1.    Однажды лётчику Петрову подудеть не удалось. Не удалось, мать его за ногу, хотя все предпосылки для этого были налицо : и труба у него была, и слушателей масса, и талант музыкальный, и пр. и др. и хр.

2.    Всё с пива началось. Петров вообще был гурманом по части потребления ликёро-водочной продукции, и посему разнообразие любил. Так вот. В понедельник он пил лосьон, во вторник – уже политуру (потому что лосьона мало было), в среду, четверг и пятницу – опять политуру (потому что политуры, в отличие от лосьона, аж четыре ведра было). Но в субботу и политуре конец пришёл, и тогда живая легенда советской авиации послал Павлика Павловича за пивом. А денег он ему не дал ни копейки – Павлик, поди, не дитя уже, - деньги у него и свои должны водиться!

3.    У Павлика Павловича и на самом деле деньги были, - он всего неделю назад пенсию по инвалидности получил. И теперь он своим долгом считал эту пенсию именно на Петрова потратить, так как причиною его инвалидности как раз лётчик Петров и был. Он в тот раз очень сильно Павлика выручил, вырвав ему гранатой больной зуб. Правда, вместе с челюстью нижней, но это всё мелочи и издержки производства. Павлик тогда так обрадовался, что у него зуб перестал болеть, что про челюсть свою около месяца и не замечал даже, и ко всему прочему подарил Петрову за чудесное исцеление китайскую крестообразную отвёртку, которую радушный лётчик тут же жене своей Анне в её крупногабаритный зад и засунул. Павлика же Павловича он за подарок похвалил, но потом жестоко избил в профилактических целях рессорой от «Запорожца».

4.    Пошёл, короче, Павлик Павлович за пивом, а вернулся с трубой. «Вот, - говорит, - нашёл возле бани. Валялась себе!» – говорит. Петров трубу взял, повертел, покрутил, понюхал, лизнул пару раз, а потом встрепенулся и принялся ею Павлика Павловича вокруг дровяного сарая гонять. Час почти бегали и, конечно, устали оба очень. «Хороший инструмент! – Петров говорит. – Почти не погнулся!» «В него ещё и дудеть можно!» - Павлик поддакнул. «Сам вижу! – Петров ему отвечает. – Не дурак, поди, - сорок лет в авиации! Гостей беги, курвин сын, звать, нехай, бляди, послушают, как я в трубу дудеть буду!»

5.    Народу пришло с пол-миллиарда примерно. Ну, пол- - не пол-, а тысячи три точно было. А если вообще честно – двое всего пришли. Сперва инвалид Тимченко на костылях своих прискакал, но, как выяснилось, вовсе не Петрова слушать, а за политурой. И действительно, подумать только – ну на хуя ж та труба инвалиду, если он ещё в далёком сорок втором оглох намертво, обожравшись трофейным шоколадом для голодающего Воронежа. Петров его харю как увидел, так аж затрусился весь от ненависти, после чего так Тимченку несчастного этой самою трубою переебал, что из него весь трофейный шоколад наружу повылазил, а цвет лица с синего на зелёный поменялся. Стал теперь старик Тимченко наружностью на пакет с драпом похож, если, конечно, пакеты с драпом так водку жрут и с такой силой газы пускают… А вторым Нефёдов пришёл, чтобы трубу забрать. «Ну, - говорит, пидорасы, только отвернись – всё сопрут! Трубу сливную из сортира – и ту упёрли! Женщины в бане нормально посрать не могут, - говно через край хуярит, - а ты тут дудеть в неё собираешься! Ну не быдло ты после этого, камрад?!» «Фу… - Петров отвечает, внимательно трубу изучив. – И точно – сливная!… А я всё думаю – чего ж это так воняет из неё?…» «Ты её сюда давай! – ему Нефёдов говорит. – А сам умойся пойди – всю рожу вот калом перемазал!» «В чужом, блядь, глазу соломинку видишь, а в своей жопе бревно хер заметишь!» – парировал библейским пристёбом Петров и из принципа ещё полгода после этого не умывался. А потом ещё полгода. А потом ещё, и ещё, и так до самой смерти.  

6.    А Павлик Павлович лётчику на следующий день ещё две трубы приволок. Одну – евстахиеву, а вторую – фаллопиеву. Но, к сожалению, и в них Петрову подудеть не удалось. А всё потому, что в них как не дуди, ну ни хуя просто не выдудишь. Ну ни звука совершенно, - разве что из фаллопиевой всё время брызги какие-то летели. Но эка невидаль – брызги! Летели, так летели… Петров и сам, кстати, летать умеет. На своём славном боевом друге «И-16».

7.    А Павлику Павловичу тоже один раз очень нехуёво полетать пришлось. Это как раз тогда, когда он четвёртую трубу домой приволок. Хорошая такая труба была, заводская. Лётчик Петров, как только её увидел, сразу же понял, что теперь-то его точно по судам затягают. Труба-то эта – имущество государственное, скажут – украл, а если ещё и Павлика Павловича припишут, так, вообще, групповой разбой получается. И даже со взломом, потому что, когда Павлик её из фундамента выворачивал, асфальта метров на триста в окружности наломал. Петров тогда подумал, поразмышлял, да и скинул племянничка своего в эту вот самую заводскую трубу. Сперва Павлик Павлович долго и нехуёво (как уже выше упоминалось) летел, а потом со всей дури на кучу битого кирпича ёбнулся. Обиделся он тогда на Петрова не на шутку, и решил на этот раз ничего ему не дарить. Но от Петрова, как не странно, не убыло.

8.    А трубу заводскую так никто назад и не отнёс. Несколько лет ещё она стояла во дворе петровского дома, пока в неё не врезался румынский лётчик Ратулеску. Так и погиб он смертью храбрых на высоте почти 4000 метров. Ну да и хуй с ним, с Ратулеску,- может у них там в Румынии этих лётчиков – пруд пруди, не то что у нас в СССРе. И даже самому аффтару, кстати, этого долбанного Ратулеску не жалко ни на вот столечко, потому как он, плуг гунявый, уж сильно слишком супругу свою обижал, а один раз, будучи в дурном расположении духа, даже заставил её съесть четырнадцать блоков сигарет «Шипка» с угольным фильтром. И это при тамошнем дефиците табачно-курительной продукции! Проще говоря, говно он, этот Ратулеску, и все – говно, и Павлик Павлович – говно, и Нефёдов – тоже, и Блауштейн, и Жиронкин, и я, и ты, и она с ними вместе, - короче, все-все-все – говно! Один лишь Петров - ангел и гений, если, конечно, не брать в расчёт то, что ему так подудеть и не удалось.