В семнадцатый день первой луны года Голубого Петуха один олдовый кореш подогнал мне рулон пожелтевшей от времени туалетной бумаги, найденный им на чердаке старинного дома, предназначенного к сносу. На упаковке значилось: "БУМАГА ДЛЯ УБОРНЫХ. Магаданская писчебумажная артель им. М.Скуратова. ОТК: 4-й квартал 1939 года. Цена: 00 руб. 67 коп."

Наощупь эта бумага представляла собой нечто среднее между наждачной шкуркой и упаковочным картоном, из чего можно было заключить, что в отличие от изнеженных задниц нынешних людей, седалища наших далёких предков отличались куда большей устойчивостью к различным внешним воздействиям.

Так и не рискнув использовать этот продукт по прямому назначению, я вскоре нашёл для него иное применение. Порывшись в своём облезлом командирском планшете, однажды найденном мною на помойке и теперь используемым вместо барсетки-"пидораски" для документов, ключей и разной мелочи, я извлёк из него старинное "вечное перо", заправленное густыми фиолетовыми чернилами. Затем я почтительно развернул этот свиток, произведённый рабами магаданской артели из прессованных заноз и еловых опилок, открутил колпачок ручки и стремительным росчерком стального пера начертал на нём иероглиф "сюань"…


ТО, ЧТО РАДУЕТ СЕРДЦЕ

Заебись, когда первый утренний стопарь "отвёртки" не выходит наружу сразу, но ненадолго задерживается за кадыком. И тогда мои больные мозги плавно пробуждаются к новой жизни и, как прежде, явственно прозревают тайный смысл десяти тысяч вещей.

Заебись, когда вдруг ломается телевизор и давным-давно отравленное сознание хотя бы на время очищается от гнойного месива, составленного из голливудской скверны, жлобских сериалов и бесстыдной рекламы, предлагающей мне купить Вечное Счастье в виде пены для бритья или таблетки от запора.

Заебись, когда ароматное соцветие скифской травы, туго-натуго свёрнутое в листик папиросной бумаги, полностью оправдывает возложенные на него ожидания. (Но до чего же хуёво, когда, бывает, этого всё-таки не происходит! Как тогда, скажите мне, найти в себе силы не впасть в тоску осеннего дня? Как не поддаться унынию одинокого зимнего вечера, проведённого в полном молчании у холодного очага?)


ТО, ЧТО УДРУЧАЕТ

Если вы проявите опасную неосторожность и начнёте пристально вглядываться в лица пассажиров в общественном транспорте (Утагава Куниёси & Питер Брейгель, Старший и Младший), в вашем чувствительном сердце не смогут не родиться сомнения в том, что это гнусное скопище горных обезьян — истинный венец творения и вершина эволюции… И тогда ничто, — ни цветущая слива, ни полная луна над спящим озером, — не поможет вернуть вашей потрясённой душе прежнего равновесия и покоя, теперь утраченного надолго.

Хуёво, когда стареющая размалёванная блядь с развороченной пиздой вопит с экрана о весенней страсти и трепете первой любви.

Очень хуёво, когда в самый разгар пьянки внезапно кончается курево. Досаду, которая при этом охватывает уже расслабленную, уже уязвимую, предельно ранимую и беззащитную душу, ни с чем невозможно сравнить!

И уж совсем хуёво, когда вслед за этим открытием вдруг обнаруживается, что башли тоже кончились, и бесконечен лишь полуночный дождь за окном…


ОТТЕНКИ

Конопляные соцветия редкого сорта "Baudelaire", буйно разросшегося на моём подоконнике, — нежно-кремовые по краям, трогательно-розовые в глубине и мягко-мягко-малиновые в крохотных сердцевинках.

Пупырчатый нос нашего любимого участкового, — неописуемое богатство самых разнообразных и изысканных оттенков густо-сиреневого и голубовато-лилового.

Апельсиновая "Фанта", — именно такой убийственный оттенок жёлто-оранжевого имели некоторые сложносоставные средневековые яды.

Дым из фабричной трубы, чадящей у меня за окном, — причудливейшая смесь ядовито-жёлтого и смертоносно-багрового (у самого жерла), плавно вливающаяся в антрацитово-чёрную копоть (чуть выше), которая, в свою очередь, вяло и очень неохотно расползается в разные стороны и наконец истончается и исчезает в серой безжизненной мути отравленных человеком небес.

Наружные стены крупнопанельных домов, — как правило, именно такой цвет принимает лицо покойника на девятый день после смерти.

"Кислотные" цвета, долго и злонамеренно навязывавшейся глянцевыми журналами оболваненной молодёжи, — мне они представляются не "кислотными", а  безнадёжно фальшивыми и щелочными. Ведь у Кислоты совсем иная палитра, и в нашем тусклом мире ей нет действительных соответствий.

Рвота: после портвухи она поначалу имеет желтовато-кадмиевый оттенок (на первое утро), постепенно переходящий в коричневато-багровый или блекло-бурый (во все последующие дни злоупотребления). Зато после водяры её цвет и её консистенция принципиально иные, — контрастные в эпицентре и постепенно бледнеющие по краям студенистой лужи зловещие разводы зеленовато-серого и бледно-палевого, отсылающие тускнеющую память к раннему Борисову-Мусатову и зрелому Ци Бай Ши.


ТО, ЧТО ПРИВОДИТ В ИЗУМЛЕНИЕ

Трущобная гейша, которая, оказывается, только что была целкой!

Изящество и утончённость, которые вдруг обнаруживаются в угрюмой и грубой душе северного варвара… И то, что в следующее же мгновение всё это волшебство исчезает бесследно, словно его никогда и не было, и быть не могло…

Суси из размороженной рыбы, которое местные дикари почему-то называют "суши".

Беспонтовая трава, которая долго царапает горло, — да так и не вставляет.


ТО, ЧТО ОСТАВЛЯЕТ РАВНОДУШНЫМ

Эпическая мощь и пафосная дороговизна автомобиля "Hummer", спортивные новости по радио, накладные ногти и ресницы местных дам, курс валют, волнения в секторе Газа, прогноз погоды от телевизионного прорицателя, пророчества которого всё равно никогда не сбываются…

Вот праздный повеса вяло таращится на одинокую прохожую и думает: "М-да, смачная жопа… Нехуёво было бы сейчас загнуть её раком, да ка-ак вправить по самое немогу… Или нет… пожалуй, ну её, нахуй…" — А ей самой при этом кажется: "Ах, он меня заметил! Как тяжко он вздохнул, бедняжка! Какие печальные и кроткие у него глаза! Как он мил! Должно быть, по ночам он пишет стихи и тоскует о своей половинке… Интересно, дала бы я ему, или нет? Наверное, да… Но только после свадьбы, конечно…"


ТО, ЧТО ВНУШАЕТ ОТВРАЩЕНИЕ

Когда мужеложник с подкрашенными губками лживым голосом поёт о своей любви к женщине. Когда юные отроковицы с волнением внимают этой отчаянной лжи и сгорают от любви к ничтожному попрыгунчику с микрофоном, презирающему женщин и делящему ложе только с богатыми обрюзгшими стариками.

Когда юный содомит в чёрных монашеских одеждах приступает к пожилым женщинам и протягивает им свою холёную ладонь, — для поцелуя. Когда эти женщины охотно и почтительно целуют его ладонь, накануне теребившую дряблые муды пьяных попов, и называют этого сопляка своим "батюшкой".

Когда латентный пидор с обгрызенными ногтями на весь мир трубит о своей непримиримой гомофобии и плюёт на священные могилы Платона, Шекспира, Да Винчи, Чайковского, Мисимы…


ТО, ЧТО УДИВЛЯЕТ

Когда мой сенсэй блевал, упившись палёным сакэ, которое здешние пучеглазые варвары называют "семагон", он издавал ни на что не похожие звуки, в регистре человеческой речи расположенные строго между звуком "Э" и звуком "Ы". И тогда небо и земля колебались и сотрясались, да так, что людям непосвященным и несведущим, пожалуй, могло показаться, что твердь небесная и твердь земная собрались поменяться местами.

Когда же он изрыгал из себя роковые последствия употребления скверного рисового пива (которое местные варвары почему-то называют "комуто херовата"), затолкав в рот два пальца, сложенные в мудру "уттарабодхи", он произносил слог "б-э!", вкладывая в это краткое, но предельно энергичное восклицание всю мощь своего духа и силу десяти тысяч бодхисаттв прежних времён.

Как-то раз местный сёгун имел неосторожность услышать голос Учителя, производившего свой утренний очистительный ритуал, — и, пережив сатори, увлажнил рукав своего казённого серого кителя слезами искреннего раскаяния. Вечером того же дня, облачившись в рубище и ни с кем не попрощавшись, он навсегда покинул наше селение.


ЗАПАХИ

Рваный носок странствующего бхикшу, найденный под кроватью, — пахучий оберег и могучая защита от козней Мары; смертоносная ваджра, способная изгнать далеко на запад тьму бесов и неисчислимые полчища демонов.

Менеджер по продаже бытовой техники, — как бы опрятен он ни был и как бы часто он не принимал ванну, от него всегда разит расплавленным поливинилхлоридом. Иногда кажется, что этот тошнотворный запах источает само его тело: его студенистые силиконовые глаза, его фальшивая улыбка, его гнусавый оцифрованный голос. Наверное, его душа (если таковая имеется) тоже воняет чёрной пластмассой.

Ядовитая ложь фаст-фуда: человеческая еда не имеет права так пахнуть! Должно быть, именно так смердит пища кладбищенского оборотня или бездомного преты, блуждающего по ночному городу в поисках поживы.

Незабудки: их аромат так тонок, так беззащитен, так очевидно одушевлён, что у человека чувствительного (если поблизости никого нет, и некого стыдиться) на глаза наворачиваются слёзы, иногда по-детски горькие и обильные. Одна моя знакомая "ботаничка" учуяла в этом запахе бесконечно содержательное Послание, основной смысл которого — неоспоримое доказательство существования Любящего Присутствия, объемлющего небо и землю… Как жаль, что это способен понять лишь тот, чьё обоняние не извращено и не было подвергнуто растлению с самого раннего детства. А таких людей сейчас очень мало…


УПАДОК

Давным-давно я прочёл одну историю, которая до сих пор не даёт мне покоя:

Дело было в XII веке. Некий юноша, жаждавший получить наставление в дхарме, пришёл в хуаяньский монастырь и попросил взять его в обучение. Но вышедший ему навстречу наставник тотчас прогнал его вон и строго-настрого запретил возвращаться. Спустя год этот юноша снова появился у ворот монастыря. Однако настоятель, взбешённый таким неслыханным упрямством, сильно побил его бамбуковой палкой. Минул ещё один год, и юноша вновь осмелился явиться с просьбой о наставлении в дхарме. Настоятель, до глубины души потрясённый столь чудовищной дерзостью, вытаращил глаза и выронил язык. И тогда юноша достал меч и отсёк себе кисть левой руки. "Может быть, это ничтожное приношение убедит вас в искренности моего желания познать дхарму", — сказал он, почтительно склонив голову и протягивая настоятелю отрубленную конечность. Наставник с досадой топнул ногой и воскликнул: "В жизни не видал более наглого упрямца! Ладно уж, входи!"

Такова была в прежние времена сила духовной жажды. Ныне же человек скорее уж отрубит себе руку для того, чтобы НЕ познать истинной природы вещей и НЕ выйти из смутных сумерек своего привычного умопомрачения. Увы! Такова глубина нынешнего упадка…

Пусть так! Да, нечистые демоны, полагающие себя живыми людьми, окончательно превратили этот подлунный мир, когда-то прекрасный и чистый, в зловонную помойку и грязный балаган. Да, печальный удел воистину живых — безотрадное одиночество и горькая нужда. Да, надежды нет, и ничего уже нельзя изменить… Но всё равно: в душе каждого из нас, смертельно отравленного внешней скверной и тьмой, есть некий последний, тайный, ослепительно светлый уголок, который, несмотря ни на что, следует сохранять в безупречной чистоте до самого конца. Там-то и следует занять круговую оборону остаткам нашего мужества и нашего тепла…


"Восточный ветер суров, вода в Ишуй холодна.
Храбрец уйдёт и не вернётся вовек."