Танька — коза брянская. Я ее ненавижу. И Диман — пидорас ебучий. Нет чтоб эту дуру нахуй послать — он еще и надо мной ржать начал. Ну а что, блять, у меня это ваще в первый раз! У Таньки вся рожа в прыщах — на этот ебач у бомжей с Московского вокзала не встал бы, не то что у меня. Да мне ваще противно было хуй совать в такую пасть без резинки. Я по телику смотрел про генитальный герпес — не очень-то хочется, чтобы на залупе волдыри повылезали. А этот мудак вонючий рядом стоял и ржал. Еще сказал, что у меня хуй меньше, чем у него. Друг называется! Ну ничего, Димасичка, я тоже с тебя поржу. Завтра в ЛДМ с тобой пойдем, на Летова. И вот тогда я сам с тебя поржу. Еще полгода у меня обтекать будешь.

    Короче, я вам щас расскажу про эту фишку: в сети уже года два ходит байка про то, как какая-то французская дура в кино села на шприц, а к шприцу была привязана бумажка: «Добро пожаловать в дружную семью инфицированных ВИЧ». Известная такая байка, вроде бородатого анекдота. Вот. И я у мамы спиздил инсулиновый «луер», распечатал на принтере вот такую бумажку и приклеил ее скотчем к поршню, как бирку. Для большей убедительности расковырял у себя на плече царапину, выдавил оттуда капельку крови и набрал внутрь. Минут пятнадцать мудохался с этой кровью, весь шприц вымазал. Ну а хули, не будет же он отпечатки пальцев сверять.

    Пока я со шприцом возился, мама в соседней комнате мой парадный балахон с надписью «ГрОб» гладила. Я ей уже тыщу раз говорил: не стирать мои вещи, бля! Она меня позорит. Как мажор из-за нее хожу. Еще бы носки погладила, чесслово! Я надел на иглу колпачок и положил всё это хозяйство в карман косухи, вместе с билетом за триста рублей. Я знаю, Диман щас точно так же к концерту готовится, у родичей заранее аскает полтинники, боится, что на пиво не хватит. Оно там в фойе дорогое, а без него настоящего драйва все равно не будет. Думаю: может, домашку сделать по математике? Сел, делаю на компе. Слышу — щебенка на чердаке хрустит, ходит там кто-то. Время, вроде, недетское — ноль часов пять минут. А у меня ответ не сходится с тем, который в учебнике на задней странице. Эти хрустят и хрустят — раздражают. Сосредоточиться не могу. Ну, и выбежал на площадку, наорал в темноту, что милицию вызову. Они там сразу притихли и не шуршали больше. Это нарики наши местные, заебали уже. Шприцы разбрасывают, ложки свои, в которых герыч подогревают. У нас на чердаке  свет есть, и кровать чья-то старая стоит, даже с матрасом. И кресла наши старые. Вообще-то я там дрочу, когда совсем припрет, и курить туда хожу, даже банку консервную приспособил под пепельницу. Надо будет замок на дверь повесить, чтобы не лазали.

    Ночью я на пару с Димкой в пидорском чате посидел, ёбыря себе нашел из МСК, лоха какого-то, который мне в дедушки годится. Пусть обдрочится, мечтая, как я к нему приеду. Мы с Диманом почти каждую ночь там висим, пидоров обзываем по-всякому — а хули еще делать? Туда и бабы заходят иногда, и просто админы, которым скучно на работе. По ночам в сети ваще скучно, нет никого, а на дневной у нас денег никаких не хватит. Про Летова с каким-то московским пацаном потрепались, похвастались, что на концерт пойдем, и спать собрались. Тут меня кто-то спрашивает: «А правда, что у тебя всего десять сантиметров?» Оказывается, Диман и там распиздеть успел, что у меня хуй маленький. Нет, блять, он дождется, что я вместо чистого шприца ему всажу баян с чердака. В натуре заебал уже, тварь.

* * *

    Лана. Мы с Диманом встретились на Петроградской, у выхода с эскалатора. Я с волосами ничего делать не стал, просто в хвост забрал, а этот кретин попытался ирокез поставить. Какой там ирокез, когда по бокам не выбрито? Короче, дурак дураком, но я ему ничего не сказал, пусть так и ходит, на людях позорится. Я купил нам «Петровского» в пластике, с таким расчетом, чтобы выпить до начала концерта. Еще минут двадцать оставалось, а он меня за капюшон дергает:
— Опоздаем! Блять! Опоздаем!
— Да нихуя не опоздаем, там разогрев будет часа полтора.
    А Диман уже совсем невменяемый, прет куда-то и меня за собой тащит. Еле уговорил его пиво допить. Перешли какой-то мостик, по грязи прошлепали гадами, на улице уже темно, фонари горят, в лужах отражаются — так красиво, что ни на какой концерт не хочется. Я Диману так и сказал. Он уставился на меня как на психа:
— Эдик, ты чо? Летов же!
— Знаю, что Летов.
    Нас обгоняют какие-то другие нефоры, все при параде — кто в ирокезах, кто в черной коже, типа металлисты. Детишки идут лет по двенадцать, в камуфляжных штанах — это ваще потеха. Важные такие. Наверное, в первый раз одних на концерт отпустили. Скины топают, раперы и просто какие-то гопы в трениках. А хуле, всенародная любовь.
    Я Димана за шкирку схватил, остановил у ларька. Купил еще один пластик. Парень уже на говно исходит, хнычет:
— А вдруг там никакого разогрева не будет?
— Хуйню не неси?! Пей давай!
    Выпили. Покурили. Поссали у ограды, за которой была стоянка. За стоянкой — совковое здание ЛДМ, окна тускло светятся. Народ подтягивается понемногу. Димка туда рвется, как конь. Мне по рукам еще долбанул, типа я его не пускаю нарочно. Лана, говорю, пиздуй внутрь.

    Сам еще полчаса подождал, потом только зашел внутрь. Обстановка совковая, как в ТЮЗе, рисунки на стенах дурацкие. Наверху галерейка, и уже за ней — дверь в зал. С галерейки Диман свесился, пьяный в жопу. Орет:
— Блять, там какой-то черный лукич вместо Летова! — Ну что с дурака взять, кроме анализа? Я сделал вид, что вообще не с ним. Взял себе стакан «Балтики-семерки», потягиваю, чтобы время растянуть. В зале от силы человек сорок тусуется, остальные по всему зданию разбрелись, курят, пиво льют в рот и на пол. Орут как целки под маньяком — я думал, оглохну. И, что самое поганое, все вокруг колбасятся, а у меня драйва никакого, ну хоть каплю адреналина — так нет. Еще и голова болеть начала. Толпа уже надышала, стало жарко в косухе — а сдавать в падлу, там шприц. Сижу, страдаю. Бабы вокруг одна другой уебищнее, а у дверей вообще стоит тетя лет сорока, в очочках — явно училка. Я с ней попиздел, оказалось — действительно училка, десятый класс привела. Ну, бля, приплыли… Скоро детсад будут на концерты таскать. Настроение вообще ниже плинтуса упало. Смотрю на эти рожи и удивляюсь: какого хуя они визжат и радуются жизни? Я бы лучше дома в это время посидел, студийные записи послушал или в переходе поиграл. И так тихонько про себя напеваю: «Видишь, там на горе… возвышается крест… под ним — десяток солдат, повиси-ка на нем…» Я понимаю, по отношению к Егору это нечестно, а все-таки эта песня лучше, хоть Бутусов и попсой считается. Что-то мелодичной музыки захотелось — я заболеваю, наверное.

    После черного лукича еще кто-то пел, я уже не помню, не слушал. Смотрел, как народ в фойе дерется. Мимо скин пролетел с окровавленным лбом, пьяный в стельку, чуть с ног меня не сбил. У стены рухнул бревном. Забавно, еще концерт не начался, а уже друг друга месят. Быдло ссаное. Меня там несколько раз чуть не зашибли — я ж недомерок тощий, да еще и в очках.

    Потом смотрю — народ в зал повалил. Значит, Егорушка вышел. Только я этого не увидел, там народ не то что на сиденьях стоял — на подлокотниках кресел. А кто-то и на спинки влез, все в жопу пьяные, еще и танцевать на спинках пытаются, эквилибристы хуевы. Орут так, что самого Егора не слышно, вот за это я концерты ненавижу — каждый быдлан хочет петь хором. Я туда, сюда ткнулся — не видно нихуя. Кто-то уже в полном отрубе лежит под креслами, кто-то на полу сидит, как будто концерт уже похуй. Я думаю: надо все-таки на Егора глянуть, пробираюсь к сцене. Смотрю — спина знакомая надо мной. Это Диман на спинке кресла стоит, качается, второй с краю. И тухес в эластичных джинсах аппетитно двигается туда-сюда. Круглый такой тухес. Я пошарился в темноте, снял с иглы колпачок и всадил шприц в Димкино правое полужопие. Он дернулся, потерял равновесие и рухнул мордой вперед, за ним попадала вся цепь этих кретинов, потому что руки не успели разжать. И впереди там кто-то повалился — стонут, матерятся, корчатся, трут ушибленные ебла и конечности. Даже не смешно.

Я бочком пробираюсь дальше к сцене, уже вижу в просветах бородатое лицо и русые волосы Егорушки, он поет: «Вечная весна в одинооочной кааамере…» — тут у меня как взрыв: я проталкиваюсь к самой эстраде и тоже начинаю петь, горячая волна по всему телу, скидываю косуху, стаскиваю балахон и мокрую футболку, какая-то девка просит ее на плечи посадить, и я тут же это делаю, сжимаю теплые коленки, обтянутые джинсой — ее гады давят на мои ребра, от коленок пахнет разогретой кожей и какими-то духами, мне почти не тяжело, и я думаю только об одном — как бы заставить ее подольше не слезать, у меня такого охуенного чувства вообще никогда не было, прижался щекой к ее бедру и стою, пою вместе с остальными, и Летов в трех метрах от меня сидит с гитарой, аааааааааааааааааааа, блять!.. И она сверху гладит меня по волосам — я думал, прямо там на месте кончу — просто пиздец! Прямо там бы ее и завалил!

Ну вот, короче, все меня толкают, и девка эта по затылку стучит, просит спустить ее. Я спускаю. В смысле, не спускаю, а ее на пол ставлю. Тянусь губами к ее уху и ору: «Выпить хочешь?» Она: «Даваааай!» У самой глаза бешеные. Я на полу только косуху нашел и балахон — футболку затоптали. Толкают меня сзади, я рожей вперед завалился под самую сцену. Выбрался из зала весь взмыленный, еще пританцовывал от нетерпения, пока эта корова-барменша пиво цедила. Чудом донес эти стаканы, девка на том же месте тусуется, ждет, молодец. Я это бухло по дороге раз двадцать чуть не разлил, еще какой-то долбоеб в тельняшке отпить пытался. Стоим, пьем, слушаем. Кто-то меня сзади локтем в спину ткнул, прямо к этой девушке. Короче, когда концерт кончился, мы с ней уже целовались взасос. Разные мелкие засранцы в очередь за автографами выстроились, остальные в гардероб побежали, а я чо — у меня всё с собой. Не знаю, что дальше делать. Эта рядом стоит, остывает. Дышим тяжело, и я не знаю, что ей сказать. Чужой человек все-таки, у нас кроме Егора и его музыки ничего общего с ней нет.
Она мне помогла:
— Подождешь здесь, пока я куртку из гардероба заберу?
— Конечно. Иди.
    Я сам голый по пояс, мокрые шмотки держу в руках, и волосы промокли. Чувствую, хуже видеть стал, утерся — кровь. Наверное, бровь рассек. Я и не заметил. Жду ее. Мать позвонила на мобильник, я тут же наврал, что у друзей ночевать останусь.
    И в этот момент подваливает пьяный до усрачки Диман. В руке — тот самый шприц. Вид идиотский, но мне уже как-то похуй на него. Даже не смешно. Диман, ты жалок.
— Эд… Чо это за хуйня? — Глазенки мутные, чуть не плачет. Лоховский «Ирокез» повис, как вялый хуй. Короче, я победил.
— Эд… Чо это за хуйня?
— А я ебу?
— Эд… Ну ты козел, бля, ваще! Я думал, ты мне друг. Тебе что, похуй на меня?
— Отвали, я занят.
— Чёёёё?
— Занят, блять.  
    Снизу меня эта девушка зовет, и я кидаюсь к лестнице, на ходу натягивая балахон. Димка догнал, уцепился за мое плечо. В глаза заглядывает:
— Эд! Как ты думаешь, это прикололся кто-то, да?.. Это ж ваще ебнутым  психом надо быть, чтобы по реалке СПИДом заражать.
— А хуй знает. Отъебись ты! Сказано, блять, занят!
    Димка носом засопел:
— Мудак ты!!! — И слезы в глазах.
    Девица эта подваливает. Пока Егор пел, она мне красавицей казалась, а тут смотрю — какая-то низенькая, жирненькая, волосы на концах черные, а у корней светлые, непрокрашенные, да еще и немытые. Помада по щеке говном размазалась, и вокруг глаз — неровная обводка. Но хоть прыщей нет, и то хорошо. По сравнению с Танькой — королева! Диман оживился моментально, решил, что я с ним поделюсь. Я его тут же опустил с небес на землю и ниже, к родному плинтусу. Напомнил про дружную семью ВИЧ-инфицированных. Он сник. Я сделал ручкой, обнял бабу и направился к дверям.

* * *

    Лужи затянуло льдом, сырая одежда холодила тело. Меня уже колотило вовсю. Этой еще поссать захотелось, пришлось ее подсаживать, чтобы перелезла через забор. Сам тоже поссал сквозь прутья. Еще пива купил. Я у мамки накануне выцыганил штуку, так что подумал-подумал и дешевый коньяк взял, от него все-таки теплее. Спиртягу прихлебываю, пивом запиваю. Кровь заиграла, внутри стало горячо. Она всё не появляется. Может, заблудилась или просто решила съебать? Слышу — зовет меня. Я как-то не догадался, что ей обратно не залезть. Сам кое-как перемахнул, взял ее за ноги. Думаю: а куда нам торопиться? Она стоит на приступочке, я ее разворачиваю и тыкаюсь лицом ей между ног, совсем как пес. Обнял ее, глаза закрыл, в ушах тихо звенит. Слышу наше дыхание и стук ее сердца. Кругом ночь, тишина, и мне так хорошо, как вообще никогда в жизни не было, и всё кроме этого — хуйня, и суета сует, и томление духа.
    Она говорит:
— Давай ебаться?
— Давай. — Я расстегиваю «молнию». У нее во рту тепло, мягко и мокро. Голову запрокинул, а на небе звезды и красный огонек — стрела подъемного крана.
    Она поднимается, отряхивает коленки, цепляется руками за прутья:
— Вставляй…
    Ее джинсы приспущены, нащупываю пальцами дырку. Что-то не проходит.
Она шепчет:
— Не туда… Ниже…
    Я понимаю, что с улицы нас видно, и мне совершенно похуй. Не очень хорошо представляю себе, как надо двигаться.
— Вынешь, когда будешь кончать.
— Хорошо.
    Кончить я так и не смог, у меня хуй упал минут через пятнадцать. Она мне, спокойно так:
— Это не страшно. Для первого раза совсем неплохо.
    Блять, хорошо, что темно было, я там сгорел со стыда. Помог ей выбраться из этого садика, покурили, еще выпили.
    Она предложила телефонами обменяться, я за каким-то хуем номер чужого мобильника на бумажке написал. Она тут же достает свой и проверяет. Во я дебил… Думал, у нее трубки нету. Неудобно перед бабой, а чо делать? Ну не хочу я ее больше видеть. Сама виновата, базар надо фильтровать почаще. Снова настроение такое, как будто башкой в парашу окунули. Боль в затылке, боль в яйцах. Отдрочить надо срочно. Сказал ей:
— Ну всё, пока.
    Она:
— Зря ты резинку не надел.
— Что?
— А ничего!!!
    Развернулась и ушла. Я сразу не сообразил, сердце упало. Догоняю:
— Почему это я зря резинку не надел?
— Не твое сраное дело! — И чешет к метро.
    Я ее сзади за плечи хватаю, разворачиваю:
— Ты что, больная?
— Отвали, козел! — Вырвалась, проскользнула в двери, нырнула под турникет — только ее и видели.

* * *

    Я щас сижу у себя на чердаке, нарков снова выгнал. До утра еще долго, допиваю коньяк. На лестнице в темноте оцарапал руку, посветил зажигалкой — игла прилеплена к перилам жвачкой. Тоже, блять, затейники нашлись. А мне всё похуй. Устал я, голова болит и ваще. Горло еще болеть начало.
    Диман звонит каждые полчаса. Я ему третий раз доказываю, что это прикол, — он не верит. Заебал уже, орет, что там внутри спидозная кровь. Я бы в другое время ржал как ненормальный, а сейчас не до того. Мобильник выключил.
«Зря ты не надел резинку». Интересно, что она хотела этим сказать?

* * *

Потом думаю: чего это я на чердаке сижу? Дома у меня, что ли, нет? А и хуй с ним: триппер, СПИД, гепатит. Я вот еще и курю — может, и раком когда-нибудь заболею. Жить вообще вредно.
    Спустился, нашарил в потемках ключи, аккуратно сковырнул цепочку. Старался не шуметь, чтобы брата не разбудить. Запустил комп, он противно пискнул — злоебучая машина, нет чтоб грузиться молча. Наушники надел, вставил диск Егора.

Покачнулось небо под ногами
Полетела весть в далекий край
Зацвела тревожными кругами
Грозовая даль, звездная пыль

        Вольный кораблик, послушный поток
        Семь озорных шагов за горизонт
    
Парень из МСК в асю вылез, говорит:
— Чо слушаешь?
— Семь шагов.
— Аааа… Я тоже. Это у нас с тобой кармическая любовь, не иначе. Я в Питер  январе приеду тусить. Выпьем?
— ХЗ. Наверное. Чо-та погано мне. Я без гондона сегодня ёбся.
— Это плохо. Я вот жалею сейчас. У моего экса… в общем, у него гепатит С был. Я сейчас не знаю, может, у меня тоже.
— Хуево.
— Да мне, в общем-то, все равно. Как концерт?
— Нормально.

Наказанный сынок не успел подрасти
Капризное весло отказалось грести
Упрямый парашют не раскрылся в свой срок
А залетный бумеранг посмел поверить в то
Что, мол, обратной дороги нет
Мол, обратной дороги нет
Мол, обратной дороги нет
Мол, обратной дороги нет
Нет, уж лучше ты послушай
Как впивается в ладони дождь
Слушай, как по горлу пробегает мышь
Слушай, как под сердцем возникает брешь
Как в желудке копошится зима
Как ползет по позвоночнику землистый лишай
Как вливается в глазницы родниковый потоп
Как настырный одуванчик раздирает асфальт
Как ржавеют втихомолку потаенные прозрачные двери

Слушай, как сквозь кожу прорастает рожь
Слушай, как по горлу пробегает мышь
Слушай, как в желудке пузырится смех
Слушай, как спешит по гулким венам вдаль твоя сладкая радуга
Звонкая радуга
Как на яблоне на ветке созревает звезда
Крошечная, поздняя, милая, ручная
Слушай, как блуждают по покинутым селениям
Шальные хороводы деревянных невест

    Сижу и слушаю. Раз Егор велел — слушаю. Поставил на повтор. Парень из МСК набирает:
— Ты чего притих?
— Ничего. Не хочется ничего вообще. Блядь, такие моменты в жизни бывают, что летаешь. Всё охуенно, ты сам охуенный. Потом падаешь — и ступор.
— У меня так было. В переходе играл на гитаре, зимой. Эйфория, вся хуйня. Потом смотрю — пальцы себе разбил, все в крови. Я пока играл, ничего не замечал вообще.
— У меня тоже трескались. Зимой играл в Трубе.
— Я и говорю: кармическая любовь.
— Знаешь, по большому счету вся жизнь — это хуйня. Не хуйня только вот эти моменты. Если бы я мог их сделать подольше… Ну, ты понял.
— Ааа… Ты в курсе, что семь шагов — это про ЛСД?
— Не, я думал, это про

        Вольный кораблик, послушный поток
        Семь озорных шагов за горизонт
        Семь ледяных мостов за горизонт
        Семь проливных дождей за горизонт