Я плаваю в банке спирта. В прозрачной стеклянной матке. Не всплываю вверх, не иду на дно. Цепкие молекулы этанола сковали тонкие, словно спички, лапки. Между крохотных пальчиков - перепонки. Мошонка - как у мышонка. А в животе цвета слоновой кости просвечивает младенческое говно.

Десять с половиной недель я провел в другом сосуде, тёплом и мягком. Моей владелицей была студентка, по имени Юлия. А отца звали Юрий. Он преподавал в медицинском. На кафедре анатомии, после окончания аспирантуры.

Она всё никак не могла сдать зачёт по черепу. Все эти фоссы, синусы, оссы фронтале эт темпорале. Он завалил её как-то вечером, при пересдаче. В анатомическом зале, прямо на труп. И пенетрировал фаллосом все форамены. Пер ректум, пер ос эт ин вагинале.

Через десять с половиной недель Юлия выбросилась из окна общаги. Наверное, она сошла от учёбы с ума. И судмедэксперт, увлечённо копаясь в материале, в её мертвой холодной матке нашел меня.

Теперь я являюсь экспонатом анатомического музея. Как говаривал странный художник Тер-Оганян, инсталляция - это картина и то, что её окружает. В моём случае, банки с уродцами. Без голов и с головами, как у жаб, крокодильчиков и обезьян.

Откуда я всё это знаю? Не скрою. Ровно в полночь я оживаю. И подключаюсь, через Астрал, к е. и. полю.

Я мог стать великим поэтом. Или художником. Бодлер не смог бы сравниться со мною в стихах. А Дали - в картинах. Я слагал бы из слов или красок импрессии, заразные, как менингит. Проникал в подсознание. И зародышем контркультуры плавал в его глубинах.