Гражданин Какашкин. Вечно небритый, сутулый, сморщенный, как хуй на морозе. Вечно обросший седой соломой немытых волос. Серый как его пиджак. Безэмоциональный, уставший. Гражданин Какашкин - вечный старик.

Гражданин Какашкин был всегда и вонял всегда. Пах пыльным говном, мочой кошачьей, какой-то болезненностью. Казалось, Какашкин умирает, но это не так. Жизнь, не кончаясь, жестоко глумилась над Какашкиным. Может, от этого он был таким трупным. Взгляд у гражданина Какашкина всегда мутный. Хотя, кто сможет заглянуть ему в галаза, если от него так воняет? Но если бы кто-то и стал пристально вглядываться в его сщуреные зенки, то обнаружил в них трупность, почище внешней. Быть может, душа Какашкина оставила или умерла, а тело его неведомым образом шагало по земле, распространяя смрад мумификации.

Мои родители, переехав в этот дом, уже застали его соседом по этажу. Какашкин был тих и невидим почти всегда. Возможно, сидел дома. Возможно, где-то пропадал. Редко покидал свое жилище и брел куда-то. Никто не замечал его в буйстве, кроме как в день 1-го мая. Пока все ходили на демонстрации, собирались за праздничным столом, пили водку, гражданин Какашкин сидел у окна и что-то неразборчиво каркал на весь двор. Дух из его окна исходил самый преотвратный. А ночью, с 1-го на 2-ое мая гражданин Какашкин, то ли в шизофреническом шубе, то ли в сомнамбулическом, выходил на лестничную площадку и стонал. Видимо с этим днем у него были какие-то особые ассоциации. А еще он иногда прибивал на свою дверь доски. За все время, пока я жил в том доме досок скопилось немало. Дверь его выпирала как большая деревянная опухоль с волосками ржавых гвоздей.

«Говно он коллекционирует. Не может у него в хазе просто так вонять!»,- обычно говорил Пузырь. А я обычно соглашался и мы смеялись. А еще Пузырь говорил, что, возможно, у Какашкина дома кто-то умер и разлагается. Я отвечал, что так долго разлагаться невозможно, что труп бы давно съели мухи и черви. И мы часами спорили на эту тему. Пузырь подозревал в Какашкине маньяка и всегда относился к нему насторожено. Впрочем, если гражданин Какашкин и был маньяком, то вел себя чересчур аккуратно даже для вменяемого. Каким он вовсе не являлся.

Гражданин Какашкин был для нас своеобразным взрослым козлом отпущения. Мы вымещали на него свою злость, все наши конфликты с родителями и одноклассниками. Бывало, на палку насаживали колбасину собачьего говна и кидали ему, проходящему рядом, в спину. Он, обычно не обращал внимание и брел дальше. Иногда мы просто срали ему под дверь. «В коллекцию!», - говорил в таких случаях Пузырь. Мы не ненавидели его. Просто он был всеобщей жертвой.

Утром, по пути в школу, я встретил Пузыря. Он, сидя на корточках, что усердно рисовал на асфальте, передвигая по-гусиному свою жирную тушу. Я подошел к нему и, отвесив пендаль, сообщил, что пора на занятия. Толстый насупился и попросил отъебаться: типа, есть у него дело поважнее. Тогда я поинтересовался, что он рисует. Пузырь встал, критически оглядел нагромождение меловых линий: «Не. Отсюда не видно будет. Полезли на крышу».

Чердак в нашем доме был давно заколочен, по этому мы взобрались на крышу по пожарной лестнице. Осторожно ступая, местами по рубероиду, местами по кровельной жести, мы подошли к краю. И тут я увидел рисунок пузыря. Внизу, на асфальте, молитвенно сложив ладони, в небо глядел нарисованный гражданин Какашкин. Крышка его черепа отсутствовала и вместо мозга, из чрепной коробки, выглядывал крендель галдэхи. Испещренное морщинами лицо Какашкина и его мутные глаза выражали спокойствие трупа. Это было потрясающе. Я был шокирован  сообщил Пузырю, что у него невьебенный талант. И что подобного я еще не видел. Пузырь покраснел и важно сложил перепачканные мелом руки на груди: «Сейчас, еще надо подписать – все художники подписываются под своими картинами». Мы спустились обратно. Пузырь начал завитками выводить «Николай Пузырев. 198..». Дописать он не успел, так как на его коротко стриженую голову опустилась метла дворничихи: «Ах, вы засранцы!». Она долго еще что-то орала нам вслед, а мы бежали в школу и смелись. Опоздали, разумеется.

Никакой реакции на рисунок со стороны гражданина Какашкина не последовало. Хотя, мне кажется, из своего окна он мог его прекрасно видеть. Какашкин был все так же угрюм, заторможен и мертв, как и раньше. Видимо все мирские ситуации его нисколько не трогали. Правда, теперь, иногда, гражданин Какашкин шаркал в сторону Смоленского кладбища, где мы видели его несколько раз. Он сидел то на одной могиле, то на другой. Он ничего не делал, не говорил, не жестикулировал. Он был просто очередной вещью на могиле, среди свечек, выцветших венков и жухлой растительности. Впрочем, настолько же вещеобразно и депрессивно, Какашкин выглядел бы и на арене цирка в клоунском наряде.

Мы сидели на скамейке напротив помойки. Кидались в нее черноплодной рябиной на меткость, отчего мусорный бак был покрыт фиолетовыми брызгами разорвавшихся ягод. Гражданин Какашкин влачил свое жалкое естество по асфальтовой дорожке справа. «Щас в помойку полезет! Какашкин – помоечник!»,- прокомментировал происходящее Пузырь. И точно, подойдя к помойке, Какашкин полез в бак. Но вытащил он оттуда, не оправдав наших ожиданий, не черствый хлеб и не тухлые консервы, а голубя. Птица явно была ранена, но еще жива – трепыхала крыльями и всячески вырывалась из костлявых рук гражданина Какашкина. Мы с отвращением смотрели на происходящее. «Сожрет, наверное…», - сказал Пузырь и кинул в Какашкина ягодой. Вероятно, так оно и было: Какашкина никогда не замечали в магазине или, хотя бы, с сумкой или продуктами в руке.

Прижав голубя к груди, гражданин Какашкин удалился в свое смрадное жилье. А потом он перестал для нас существовать. У нас появилась другая жизнь, без Какашкина, зато с алкоголем, девушками, ганджубасом, институтами, работами... Пузыря я потерял из виду уж на четвертом курсе. Сам давно переехал в другой район и забыл даже думать о Какашкине.

Я собирался с работы, когда зазвонил мобильник. «Привет! Узнал?». Пузырь. Как нашел мой телефон? «Твоя мать дала? Как сам?».  Я рад был слышать старого друга и мы договорились встретиться. В нашем старом дворе.

Пузырь, как оказалось, теперь работает арт-директором крупного издательского холдинга. Получает тучу денег: «Недавно дачу купил, приглашаю – в баньке попаримся. В плотную к участку – река. Просто загляденье! Лес, гибы, вся хуйня». Я, впрочем, тоже неплохо устроился. Мы пили пиво, беседовали. Уже основательно набрались. В доме напротив открылось окно. «Вот, блять, ебнутые люди! На улице, ебаныйврот октябрь – а они окна, блять открывают», - сказал пьяный Пузырь. А у меня по спине пробежал холодок – это окно гражданина Какашкина. «Неужели жив, старый засранец?»,-удивился толстый. «Газовая атака: Какшкин открыл окно!», - закричал он, как когда-то в децтве. В окне появился старик Какашкин. Он прижимал к груди что-то. Вытянув руки из окна, он разжал их и в небо полетел голубь. Мы молча наблюдали за полетом птицы. Я сказал, что, видимо, гражданин Какашкин не ест голубей, а, наверное, лечит… Пузырь задумался. А потом сказал, что, наверное и от шизофреника Какашкина есть какая-то польза: «А мы что с тобой делам? Бумажки перекладываем?... Пойдем, наебенимся?».

«А, пойдем»,- сказал я. И мы пошли и наебенились.