Низкое петроградское небо всю осень истекало мириадами холодных слёз. Казалось, это слёзы всей России, пролитые за два года войны. Слёзы по сгинувшим под Танненбергом и Сарыкамышем, Перемышлем и Барановичами, в лесах и болотах Галиции и Буковины миллионам и миллионам крестьян и работного люда.
В Октябре Питер стал…Не дымили трубы заводов, гудки не разрывали хриплыми фальцетами сумерек рабочих окраин. Фабричные собирались группками у чугунных ворот Путиловского, Михельсона… Крутили нескончаемые самокрутки из отсыревшей бумаги, вполголоса о чём-то разговаривали. Смолкали при появлении жандармских разъездов, провожая их суровыми, ненавидящими взглядами. Под испепеляющим огнём таких же взглядов, проезжали всадники мимо длинных очередей в съестные лавки и магазины. Только цоканье копыт по брусчатке, да фырканье промокших гнедых отражались гулким эхом во дворах. Гнетущая тишина повисла под серыми тучами, окутала набережные, площади, сады и улицы Петрова града.

                                                          *  *  *

Порывистый, холодный встречный ветер путал длинные полы митиной юнкерской кавалерийской шинели, норовил сорвать фуражку, обжигал лицо зимним, почти уже, знойким холодом. Слава Богу! Митя услышал за спиной звон колокольчика и гудение редкого по нынешним временам вагона трамвая. Прижимая к груди свёрток, неловко запрыгнул на подножку, остался стоять на задней площадке. Теперь недолго! Вот уже и Невский, вот уже и Гороховая…Митя спрыгнул у знакомого, мрачноватого, как и все здания в осеннем Питере, дома с высокими окнами. Трамвай неспешно покатил по Литейному дальше, в сторону Невы.
Третий этаж, массивные двери с бронзовой табличкой « Профессоръ СПб Консерваторiи С.Я. Гольденбергъ». Чуть пониже – листок с аккуратным Сонечкиным почерком: «Звонокъ не работаетъ! Пожалуйста, стучите!» На стук открыла Вера Францевна, всплеснула руками:
-Боже мой, Митенька! Да вы совсем продрогли, зачем вы в такую пору? Ах, Боже мой, да проходите же! Я сейчас самовар поставлю!
Митя протянул ей свёрток:
- Это к столу, Вера Францевна! Нам в училище вчера паёк выдавали, по случаю тезоименитства Его Высочества, Шефа…- соврал он, не моргнув глазом. На самом деле, булку ситного хлеба, две коробки испанских сардин и плитку «Эйнема» он купил вчера на Сенном, на деньги от заложенных отцовских золотых часов.
- А Сонечка? Дома?
- Да-да, голубчик, у себя в комнате, проходите! А я сейчас…- Вера Францевна со свёртком  заспешила на кухню.
Одёрнув гимнастёрку и пригладив волосы, Митя осторожно постучал костяшками не отогревшихся ещё пальцев в дверь сонечкиной комнаты.
- Да-да? – чуть низковатый голос Сонечки показался Мите неземной музыкой.
- Сонечка, ангел мой! – Митя шагнул в тёплый уют девичьей комнаты.
- Митенька! – Сонечка вскочила с дивана и подбежала к дверям. Огромные, серо-голубые глаза её залучились, на щеках выступил румянец. Русая, с рыжинкой, прядь волос выбилась из причёски и скользнула по длинной шее, слегка вздрагивая в такт ударам сердца.
- Ну что ты? Как? Почему не приходил всю неделю?
- Служба! – только и нашёлся ответить Митя, - Я принёс тебе…Помнишь, я обещал?
Митя протянул томик Леконта де Лиля на французском.
- Удивительные стихи! Почитаешь мне сегодня? Хочу услышать эту музыку из твоих уст, когда ещё придётся!
- А что случилось? –  глаза Сонечки наполнились неподдельной тревогой.
- Нас, кажется, будут отправлять на театр войны. Сегодня приказано вернуться к четырём. В казармы привезли уже оружие и патроны. Завтра, верно, раздадут и…Прощай , столица!
- Боже мой! Какой ужас! Им теперь нужно ещё и молодой крови? Палачи, убийцы…Когда же придёт конец всему этому? Господи! Сколько ещё терпеть это кошмар! Товарищи по кружку говорят, что революция неизбежна. Ну почему уже не сейчас?
- Успокойся, ангел мой! – Митя взял Сонечку за руки, -Там, на фронте, мы будем приближать её, будем работать с солдатами, объяснять им…
Митины губы приблизились вплотную к сонечкиному лицу, отпустив её руки, он привлёк её хрупкую фигурку за талию к себе, увлёк  на диван. Сонечка как будто оцепенела. Митя поцеловал её в шею под нежным ушком, скользнул губами ниже…еще ниже, почти до ключицы. Дрожащими пальцами расстегнул верхнюю пуговицу на блузке…
- Митя! Нет, мы не можем, мы не должны…так! – Сонечка встрепенулась и отстранилась, - Мы люди, а не животные! Сейчас, в этом кошмаре? Невозможно! Ты слышишь рыдания вдов и сирот? Ты видишь кровавые пасти царской клики? Нет, Митя!
- Но…Если завтра – на фронт? Если… Прости, что я несу! – Митя вскочил, сгорая от стыда за низменную похоть, которой он позволил овладеть своим рассудком, - Пожалуйста, прости! Я…
- Я буду ждать тебя, глупый! – Сонечка поднялась и прижала свой указательный пальчик к митиным губам и погладила короткий ежик его волос, улыбнулась, - Ну что ты, право! Всё будет хорошо! Россия вдохнёт воздух свободы!
- Митя, Сонечка! Чай готов! – донёсся из гостиной голос Веры Францевны.
- Пошли! – Сонечка  взяла Митю за руку, - потом я почитаю тебе и сыграю твоего любимого Шуберта! Пойдём…

                                                      *  *  *

- Господа юнкера! Наше училище передаётся под командование военного коменданта Петрограда для патрулирования столицы и разгона мятежников! По имеющимся данным, петроградские социалисты, пособники германского кайзера и враги Престола и Отечества, предполагают вывести сегодня на демонстрацию рабочих. Ваша задача – разогнать бунтовщиков всеми возможными средствами! Патронов не жалеть! На конь!
Предрассветные сумерки внутреннего двора кавалерийского юнкерского Его Императорского Высочества Великого Князя  Константина Константиновича училища наполнили лязг оружия, негромкие команды, цоканье сотен копыт.
Бешеная скачка по Владимирскому, темная толпа рабочих с бесцветными ещё, в только-только забрезжившем рассвете, знамёнами и транспарантами. Выстрелы, крики, топот тысяч сапог по булыжной мостовой…
Митя повернул Цыганка в проем арки доходного дома без ворот. Спрыгнул с коня, отдышался…На улице продолжали трещать выстрелы. У поленницы заметил вдруг худощавую женскую фигуру. Круглая шляпка с вуалеткой, красный бант на горжетке…
Фигура сделала шаг навстречу Мите, тонкие девичьи руки подняли вуалетку.
«-Боже мой! Боже…» - Митя всматривался в до боли знакомое лицо, не веря самому себе.
- Ну что, сатрап? – родной голос пронзил Митино сердце, - Видишь, вот я – революционерка-социалистка! Что стоишь? Будешь насиловать, глумиться? Лапать своими кровавыми ручищами моё тело, мять прокуренными пальцами мои соски? На, бери, холуй! – Сонечка рывком расстегнула крючки, рванула рукой в перчатке замш батистовое нижнее бельё. В синих сумерках Митя увидел небольшую, высокую грудь с аккуратными соскам, вздымавшуюся в такт частому дыханию, гневно раздувающиеся ноздри на прекрасном лице, горящие праведным гневом огромные глаза…Только сейчас сообразил он, что башлык, надвинутый на самые глаза, делал его неузнаваемым.
- Что? Думаешь, как больше унизить? Доставай наган, командуй! Думаешь, небось, палач, что я на коленях тебе французскую любовь сделаю, как в романчиках? Давай, пугай, попробуй!
Митя, как зачарованный, вынул наган из кобуры и направил дуло на Соню. С брезгливой усмешкой на устах, Соня опустилась перед ним на колени, раздвинула полы шинели, порывисто расстегнула пуговицы на ширинке кавалерийских галифе и , найдя без труда затвердевший от бешеной скачки ли, от утренней прохлады ли, или ,от вида девичьего тела,  Митин член, порывисто, но умело обволокла его губами, заскользила нежно зубами по коже до самого лобка, обрабатывая попутно сизую головку горячими, ловкими движениями языка. Митино семя брызнуло тугой, горячей волной через полминуты. Соня, не отрываясь ни на секунду, высасывала всё до капли. Митя ощущал лишь судорожные глотки, выталкивающие новые волны спермы из семенников…
Соня встала с колен, утёрла, тыльной стороной ладони, несколько припухшие губы, криво усмехнулась, достала из-за широкого пояса длинной юбки пачку мятых листовок, сунула её в левую руку Мити:
- Ступай, кавалергард, раздай товарищам! Завтра принесу тебе сюда же брошюры и газеты! Приводи своих камрадов! А ты – милый! – тонкая рука ущипнула Митю за небритую щёку, - Лучше, приходи один! – ласково шепнул горячо сонин, несколько низковатый, голос в митино ухо.
Соня застегнула крючки, одёрнула и отряхнула юбку и пошла к арке. Митин большой палец взвёл курок нагана, митин указательный нажал на курок…Гулкое эхо задребезжало в десятках окон, спугнув стаю очумевшего воронья. Двор содрогнулся и от грохота копыт разъезда, ворвавшегося в арку.
-  Вонлярлярский? Молодец, юнкер! Мы эту сучку третий месяц ищем! Хоть ты – молодец, не поддался на её чары! Столько юнкеров под расстрел подвела, падаль! Поздравляю с первым офицерским званием! – ротмистр фон Пхилау-унд-Пильхау, пришпорив коня и откозыряв, исчез с разъездом в глубинах арки…

                                                          *  *  *

Днём Митя зашёл на квартиру Гольденбергов на Гороховой. Извиняясь, забрал оставшуюся коробку сардин, томик Леконта, занял у Веры Францевны 150 рублей ассигнациями( до завтра ) и написал записку Соне, о судьбе которой Вера Францевна переживала всё утро…

                                                        *  *  *

«Любимому сыну Митеньке!» - штаб-ротмистр Вонлярлярский защёлкнул крышку золотых часов, узнав точное время, и, дав отмах рукой в коричневой лайковой перчатке, скомандовал эскадрону:
- На конь! Шашки вон! За Россию! За Таврию! За Барона!