлячество и гнусный дешевый пафос и блатную мерзость и просто тупое базарное хамство. Мой вердикт – СКОТ. Приговор приведен в исполнение». Отлично! Вот и Берета. Леха всегда любил байки о крутости итальянских коллег своего отца.

Оценил приятную тяжесть в руке, некоторое время полюбовался оружием. Затем стал думать кого приговорить следующим. Я даже кровь решил с одежды не смывать, один хрен я уже перешел черту. Зная лехиного папу можно было предположить, что у меня остается чуть больше суток, на то чтобы успокоить навсегда еще хотя бы парочку таких же скотов. Перебирал в голове имена и адреса. В голову лезла в основном какая-то мелочь, даже не заслуживающая внимания. Какие-то старые обиды, старое уже покрывшееся мхом равнодушие или немотивированная агрессия, со стороны скотов. Соседка сверху, постоянно заливающая комнату, бывшая девушка, законченная блядь, заваливший на экзамене препод. Черт, да я даже районного психиатра рассматривал как возможного кандидата, за его полный пофигизм и за то, что благодаря ему меня уж не перло с обычного бухла.

Можно было в принципе просто выйти на улицу и стрелять каждого встречного пока не кончаться патроны. У них не было Права убивать, а у меня было – я сам его взял. Решив, что пускай все будет как будет я с выражением тупого счастья на лице вышел из квартиры. Еще не выйдя даже из подъезда я столкнулся с бомжиком, который намеревался отлить. В подъезде. В МОЕМ мать твою подъезде! Он уже пустил струю в тот момент когда заметил меня. Вид у меня должно быть был и впрямь стремный, эта грязная куча тряпья и гнилого мяса утратившая давно и душу и человеческий облик вытаращилась на меня как на черта из преисподней.

- Стоять, мразь! – зачем-то крикнул я, хотя он даже и не думал убегать. – Помочится решил, да скот? А здесь живут Люди! Не такие мрази как ты, а Люди! Понял меня?

Тот только что-то блеял, бормотал, шлепал беззвучно губами, и никак не мог остановиться, хотя вонючая лужа мочи была поистине огромной.

- Слово Люди пишется с большой буквы! Повтори!

Опять невнятное блеяние…

- Повторяй мать твою за мной! Слово Люди пишется с большой буквы! А я скот! Повторяй! Я скот, мразь, нелюдь, мясо! – бомж принялся усердно повторять все слово в слово. – Ты нагадил, животное? Теперь опускайся на колени и вылизывай свою мочу! Быстро! Жить хочешь? Тогда прибери за собой, мразь…

Он стал на колени и опустил свое лицо к желтой луже.  Я не выдержал этого зрелища. Скоты и впрямь готовы на все, лишь бы продлить свою дурацкую, ненужную, пустую жизнь. Один выстрел и все. Я даже не стал оглядываться на дергающееся тело. Но получил свою новую дозу адреналина. Вот это настоящий кайф, куда там алкоголю и таблеточкам!

Во дворе на площадке играли дети. Я прогнал их грязно ругаясь последними словами. И дело вовсе не в детской чистоте и непорочности Они тоже скорее всего скоты, но пока приговор исполнять рано. Вдруг один из них действительно улучшит этот долбанный мир, сделает его светлее и добрее? Нельзя лишать их права проявить себя. Но стал старше – изовль ответить за свое скотство.

Я шел вперед по улице, уже не утруждая себя разговорами с приговоренными. Пристрелил хамоватую продавщицу из ближайшего ларька, долговязого гопника из соседней бетонной коробки, расфуфыренную дуру, которая возвращалась обгашенной в хлам после очередной дискотеки, толстого нищего, который зарабатывал на своем месте в неделю больше чем я за месяц. Порадовался на Лешину предусмотрительность, ведь к стволу прилагалось еще целых две обоймы. Я никогда не был так счастлив как в тот день.

Венцом всего стало убийство подошедшего на шум мента. К счастью этот отчего-то был один и не успел оказать никакого сопротивления. В его лице я поимел всю Систему, весь этот лицемерный Закон, все гребанные правила и утвердил свое юридически нигде не заверенное Право окончательно. 

От обрушившейся на меня эйфории просто некуда было деться. Она опустошала меня похлеще любого оргазма или хмельного кайфа. Сел на лавочку. Услышал вдалеке вой сирен. Уже едут. Жалко что не успею в пару мест заскочить, на работе и в универе я бы нашел парочку достойных кандидатов на вылет. Бывшая все-таки редкая блядь. Да и мозгоправ районный заслужил свою пулю. Хотя бы за то, что из-за его халатности погибло столько людей. Последняя мысль меня отчего-то рассмешила. Может быть это просто вырывалась наружу эйфория. Я сидел на лавочке и смеялся, упиваясь своей свободой и силой.

Я так долго и увлеченно ржал, что даже не заметил как ко мне подошла девочка лет десяти. Подошла как-то очень-очень спокойно, без всякого опасения. Забавный такой школьный ранец с нарисованным улыбающимся ежиком, милые хвостики. Я хотел ей сказать, чтобы она уходила куда подальше, но никак не мог прийти в себя от хохота.

- Ты убил маму. Я знаю. Это ты ее убил, только что. Я все видела. Я хотела зайти после школы к ней в ларек, а там был выстрел и оттуда вышел ты. Я видела. Я знаю. За что? За что ты убил мою маму?

Не плакала. Странно. Наверное шок. О том, что у той скотобазы за прилавком могут быть дети я даже и не подумал как-то. Но ответить что-то все-таки надо было.

- Я не убивал твою маму, котенок. Я убил жирную наглую свинью. Мам на свете не существует. И пап тоже. Есть только Люди и скот. Вот и весь сказ.

Она посмотрела на меня так странно. С такой совершенно недетской серьезностью. Словно ее глаза были старше ее лет на пятьдесят. И она по-прежнему не боялась. Не плакала. И я понимал, что она не убежит, даже начни я ее прогонять и грозить пистолетом.

- Люди и скоты… А ты получается Человек?

- Да. Я Человек.

- А в чем же разница?

- Я дал себя Право, которого обычные скоты лишены. Так я стал Человеком.

- Какое право?

- Это очень просто… подойди поближе не бойся. Я тебя не обижу, слово Человека. Да вот так. Еще ближе. Возьми это в руки. Осторожно, он тяжелее чем кажется. Видишь? Теперь у тебя есть оружие. И у тебя есть Право решать кому стоит жить, а кому нет.

Я хотел рассказать ей об Идее, о суде Законном и суде совести, хотел объяснить сколько гнуси в этом мире и насколько было бы лучше если бы все поднялись над лицемерными правилами. Хотел донести до нее насколько важно не использовать свое Право попусту, как научится понимать, как научится ненавидеть, как вытравить из себя терпеливого раба.

Но я не успел.

Она выстрелила сразу же…