Хочу чтобы меня хоронили летом, примерно в августе, пока тепло, не началось ещё массовое отмирание природы и уже не так жарко как например в июле. Это единственное условие. Не нужны мне ни березка у изголовья, ни чисто поле, неважно где зароют, главное -  земля должна быть сырая, прогретая и рыхлая.

В это ясное утро солнечные лучи будут преломляться в каплях росы на травинках, образуя маленькие невидимые радуги. Пьянные могильщики с лицами цвета противомикробного порошка нарушая приличной речью гармонию часа, будут рыть яму, отбрасывая в сторону сначала куски дёрна, затем песок, вылезут и употребят ещё по стописят.

Затем понаедут куча мрачноликих родственников; некоторых я видел пару раз в жизни – они будут потирать руки в предвкушении делёжки наследства. С остальными связаны многие важные и не очень, забавные и грустные эпизоды – очевидно искренне растрояцца. Кстати комрады! Желаю видеть вас на своих похоронах, приглашаю всех, кому будет не в лом.

Притащат большую досчатую коробку с моим телом внутри, одетым в яркую ранее, а теперь грязно-пятнистую рубашку, рваные, протёртые и застираные джинсы, заправленные в старые битые гады. Около ширинки будет явно различимы сомнительного генеза светлые пятна. Палцы на правой руке ещё в морге согнутся в неприличный жест и окоченеют. Волосы слипшимися комками будут торчать во все стороны, будто голову мою обрамляет нимб.

У изголовья встанет один из товарищей и прочитает речь примерно такого содержания:

“Все мы знали Медбрата. Порой он вёл себя как редкостный долбоёб, да что говорить, ник у него инцестово-ахтунговый, многим он не импонировал. Но он был честным падонком,  в меру возможностей исправно комментил чужие креосы и откровенные высеры, пытался участвовать в гонке первонахов и занимал почётные места в первой сотне. Он не пропускал ни одной удафкомовской тусы, где бы она не проходила.

Он не признавал никаких запрещяющих табличек, курил только там где нельзя, если видел надпись “вход запрещён” или “руками не трогать” обязательно входил и трогал руками. В сортире всегда старался обосцать весь ободок унитаза, а когда не получалось очень расстраивался, топал ногами и рвал волосы на голове.

За всю свою жизнь он перепробовал все возможные наркотеки, чудом не подсел на джанк, очень долго и мучительно слезал с винтов. Он до самого конца остался фанатом производных конопли и ярым борцом за иё легализацию. Единственное чего он не переносил это было кофе. Медбрат считал его самым страшным и опасным стимулятором последних столетий.

Он не признавал гандонов, ёбся исключительно с красивими и молодыми пелотками, коих в жизни его было немало. Когда ему исполнилось пятьдесят два он собрался осуществить свою мечту - поехать на родину тантры, камасутры и дешёвого гаша, одна из студенток какого-то заумного вуза, дочка главы мегакорпорации увязялась за ним. “Да ебись белым конём вся эта сранная макроэкономика” сказала она и укатила на заднем сиденье его старого иж-юпитер два в индию.

Надо честно признать что кроме этого мотоцикла и пучка своих высеров он после себя больше ничего не оставил. Но поскольку после смерти автора их можно будет очень выгодно продать мы решили повесить памятную табличку на стену с его силуетом, выбитым за хуй знает сколько попыток. В перспективе есть возможность перенести кусок этой стены на Самую Главную Площадь Города (СГПГ) как памятник всем падонкам.

В поиске новых сюжетов он много раз испытывал себя разными способами: пытался сбить автомобилиста, убивал страпоном жертв гламура и много ищё чего. Он даже пытался в пенсионные годы работать на заводе, но в первый же день волосы его намотало на фрезу, лицо его затянуло в станок, кровью замкнуло провода внутри и ударило неслабо током, но он выжил.

Не взяла его и кружка цианистого яда которую он выпил по дружескому совету комрадов
Он не умер даже когда...”

-Да! Я не умер! - резко встаю с театральным жестом из гроба я. - Та-да бля...

Вот это было бы хорошо.