Скрипнула дубовая дверь, в нее вплыла румяная девка в кокошнике, неся на белых руках поднос с яствами: графин с абсолютным первачом, горка соленых огурцов и россыпь плотно, по-царски, забитых косяков, кои старцами описаны в скрижалях как «Косяки Мономаха». Сиськи у девахи были такого размера, что поднос она могла нести и без рук, на одних только литых, румяных, здоровых – да что там, просто надневъебенно охуенных сиськах.

Петр ажно прихуел, взирая на эти качающиеся влево-вправо чугунные шары для боулинга. Натура требовала деффку завалить и немедля отъебать прямо здесь, на заваленном государевыми делами столе размером с Францию, под охуевающими от российской действительности взглядами послов иностранных держав.

«Пизда-то поди наливная, что арбуз ташкентский» – подумалось Петру. «Дас деффка мит зайне жопа дас трахен, дас трахен, дас трахен!» – пронеслось в голове у немецкого посла. Башка французского посла пустовала – мысли стекли в хуй. Голландский посол с вожделением взирал на горку царских косяков, девку он не заметил ваще.

-    Чьих будешь? – Властно обратился царь к девке.
-    Долгопёздых я, государь-батюшка – скромно потупившись, молвила девушка. – Меня Марьюшкой кличут, а я и прихожу!
-    Марьюшка… - Выдохнул Петр. Что-то такое интимное, уютное было в этом имени, теплом и каком-то… Пушистом, что ли… - Короче, Марьюшка, пизду побрить, ко мне опосля на аудиенцию. Ступай! – Приказал царь. – Боярин Долгопёздый!
-    Я, батюшка – из свиты выпал на колени старец с бородой до пупа, стукнувшись губами о царский сапог.
-    Проси, чего хочешь за девку, сцуко.
-    Мне бы, надежа-государь… Косячку твоего царского отведать – приниженно пискнул боярин.
-    А царского хуйку отведать не хошь, челядь? – Чиркнул кресалом и поднес пламя боярину пониже подбородка.

Раздалась пронзительная вонь паленого волоса – боярин, охая и причитая, хватался за паленые останки былого самодостоинства.

-    Брейте бороды, ушлепки! – Хохотнул Петр. Стричь бороды на европейский манер самому его заебало – от вшей потом не отмоешься.
-    Батюшка-царь, дозволь слово молвить! – вбежал и пал царю в ноги запыхавшийся холоп. – Посол африканский прибыть не изволили, взамен прислали сухогруз с бананами да обоз с жывотными, кои срут так, что мочи нет – молви, надежа наша, дело государево – ужо вся Красна площадь засрана, аки опосля праздника какого.
-    Бананы – к ебене матери, жывотных – в Бобруйск! – Кратко распорядился Петр. – И распорядись там бабам, чтоб было фкусно жрать чего. Пиздуй немедля. Стало быть, Речь Посполиту на троих делим – повернулся царь к послам, – Лумумба, царь африканскей, нас ни хуя визитом не почтил. Так из чего, вы говорите, у вас пули отливают?

За окном висел серый октябрьский день, на дворе поскользнувшаяся баба пыталась встать из лужи, протяжно хлюпая пиздой, над ней потешались дворовые ребятишки, задорно пополняя лужу запасами мочи. Ску-у-у-ука…