Выходишь из подъезда – а мысль одна. Прогуляться сквозь лес, посмотреть на небо, на солнышко, перебрать в голове возникающие банальности. Светло-бирюзовое, например. Или «яркое как апельсин». Отхлебнуть от седьмой. Или уже восьмой? Память на этом этапе запоя не фиксирует такие мелочи, как количество бутылок пива, выпитых с последнего пробуждения в два часа ушедшей ночи. Хрустнула еловая веточка. Тоненькая, жалкая, плакать охота. Ну вот, плачу. Как немного надо израненному, обнаженному  ядом дионисийским сознанию, чтобы почувствовать тщету. Всеобщую и всеохватную хрупкость существования. Падаю на колени, а образы усложняются тем временем. Уже откуда-то невыносимая легкость бытия промелькнула, дзен-буддизм прозвенел колокольчиком. Мягко так, отдаленно. Дзенннн-дзиннььь-дзенн… Чешуя жестяной рыбы прошелестела невысоко над головой. Нет, чешую, пожалуй, оставим. Так, поднимаемся. Колени отряхнуть от кусочков земли, чешуек сосновой коры, травинок. Где здесь ближайший? Ага, «муравейник». Подходящее название. Там и воплощу свою единственную мысль.

Мысль, конечно, не единственная, но важная. Попробуйте пить водку в течение месяца, а потом думать единственную мысль. Вернее, не водку. Водку вначале неделю, и потом эпизодически. Потому что вначале нужно публичное одиночество,. Это когда идешь с бутылкой водки по улице, а на тебя никто не смотрит. Помаленьку исчезаешь из мира чистогана и производственных отношений. Время приобретения новых друзей, таких же одиноких, несчастных, всепонимающих. Первая неделя запоя – это артиллерийская подготовка, рев двигателей на взлетно-посадочной полосе и отдача долгов этому миру. Ничто не может сравниться по силе бравурных ощущений с первой неделей, пока пьется водка. О, это ожидание, о, эта страсть!

Вторая неделя – это время портвейна. Время единения и мужского братства, прощания с оружием и ловли форели на прокуренных кухнях. Время понимания, что всё хорошо, да и всегда, в общем-то, было хорошо. Что может смутить веселое сердце человека, купившего «Агдам»? Да, в сущности, ничто. Даже купившего три семерки смутить очень сложно. Легко поддаются укорам и сомнениям люди, пьющие номерные портвейны. Потому что это портвейн. Хотя и номерной. Вернее, номерной, но всё же уже портвейн. Смущение проходит на второй день. Ибо там уже и три семерки, а у кого-то уже и «Агдам», при которых стеснительность и щепетильность невозможны в принципе. Какая уж там щепетильность и стеснительность, когда бы сырок не уронить на грязные, заплеванные и замызганные детишками доски детсадовской веранды? Тут уж не до морали и этики. Пляшут, весело танцуют пальцы рук. Главное – не уронить.

Третью неделю воспринимаю как бесконечный праздник души. Пиво и водка, водка и пиво. И Великая Русь, стоящая надо всем. Прозрачная, как воды Байкала Русь. Пронзительные трели птиц по утру, когда солнце начинает подсвечивать сиреневые клубы облаков. Заползающий под майку предрассветный холодок. И жгуче-прекрасный вкус ерша. О, ёрш! Как правильно заметил классик, чтобы не тошнило от этих поцелуев, к ним надо привыкать с детства. Правда, замечено это было о том, с чего началась третья, и чем заканчивалась вторая недели. Ведь ерш был не сразу, о нет! Парочку, а то и троечку дней – только поцелуи. Водка и портвейн. По сотке каждого в граненый символ победы. Жидкий рубин, огненная страсть! Но, как только портвейн начинает нагонять тоску, когда уже поэтически настроенная третьей неделей душа связывает его цвет не с рябиновой гроздью, а с кровью, с Чезаре Борджиа, с Вифлеемской ночью и армянской резней, пора переходить на пиво. И вот, поцелуи уходят в прошлое, а их место заменяет ёрш.

Ну, а когда помаленьку подходит четвертая неделя, то грудь начинает распирать чувство, что вот, мол! вот! Не зря всё это было, курилка ты чёртов! не зря! Наступит счастие, катарсис будет! И без него, конечно, жизнь прекрасна, но с ним, с ним! И вот

ЛЮБОВЬ

Бесконечное, прекрасное, щебечущее соловьем и щекочущее перышком грудь чувство Любви настигло меня. И водка была позабыта за ненадобностью. Только пиво. Бутылка за бутылкой. И Любовь.

Итак, воплощение единственной мысли вроде бы возможно здесь. Беру пять бутылочек попроще, выгребаю какую-то мелочь, и вон! Вон отсюда, из этого параноидального магазина, увешенного камерами слежения, с мордоворотом-охранником на входе. Какое у него страшное, пустое лицо. Бывают же такие лица? Да даже если бы я хотел украсть что-то в этом магазине, разве бы смог я, Я! совершить этот, в сущности, безобидный проступок при таком охраннике? Нет. Ведь он может же и убить. Так, просто так, для развлечения. Для удовлетворения своих базовых, простецких инстинктов. Порубить потом меня на тысячу кусочков и рассовать по бутылочкам с жидкостью для прочистки канализационных труб. А на улице хорошо. И Любовь опять начинает заполнять каждую мою клеточку, каждый волосок на коже. Сорок минут прогулки через пробуждающийся летний лес. Их могло бы быть и меньше, этих минут, но Боже мой! Как можно просто и быстро пробегать мимо всех этих замечательный творений Господа нашего? Растущих, летающих, бегающих, что-то поедающих, жужжащих… Даже редкие собачники настолько приветливы, что охота с каждым поболтать, спросить о породе, о стройности, о шерстистости, окрасе и дрессировке. Да много чего охота спросить. Но нет. Моя Любовь уже ждет меня. Она спит, конечно, пока еще слишком рано, чтобы она ждала меня сознательно. Но бессознательно она ждет меня даже в объятиях Морфея. Ведь не в других же объятиях она меня ждет. Как это может быть? Моя Любовь и какие-то там непонятные, чужие, может быть даже, негигиеничные  объятия? Нет, я не могу это представить себе сейчас. Ни сейчас и ни потом. Никогда. Это слишком ранит моё измотанное марафонским заплывом сознание. А вот уже я и почти пришел. Ах, ну какое же идиотское название для микрорайона. «Ща». Вы вслушайтесь только в этот тон базарной торговки, которая досмаливает сигаретку «Прима», вот она затушит её своим кирзовым сапогом, втопчет её в осеннюю стылую грязь, и навалит вам в пакет снулой рыбешки под пиво. Но не сейчас. Ведь у неё еще осталась пара затяжек. И она, мельком окинув ваш затрапезный видок, протяжно, выпуская клубы вонючего дыма, произносит – Ща!

Ну вот и улица, где живет моя Любовь. Справа тянуться гаражи и пустырь с пивнушкой, пока еще закрытой.

- Радость моя, курррва! – от переизбытка чувств сразу перехожу на крик.
- Давай вставай, пивнуха скоро откроется! Да и у меня пока еще есть парочка бутылок! Давай, коза, хватит спать, солнце проспишь!

Вот сейчас, сейчас, откроется окно моей Любви; и Она облагодетельствует меня своим светом; и скажет Она, что скоро сойдет ко мне; и новые горизонты, новые свершения, новый прекрасный мир приидут ко мне. О, моя Любовь!