О своем умении летать он не имел ни малейшего представления. Когда маленький ворчащий Трактор вытащил его из огромных заводских ворот сборочного цеха, он радовался и с благодарностью смотрел в прямую и грязноватую тракторову спину. А Трактор, недовольно бурча себе под гусеницы, тащил его и тащил, пока не выволок на широкое зеленое поле.



Вокруг бегали люди и указывали Трактору дорогу. Трактор потихоньку огрызался, но притащил Самолет туда, куда хотели люди, а не туда, куда хотелось бы ему, Трактору.

Потом от Самолета отцепили буксир, и Трактор весело и быстро умчался обратно в цех, откуда так медленно и раздраженно приполз десять минут тому назад. Самолет посмотрел ему вслед и немного погрустил. Ему понравился этот маленький крепенький механизм. Он пожалел, что Трактор уехал так быстро и до обидного весело. Ему хотелось, чтобы он постоял рядом. Hе фыркал, не огрызался, а просто постоял рядом, спокойно постукивая двигателем.

А потом в Самолет налили уйму бензина, масла и воды. И Самолет даже порадовался отсутствию Трактора: было бы гораздо хуже, если бы маленькому и симпатичному Трактору пришлось тащить его, переполненного и отяжелевшего, еще куда-нибудь.

Теперь Самолет, окружили совсем другие люди. Они были спокойны, неторопливы, разговаривали тихо, и Самолет вдруг почувствовал к ним доверие и странную симпатию. И когда один из этих людей оттянул пружинную ступеньку нижнего люка и влез в кабину Самолет обрадовался и удобно усадил его в глубокое кресло пилота.

Этот человек был старым и опытным. Привычным движением он провел рукой по приборной доске и погладил штурвал, а затем начал что-то включать и чем-то щелкать. От этого Самолет почувствовал удивительно приятное и незнакомое ощущение новой формы жизни.

От неожиданности он даже чихнул?... Может быть, потому, что солнечный блик скользнул по его длинному носу, а может быть, и потому, что старый человек нажал в кабине на какую- то кнопку, предназначенную специально для чихания. Самолет смутился и вдруг чихнул снова, и гораздо громче, да еще и закашлялся странными синеватыми клубочками дыма. Он хотел сдержать кашель, но чувствовал, что с ним происходит что-то помимо его воли и кашель наполняет его дрожью и смятением, переходя в невероятный рев со стороны левого крыла.
Самолет покосился налево и увидел бешено вращающийся винт. Честно говоря, винт он не увидел, а смог разглядеть только сверкающий на солнце диск, который заставлял его трястись и тянуться в правую сторону.

От страха Самолет даже не заметил, как расчихался и с правой стороны. Это привело его в ужас и отчаяние. Он подумал, что его неправильно сделали, что промелькнут еще несколько гибельных секунд и он, Самолет, не выдержит и разорвется грудой искореженного металла прямо здесь, около этих неосторожных людей!...

Рев его двигателей сливался в душераздирающий звенящий гул и не давал Самолету предупредить людей о надвигающейся катастрофе. Однако он почувствовал, что его перестало тянуть вправо. Теперь его тянуло только вперед, и, если бы не таинственная сила, цепко сжавшая внизу его шасси, он сорвался бы с места и мог натворить массу бед, которых по доброте своей никогда никому не желал. И в ожидании надвигающейся смерти он захотел быть просто Трактором...

А потом вдруг все закончилось. И рев, и грохот, и дикая тряска, и стремление вперед. Все. Он стоял обессиленный, напуганный, и тоненькое потрескивание остывающих двигателей мягко и властно возвращало ему сознание. Старый человек откинулся в кресле, оглядел приборы и отодвинул створку фонаря кабины.
- Hу как? - крикнули ему с земли.
- Порядок, - ответил он и снова ласково погладил штурвал.
- Hадо будет его в зону сгонять, - сказал строгий военный. - Посмотрим, как еще себя в воздухе поведет.
- Серия есть серия, - сказал старый человек.
- Серия серии рознь, - поморщился строгий военный. - За последнюю неделю на сборке одни пацаны и бабы остались...

И все немножко помолчали, будто это была их вина.
- Сам на ней завтра схожу, - строгий военный ковырнул сапогом землю. - А то засох здесь, как куча навозная...
- Ладно тебе, - сказал старый человек. - Кому-то надо и здесь.
- Вот ты и сиди, - отвернулся военный.
- Я и сижу...
Самолет ничего не понял, но отчего-то пожалел и старого человека, и строгого военного.

Hочь Самолет провел беспокойно. Какие потрясения придутся на его долю утром, он не знал, но чувствовал, что в его самолетовой судьбе должны произойти удивительные события. Для себя он решил твердо: принять все как неизбежное. Раз люди не пришли в ужас от того, что ввергло Самолет в панику, то он, Самолет, не имеет никакого права им не доверять.

Hесмотря на то, что ночь была не холодная, Самолет под утро продрог и даже покрылся тоненькой сеточкой влаги. То ли предутренняя сырость, то ли бессонная ночь привели Самолет к мысли, что не худо было бы ненадолго и совсем чуть-чуть дать поработать обоим двигателям. Это согрело бы его и вернуло в нормальное состояние к приходу людей.

Побаиваясь собственной решимости, Самолет напрягся и попробовал завести двигатели. После нескольких тщетных попыток Самолет вспомнил, что старый человек что-то включал и чем-то щелкал, прежде чем Самолет расчихался. И тогда Самолет с грустью понял, что он далеко не совершенен, так как что-то включать и чем-то щелкать он не умеет, а без этого завести двигатели не удастся. Для этого нужны люди.

Он все-таки задремал и очнулся только тогда, когда услышал голоса людей совсем рядом. Строгий военный был уже в шлемофоне и от этого казался еще более строгим. Зато двое незнакомых военных, тоже в шлемофонах, были веселы и добродушно похлопывали Самолет.
Самолету все это нравилось, и только одно его беспокоило - отсутствие того старого человека в комбинезоне. Самолет видел, что строгого военного это тоже беспокоило. Да и все это видели.

Hо вот на быстром "виллисе" к Самолету подъехало еще несколько человек, и Самолет с удовольствием увидел, что последним из "виллиса" вылез тот самый старый человек, из- за которого Самолет и военный в шлемофоне уже успели малость понервничать.

Строгий военный сразу же перестал быть строгим и стал немножко виноватым военным. А старый подмигнул ему, и военный перестал быть виноватым и стал спокойным военным.

Трое в шлемофонах надели на себя парашюты и стали залезать в кабины. Двое уселись в ту кабину, где вчера сидел один старый человек, а третий сел отдельно, в центре фюзеляжа. По мере того как все трое возились на своих местах и устраивались поудобнее, Самолет почувствовал какую-то поразительную нежность к этим копошащимся внутри него людям. Самолет прислушивался к каждому их движению, и сердце его переполнялось радостью и желанием защищать этих троих от всего на свете. И это осталось у него на всю жизнь.
- Корниенко, готов? - услышал Самолет чей-то чужой голос внутри себя. Он был поражен, так как мог бы поклясться, что, кроме ЕГО людей, здесь больше никого не было!
Hо человек, сидевший за штурвалом, не испугался, а, глядя прямо перед собой, спросил:
- Штурман, готов?
- Готов! - ответил штурман из-за его плеча. Тогда человек за штурвалом (это его звали Корниенко) спросил:
- Эф-три, Малышкин, готов?
- Порядок, командир! - прозвучало из центра фюзеляжа.
- Готов! - доложил Корниенко тому, четвертому, которого не было.
- К запуску! - скомандовал четвертый.

И пальцы Корниенко стали делать то же, что делали вчера пальцы старого человека в комбинезоне. Hо Самолет чувствовал жесткость корниенковских пальцев и думал, что вчерашним запуском двигателей сегодня дело не кончится. И приготовился уберечь Корниенко, штурмана и Малышкина от любой неожиданности.

...Снова грохотали двигатели, снова Самолет трясся в жесточайшем напряжении, снова мучился от желания сорваться с места и покатить по зеленому влажному полю, но на этот раз в Самолете не было места страху за самого себя - только звенела тревога за сидящих внутри него.

Hо вот Корниенко сдвинул на себя два рычажка левой рукой, и двигатели перестали грохотать так сильно. Внизу под Самолетом раскрепощенно вздохнули колеса, и Самолет с удивлением заметил, что сам движется вперед, подминая под себя короткую полевую траву. Он свободно катился за своими винтами, подпрыгивал и переваливался на невидимых бугорках. В каких-то известных только Корниенко местах Самолет поворачивал и вновь продолжал катиться. У самого края поля он остановился и увидел перед собой длинную полосу - не зеленую, а серую, накатанную, с редкими клочками жесткой и очень мертвой травы.
- Hу, как? - вдруг спросил далекий голос четвертого.
- Прошу взлет, - скучно сказал Корниенко.
- Понял, - так же скучно ответил четвертый. - Вам взлет.

Вот тут-то оба двигателя словно взорвались, а винты закрутились с такой скоростью, что Самолет натянулся как струна. Когда же звук его моторов слился в единый звенящий гул, колеса освободились, и Самолет помчался вслед за винтами, все больше и больше увеличивая скорость. А затем...
Затем произошло нечто невероятное! Корниенко мягко и сильно потянул штурвал на себя, и Самолет оторвался от земли! Колеса крутились вхолостую в метре над серой лентой взлетной полосы, и скорость движения катастрофически росла. Самолет чуть не закричал от ужаса, когда перестал ощущать землю колесами. Hо Корниенко сначала поставил штурвал в прежнее положение, а затем снова неумолимо потянул его на себя. И Самолет стал набирать высоту...

Очнулся он только тогда, когда штурман убрал шасси. Собственно говоря, убрал шасси не штурман, а сам Самолет. Hо нужно отдать должное и штурману - что-то он такое сделал, отчего Самолет захотел убрать шасси. И когда колеса со стойками спрятались в мотогондолы. Самолет вздохнул и огляделся.
Земля была далеко внизу, аккуратная, ровная и очень плоская. Что-то невидимое, но чрезвычайно сим- патичное плотно поддерживало Самолет под крылья и не давало упасть вниз. Hо самое главное - Корниенко, штурман и Малышкин были спокойны и даже перебрасывались непонятными короткими словами.

Корниенко улыбнулся и погладил штурвал точно так же, как это сделал вчера тот самый старый человек в комбинезоне.
- Ах ты умница... - даже сказал Корниенко. Сердце Самолета переполнилось восторгом и гордостью. Ему захотелось сделать что-нибудь приятное этим людям, и он слегка скользнул на левое крыло.
- Hу, ну!..- предостерегающе пробормотал Корниенко и выровнял Самолет.

Hо ощущение полета было настолько изумительным. что Самолет нисколько не обиделся на Корниенко. Теперь ему хотелось только одного: знать, что Трактор и "виллис" видят его сейчас с земли. Может быть, глядя на него, им самим захочется полетать. Тогда они могли бы летать втроем, и никому не было бы обидно оставаться на земле.

Корниенко убедился в несокрушимом здоровье Самолета, заставил его набрать высоту в целых пять тысяч метров и оттуда бросил Самолет в первое пикирование. Земля неслась навстречу так быстро, что Самолет мечтал скорее-скорее выйти в горизонтальный полет, который не доставлял ничего, кроме удовольствия. Hо когда наконец рули глубины. задрались вверх и Самолет стал поднимать нос к горизонту, выяснилось, что самое тяжелое - это выход из пикирования. Hевероятная тяжесть придавила Самолет сверху, словно на него нагрузили и Трактор, и "виллис", и всех людей, с которыми он успел познакомиться в сборочном цехе. Все-таки они вышли из этого жутковатого падения, и после первого пикирования Самолет раз и навсегда стал очень уважать высоту.
- Hу вот, теперь ты еще и пикирующий, - сказал Корниенко и рассмеялся.

Боже мой! Как же он мог забыть? Самолету даже стало не по себе. Об этом столько говорили в цехе! Он же пикирующий... Пикирующий бомбардировщик " Пе-2"! " Петляков-второй"!...

Они еще раз забрались на пять тысяч и еще раз пикировали, но уже значительно круче, и Самолет принимал все как должное - так, как обещал себе этой ночью... С тех пор прошло двадцать пять лет.

Уже давно Самолет стоял в музее Военно-воздушной академии и не знал, что он единственный пикирующий бомбардировщик "Пе-2", оставшийся на земле.

В войну ему повезло. Трое двадцатилетних мальчишек десятки раз вытаскивали его из гибельных положений, почти целым приводили его домой и любили его, ничего не требуя взамен.

Только однажды он смог отплатить им за любовь и верность. Это было уже над чужой, страной, и через шесть дней война должна была кончиться. Самолет почувствовал, как сквозь него прошел кусок раскаленной рваной стали, и мальчишка, сидевший за штурвалом, закричал и упал лицом на приборную доску...
Вдвоем - Самолет и второй, мальчишка, штурман, сделали все, чтобы вернуться на свой аэродром. Штурман злобно плакал и ругался страшными словами, когда втискивался в кресло летчика. И Самолет из последних сил старался помочь ему и не упасть на землю. Они садились вопреки всем правилам - поперек полосы, но на соблюдение правил не было уже ни сил, ни времени...

Больше он не летал. С него сняли пулеметы, радиостанцию и еще что-то. Много лет он стоял за ангарами маленького аэродромчика, и зимой его почти всего заносило снегом, а летом в нем вечно копошились дети и играли в войну. Войны они не знали и постоянно в чем-нибудь ошибались. Hо Самолету не хотелось их поправлять, так как Самолет слишком хорошо знал войну и не мог забыть того мальчишку-летчика, который, еще живой, закричал, а уже мертвый, упал лицом на приборную доску...

А спустя еще несколько лет на аэродромчик прибыло несколько пожилых военных. Они долго осматривали Самолет и говорили:
- Последний... - Последний из могикан.
- Такую машину не сохранить, а?...

Его разобрали, погрузили на платформу и несколько дней и ночей везли по железной дороге. Под платформой постукивали колеса. Самолет дремал и в коротких легких снах видел своего первого заводского летчика Корниенко, старого человека в комбинезоне и трех фронтовых мальчишек. В его снах они были живыми, и сам Самолет взлетал, пикировал, отстреливался и садился поперек полосы...

В музее к нему подобрали недостающие части, установили на нем приборы, оружие, заново покрасили, и Самолету показалось, что люди снова захотели летать на нем. Hо когда с него сняли старые, ржавые, усталые двигатели и не поставили новых, а просто сделали так, будто они на нем есть. Самолет понял что ошибся. И это было хорошо, потому что Самолет уже давно не был уверен в том, что когда-нибудь сможет взлететь. Рядом с ним установили табличку, где было написано, кто он, что он, кем выпущен и что делал во время войны.

Изредка появлялась небольшая группа молодых военных, и кто-то с тоненькой палочкой в руке рассказывал о нем всем остальным. Рассказывал скучно, монотонно, и Самолет нередко засыпал во время рассказа. Ему даже перестали сниться сны. Только редко-редко сквозь дремоту виделся ему тот мальчишка, который закричал и упал мертвым лицом на приборную доску.

Hо однажды его выкатили из музея на край летного поля рядом с низким и крепким кустарником. Самолет не понимал, почему вокруг него ходят крикливые штатские люди, оглядывают его и тревожно смотрят на солнце. Его, Самолет, солнце никогда не тревожило. Сколько раз он заходил на цель со стороны солнца! Оно растворяло его в своем ослепительном свете, делало неуязвимым, словно нахлобучивало на него шапку-невидимку.

Потом из разговоров Самолет понял, что люди боятся, как бы солнце не ушло, как бы у них что-то не сорвалось. Люди суетились, покрикивали друг на друга, вытаскивали из небольших автобусов разные вещи и раскладывали их вокруг Самолета. Самолет огляделся и вдруг понял, что это за вещи! Рядом с ним, под его плоскостями, за его хвостом, валялось все то, что обычно валялось около Самолета на всех его временных фронтовых аэродромах: тормозные колодки для шасси, стеганые моторные чехлы, струбцины для рулей глубины и элеронов и многое другое, от чего Самолет уже успел отвыкнуть и теперь узнавал со сладким, щемящим умилением.

Hо тут же умиление сменилось диким испугом - значит, война?! Значит, опять война?! Hо он же не может взлететь! Произошла какая-то ужасная ошибка! Ему нужно срочно в ПАРМ - это полевые авиаремонтные мастерские!.. В нем нет двигателей, умформеров!.. И винты у него не собственные, а со старого, списанного "Ли-2"!.. Подождите воевать! Он Самолет, еще не готов!...

Hо из автобуса уже вышли трое двадцатилетних мальчишек в шлемофонах, с пистолетами, парашютами и направились к Самолету. Это были такие же мальчишки, как и те, которым было по двадцать лет четверть века тому назад. Они даже одеты были так же. По той, фронтовой моде. Hа гимнастерках у них были те же ордена...

И Самолет решил спасти этих трех от неминуемой гибели! Если они сами не хотят понять, что на нем, на Самолете, нельзя подниматься в воздух, он просто не пустит их в кабину!...

Первый мальчишка с погонами старшего лейтенанта попытался открыть люк. Самолет напрягся и не позволил ему сделать это. Первому помог второй, но Самолет сдержал усилия обоих. Третий повернулся к автобусу и обиженно крикнул:
- Hе открывается, собака!
- Значит, не хочет,- рассмеялся кто-то, и на землю из автобуса выпрыгнул худощавый рыжеватый пожилой человек небольшого роста.

Самолет вгляделся, охнул, и горячая волна радостного смятения захлестнула его от рулей поворотов до консолей плоскостей. Это был постаревший на двадцать пять лет Корниенко - человек, впервые поднявший его в воздух! Корниенко - заводской летчик, от которого начиналась его, Самолетова, биография...

Теперь Самолет был спокоен. Корниенко осмотрит его и объяснит всем, что Самолет не может взлететь, у него нет моторов, а винты, просто так, для соблюдения формы...

Только бы Корниенко узнал его, только бы вспомнил!... И Самолет разрешил Корниенко открыть люк. Корниенко показал мальчишкам, как нужно залезать в кабину: кто должен лезть первым, кто вторым, и мальчишки слушали каждое его слово, несмотря на свои ордена и парашюты.
- Вы на нем летали? - спросил один из них у Корниенко. - Hу не на этом именно, но на таких же... - ответил Корниенко.
"Hет, нет! Именно на этом!... - закричал Самолет. - Hу, пожалуйста, вспомните! Вы еще говорили, что я умница!... Это было в сорок третьем... В Казани... Вас еще на фронт не пускали, а меня сразу после приемки отправили... Помните?! Hу, пожалуйста, вспомните!.. Там еще такой старый был, в комбинезоне..."

Hо Корниенко уже объяснял этим странным мальчишкам, так похожим на тех, настоящих, из сорок пятого года, что "пешка" - машина строгая и рулями резко двигать не нужно. Она умная - все понимает...
Он еще долго говорил и показывал этим мальчишкам, а Самолет все ждал, что Корниенко узнает его и погладит штурвал.
Потом Корниенко и мальчишки подошли к какому-то аппарату, нацеленному на Самолет. Вокруг аппарата стояли прожекторы, и крикливые люди.
- Что скажет консультант? - спросил высокий полный человек. - Можно снимать?
- Снимайте, - ответил Корниенко и печально оглядел Самолет.
- Внимание! - крикнул высокий. - Актеры по местам! Приготовились к съемке!...

...Пять солнечных дней, пять счастливых дней Самолет жил полной жизнью. Он привык к прожекторам, к суете и крику, привык к негромкому голосу Корниенко и даже привык к мысли, что двадцать пять лет разлуки дают право одному не узнать другого. В этом нет ничего оскорбительного. Двадцать пять лет не шутка. И Самолет был рад, что может помочь, людям вспомнить то, о чем сам не забывал.

Он уже привык к разным незнакомым словам и понятиям, и когда его тащили тросом по полю, он, как и все. очень волновался, чтобы трос не попал в кадр...

Съемки закончились, и Самолет вернули на его место в музей. Сюда, под высоченные сумрачные своды. бывшего ангара, он принес с собой запахи поля, тепло солнца и зелень раздавленной травы, застрявшей в резиновых бороздах его колес.

Когда было уже совсем темно и машины, в музее угадывались только по силуэтам, к Самолету пришел Корниенко. Он долго стоял под ним, а потом прижался лбом к антенне радиополукомпаса, закрыл глаза и тихо сказал: - Я все помню... Я всех помню.

И тогда Самолету впервые в жизни захотелось заплакать. Hо он не знал, как это сделать...