Художник Иван Атаманов бодро шёл по извилистой тропинке. На его плече болтался мольберт. Он выбрался сюда из раскалённой от жары Москвы, на давно уже превратившийся в болото бывший карьер торфозаготовок для того, чтобы сделать несколько этюдов к своей новой картине.

Несмотря на свой возраст, Атаманов уже был достаточно известен среди столичных ценителей современной живописи благодаря своему таланту сублимировать в краски и полутона пение птиц в весеннем лесу, пряный аромат цветущих лип и шелест листвы под летним дождём.

Прыгая с кочки на кочку топкого берега, он наконец оказался на небольшом островке. Установил на треногу мольберт и осмотрелся кругом. Совсем близко от него, по жесткой болотной траве, узкой траурной лентой струилась куда-то чёрная, мерцающая антрацитовым блеском гадюка. Над осокой, трепеща слюдяными крыльями, зависали изумрудные стрекозы. А дальше начиналось очень глубокое уже от самого берега, скрытое среди чахлых кустов и поросли камыша озерцо.

Атаманов вдохновенно подбирал цвета, смешивая кистью краски, стараясь передать на холсте насыщенную желтизну кувшинок и матово-фарфоровую белизну плавающих на поверхности озерной воды лилий.

Он не был здесь уже много лет. Когда-то  его родители несколько сезонов подряд снимали дом в посёлке, расположенном неподалёку. Будучи прирождённым следопытом, Иван случайно обнаружил для себя этот живописный уголок. Местные жители почему-то сторонились  этого озера, вернее, небольшого пространства чистой воды среди отдающего сероводородом, запахом водорослей и тины обширного болота. Очевидно, у них были на то определённые причины.

Ивану было почти пятнадцать, когда он привел сюда свою знакомую девушку Аленку. В то утро она в очередной раз высказала своей матери всё, что думает о вечно пьяном, домогающемся  её отчиме. Мать, рассеянно выслушав, уже привычно ответила, что отчим-человек очень хороший. И не намерена верить её выдумкам о нём. Тогда Аленка выскочила из-за стола, недопив свой чай, и выкрикнула, что собирается утопиться или принять целую горсть снотворных таблеток.

В тот день она была необычно подавлена и грустна. И когда Иван привёл её на островок, чтобы укрыться здесь на какое то время от лжи и непонимания взрослых, она обвила его загорелую шею руками и преданно прижалась к нему всем задрожавшим телом.

Потом Аленка скинула босоножки, платье и легла на траву,  слегка согнув ноги в коленях,
чтобы ему было удобнее стянуть с неё плавки купальника. До неё у Ивана не было ещё нужного опыта и она, женским чутьём понимая это, рукой направила его нетерпеливый инструмент в нужном направлении. Иван ощутил вначале эластично-тугое сопротивление. Но затем почувствовал, как оно постепенно уступает и рвётся под напором его движений. Аленка что-то шептала ему в своём полубреду, и он понял, что за появившейся и всё нарастающей особого рода тошнотой не за  горами уже судорожно-нервная рвота оргазма. 

Между тем, Аленка неожиданно уперлась руками в его грудь, словно пытаясь  освободиться от его объятий. Но Иван только ускорил свой темп. А потом, содрогаясь в конвульсиях, рывком вышел из неё и прижал к её животу свой окровавленный предмет. Она, оттолкнув его, поднялась то ли плача, то ли смеясь, на ноги. И принялась сбивать ладошкой со своей молочно-белой попки впившихся в нежную кожу мелких, жгуче-кусачих болотных муравьёв. Так получилось, что они легли рядом со скрытым в кочке муравейником.

Потом Аленка ободряюще улыбнулась всё ещё оглушенному от первой в своей жизни близости с девушкой Ивану и шумно бросилась с берега в воду. Плавала она уверенно и хорошо. Но, доплыв примерно до середины озера, неожиданно ушла с головой под воду. Иван оцепенело ждал, когда она появится над тёмной поверхностью вновь. Ждал до тех пор, пока его оцепенение не прошло и он не понял, что его первая любовь умерла. Тогда он собрал одежду утонувшей и бросил в воду. Потом спешно оделся и, крадучись, словно вор, поспешил назад, к своему дому.

Аленку так и не нашли. Да наверное, толком и не искал никто. Её мать после исчезновения  дочери начала безудержно пить. Ровно через год её тело выловили из этого же озера спасатели. И, бросив на брезентовые носилки и накрыв простынёй, матерясь поволокли на берег, где их поджидали скорая и милицейский уазик.

Закончив наброски,  Атаманов поздно вечером вернулся домой в Москву. Начал писать картину и писал её всю ночь, на одном дыхании. Утром она была готова. Холодом илистого озёрного дна веяло от неё. На картине были изображены две водяных ведьмы, стоящие на поверхности озера с кривыми сучьями в руках и создающие с помощью них водоворот.

Одну из ведьм, юную, он изобразил с виновато-стыдливой улыбкой на синих губах. С обвившей её тонкую шею, как ожерелье, чёрной гадюкой и венком из лилий на голове. А вторую, старую-с безобразно раздувшимся сизым животом, гроздьями пиявок на обвисшей груди и злобным оскалом открытого, как у мёртвой рыбы рта. На распухшей голове был венок из кувшинок.

Сам же он, по замыслу композиции, находился в центре водоворота. Тонущий, с поднятой над водой в последней надежде спастись, обессилевшей правой рукой.