Я сижу на толчке и читаю реферат студента третьего курса. Скачанный, конечно. Я этот реферат знаю как облупленный, мне его уже пять лет приносят. Первой частью я застелил сиденье унитаза — нет, что вы, оно чистое, но до меня тут была доцент Звягинцева, бабища в возрасте пятидесяти двух лет. Мне просто неприятно после нее сидеть.

    Собственно, я читаю даже не сам реферат. Видимо, студент распечатывал его в последний момент и хватанул в спешке что-то не то: между десятой и одиннадцатой страницами затесалось начало рассказа какого-то Артёма Яваса. Н-да… Мальчик, как видно, гомофоб. Вкратце пересказываю сюжет: в недалеком будущем педерасты захватили весь мир. Последний натурал, директор школы, курит в туалетной кабинке с glory hole в стене. Это дырка такая, чтобы через нее… Вы меня поняли. Автор ее называет «телевизором». И вот в эту glory hole просовывается чей-то эрегированный член, а директор его шокером, шокером! Занятно… Сочно пишет мальчик. А со студентом еще разобраться нужно: может, он не случайно вшил в папку эти листки? Может, с намеком? Вот же ж твари…

    Особенно меня повеселил этот кусок: «То и дело слышу, как хлопает входная дверь. Они тут не только дрочат, но и срут. Срут очень часто, потому что жопы растянуты. Парни еще школу не закончили, а запирающий жом уже плохо удерживает экскременты, — я же видел, как эти обезьяны на уроках срываются в туалет каждые 15 минут. Урны после уроков забиты памперсами. Хоть бы, блин, о себе подумали: кому их жопа будет нужна лет через пять? Кто их на работу таких разъебанных примет? А замуж кто возьмет? Тьфу ты, блин, неужели я им еще сочувствую!.. Вот еще не хватало. Сами виноваты».

    Много ты в запирающем жоме понимаешь, тваренок… И, если уж на то пошло, не запирающий, а запирательный. Студента нужно поймать и примерно наказать. Может, он и есть «Артём Явас»? Вообще странно, что его так волнуют эти «усладительные дыры». Я сам таких нигде не видел, разве что в известном сортире «под звездами»; меня туда друг приводил на экскурсию. Я как увидел — аж засмущался. Давно это было. Читаю фамилию студента: Уразгельдиев. Не помню такого, ни на одном семинаре не был. Я даже не уверен, что эта фамилия есть в ведомости. Зачем на юридический поступал, если учиться не собирался? Ох, чувствую, хочет этот мальчик подарить мне скромную зеленую денежку… Уж так хочет, что просто невмоготу. Честно говоря, не люблю я взятки брать, но надо же как-то поддерживать реноме — и так все знакомые за глаза называют нищей швалью.

    С моим собственным запирательным жомом дела обстоят даже слишком хорошо, вот только живот болит сильно и голова кружится от водки. Грязно-белые фанерные стенки качаются, и полоска бежевого кафеля уплывает из-под ног. Я упираюсь лбом в прохладную дверь, когда подкатывают спазмы. Покурить бы… Уже сигарету в зубы сунул, зажигалку нашел в нагрудном кармане, а она, сволочь, не работает, газ кончился. Сижу и чиркаю. Пытаюсь от искры прикурить. Большой палец весь почернел и болит, полчаса щелкаю. За каким чертом я пришел на банкет после этой идиотской защиты? Восемь часов вечера — сейчас, наверное, одна вахтерша осталась внизу. Я торчу в уборной для преподавателей и страдаю. Дома две оголодавшие кошки и еще более голодные рыбки. В десять должен прийти Витя, а я еще могу и не успеть. Вина ему купить надо, он токай любит.

    Позвонил бы, да мобильник оставил в кейсе, а кейс — на кафедре. Не везет мне сегодня. Одно греет: этот засранец Лобков не защитился. Мне даже фамилия его не нравится — наверное, родственник того жирного телеведущего. Ученую степень он, конечно, не получил, а вот жратву пришлось все равно съесть, чтобы не пропала. Уж так он, болезный, старался нам всем подлизать. Ничего, даст бог, в следующем году защитится — и снова за его бабки покушаем. Я мог бутылку со стола умыкнуть, но как-то стыдно стало. Все-таки я — официальный оппонент. Несолидно.

    Живот крутит. Наверное, придется снова выпить но шпу. Она тоже в кейсе. Тоска… Бедный Лобков мне руку пожал после защиты: «Я всё понимаю, Валерий Михайлович. Нужно доработать. Жаль, что я не учел ваши замечания раньше». Улыбается через силу, как будто ученая степень — мелочи жизни. Веко левое дергается, губы дрожат. Бедный мальчик, ему несладко пришлось, я его даже пожалел в этот момент. Извинился несколько раз. Мне теперь и правда немножко стыдно.

    Хлопнула дверь. Я-то думал, что один тут остался. Даже ключ из двери вынимать не стал, хорошо хоть, дверь кабинки запер.
    
Конец номер один

Два нетрезвых мужских голоса. Не могу разобрать, кто это. Один, вроде, наш декан, а кто второй?
— Александр Альбертович, может, не стоит?
— Стоит, Олег. Приступайте.
— Не сочтите меня … ээээ… шовинистом, но, видите ли, дело в том, что я этого… как бы помягче выразиться… никогда не делал…
— Олег… Ну что вы… Я тоже когда-то не делал.
— Александр Альбертович… Простите, что я говорю это в таком тоне, но вы… вы мудак, Александр Альбертович. И Валерий Михайлович — тоже мудак.
— Зря вы так о нем думаете, Олег. Кстати, насколько я заметил, он еще не выходил из туалета. Валера!
— Не надо Валеры.
— Ну, отчего же не надо Валеры? Валера — свой человек. Он мне как брат.
— Нассать мне на вашего Валеру.
— А вот это он, как раз, не любит. Валера!
    Я отматываю туалетную бумагу, отрываю ее с тихим треском. Тщательно обрабатываю свой «запирающий жом». Сую реферат в поганое ведро, а кусок рассказа про glory holes — в карман, Вите дам почитать. Выхожу из кабинки и мою руки с мылом, стараясь не забрызгать костюм.
— Так что будем делать с этим юношей, Валера? — Спрашивает декан. — Может, ээээ… упростим процедуру повторной защиты?
— А я не могу, меня дома френдик ждет.
— Вот видите, Олег! А вы еще ломались.

Конец номер два

    Два пьяных мужских голоса:
— Он здесь окопался, сука. Я же говорил, у них запирающий жом не держит!
— Да ты гонишь!
    Дверь кабинки отлетела, и…

Конец номер три

    Приятный молодой голос:
— Валерий Михайлович, это я, студент Уразгельдиев…

Конец номер четыре

    Я услышал, как что-то разбилось, наверное, стакан или бутылка. Осколки зазвенели на кафеле. Чертова профессура! Все до единого — алкаши. Цвет отечественной юриспруденции называется. Кто-то влез в соседнюю кабинку, грохнуло пластмассовое сиденье. Завозился там, тяжелый. Жирную задницу себе на банкетах нажрал, в библиотеках насидел... Я любопытства ради заглянул в зазор между полом и фанерной перегородкой, чуть с унитаза не свалился. Тошнит… Этот даже брюки снимать не стал. Интересно, как он собирается это делать, в штаны? Его проблемы, конечно.

К ребристой подошве моего правого ботинка подобралась темно-алая струйка. Послышались тихие рыдания. Я постучал в перегородку:
— Олег! Ну что же вы, Олег?! Из-за какой-то дурацкой защиты!
— Вы что, издеваетесь?!! Отстаньте от меня…
— Олег, ну опять вы все сделали не по-людски. Чтобы покончить с собой, надо прийти домой, лечь в горячую ванну и только потом вены резать. Вдоль, а не поперек, иначе долго ждать придется. И руки из воды не вынимайте, чтобы кровь не свернулась.

Конец номер пять

    Я поспешно вышел из кабинки. Неудавшийся доцент Олег Лобков стоял прямо передо мной в мертвенном свете галогеновой лампы. Его змеиные глаза сияли мягким зеленым огнем, а с острых клыков стекала тонкая струйка слюны. Внезапно я понял, что в зеркале напротив видно только мое отражение. Не выдержав многочисленных унижений, он сбросил маску обывателя и явился мне в своем истинном обличии.
Я перевел дыхание и промолвил:
— Ты не человек! Теперь я это понял! К чему все эти игры с юриспруденцией?
— Да, ты ловко провел меня. — Усмехнулся вампир. — Но на этот раз ты беззащитен.
— Умри, шлюха Дьявола! — Вскричал я и пронзил его сердце чернильной ручкой «Паркер».

Конец номер шесть

    По кафелю процокали каблучки. От неожиданности я даже уронил этот горе-реферат вместе с сортирным опусом «Яваса».
    Вот, сейчас эта девушка постучится ко мне. Блондинка, конечно. Не особенно молодая, потому что мне самому тридцать пять. Пусть ей будет лет тридцать. Вот так, хорошо. На стальных шпильках. Нордическая блондинка из «Крутых стволов», затянутая в черную кожу. Остановилась, будто ждет чего-то. Странно… Ну что ж, приступим… Шум воды. Наверное, руки моет. А жаль, что в нашем сортире нет этих glory holes... Для натуралов, конечно… Долго плещется. Может, уронила что-то из еды себе на платье?

    Дверь соседней кабинки затворилась, тихо звякнула защелка. Она опустила сиденье. Шуршит бумагой. Наверное, тоже чей-то реферат. Села. Сиденье скрипнуло — тяжелая. Нет, не девушка. Бабища лет сорока. Наплевать. Струя мочи громко полилась в унитаз. Дооолго мочится — наверное, много выпила. Ладно, все равно кончить не успею. Может, не сразу уйдет? Пусть хоть прокладку поменяет или еще что-нибудь… Так и есть, шуршит. Выдирает откуда-то листок бумаги, снова шуршит. Ладно, кончить все равно не удастся. Делаю несколько глубоких вдохов, подтираю задницу десятой страницей и выхожу. Мою руки, жду, чтоб хоть узнать, на кого я дрочил анонимно. Так и есть, доцент Звягинцева, эта жирная сволочь. Ей с такой ряшкой не туфли на шпильках носить, а валенки…

    Она поправляет лифчик на огромной груди, замечает меня и внезапно краснеет как девочка. В руке у нее зажата пустая обложка автореферата. Она понимающе косится на листки, разбросанные по моей кабинке. Вздыхает:
— Вот так и живем.

Конец номер семь

    Кто-то вошел в туалет, но я не успел его разглядеть, потому что из глубин унитаза вылезло огромное серое щупальце с розовыми присосками. Оно утащило меня в канализацию, там я захлебнулся и умер, а потом меня сожрал гигантский осьминог.

Конец номер восемь

    Чьи-то голоса обсуждают защиту. Бабы. Жаль, что у нас общий туалет. Я всегда немного стесняюсь, когда за перегородкой сидит женщина. Особенно когда по большим делам. Неприятно становится. Не знаю, почему мне не нравятся бабы. Не нравятся — и всё тут.
— Валя, у тебя, случайно, тампонов с собой нет? Кажется, месячные начались. Живот болит.
— Ага, у меня тоже болит. И голова раскалывается.
— Так есть?
— Ну да. Только без аппликатора. Если ты любишь там пальцами ковыряться, бери.
— Ха-ха-ха!
— Ха-ха-ха!
    Идиотки. Нет, какие идиотки! С каким наслаждением я бы их жахнул шокером по задницам… как в том рассказе…
— Валерка Балашов — сукин сын, да? Чего ему стоило язык за зубами придержать?
— Да уж. Валерка — мудак. Прошу прощения за мой французский. Ха-ха-ха!
— Точно, мудак.
— И педераст, к тому же.
— Да ну?!
— Да ты что, вся кафедра знает. У него же волосы крашеные. И брови.
— Ааааа… Понятно… А я думала, у геев длинные волосы.
— Ха-ха-ха.
— Может, он к Олегу приставал?
— Всё может быть. А может, завидует.
— Чему это?
— Ну, как… У Олега жена, двое детей. А у этого — две кошки и бабушка.
— Он с бабушкой живет?
— Ага! Хи-хи-хи!
— Слушай, что-то тампон не пролезает.
— А я помогу…
— Осторожно, ногти! Хи-хи-хи!
— Не дергайся.
— Дура!
— Ой, а там сидит кто-то. Может, сам Валерка и сидит?

    И вы знаете, мне вдруг так захотелось покончить с собой…

Конец номер девять

    И тут сквозь дверцу моей кабинки прошел низенький серый гуманоид с большими черными зеркальными глазами и бластером в левой четырехпалой руке.
— Землянин, отдай мне бумажный носитель, который ты держишь в
руках, — скомандовал он. И я тут же отдал ему первую половину рассказа про glory holes.
— Вы уверены, что вам нужен именно этот бумажный носитель? — Опасливо спросил я.
— Уверен. Спасибо тебе, брат по разуму. Теперь мы обогатимся новыми, бесценными сведениями о ваших нравах и обычаях. — Промолвил гуманоид и исчез.
    В следующую минуту он вернулся, выстрелил бластером в стену кабинки и снова пропал.
В грязно-белой перегородке на высоте одного метра от пола дымилась аккуратная идеально круглая дырка.

Конец номер десять

    Кто-то влетел в свободную кабинку, и я услышал, как его тошнит. Поскорее вытер зад остатками реферата, помыл руки осклизлым хозяйственным мылом, забрал на кафедре кейс и побежал домой.
Не дай бог, этот Витя припрется в гости раньше, чем жена. Мне даже на закуску нечего поставить, а Светка что-нибудь придумает. И все-таки надо было хоть бутерброды с семгой взять, не говоря уже о торте.