По блату, по блату
Дала сестричка брату,
А братик дал сестричке
Потрогать за яички.

Детская песенка

1.
Самые ранние мои сексуальные переживания относятся к возрасту, мне кажется, лет десяти, может быть, немного меньше. К тому времени я приблизительно знал о разнице между мальчиками и девочками, что у девочек нет такой письки, как у нас, а писают они через дырку внизу живота, которую мальчишки во дворе называли «пизда». Более подробных сведений у меня об этом предмете не было, да и, в общем, мне это было неинтересно: все эти различия были для меня совершенно естественными и не привлекали моего внимания. В детский сад я не ходил, и своих сверстниц, сидящих без трусов на горшках, видеть мне не приходилось.

Тут надо сказать, что жили мы с мамой вдвоём в небольшой комнатке в огромной коммунальной квартире, населённой, по преимуществу, нашими родственниками, мамиными братьями и сёстрами с детьми. Одним из этих детей был Мишка, мой двоюродный брат, на два года старше меня, а другой была Олька, двоюродная сестра, младше меня на год с небольшим. Долгие зимние вечера проходили в общих играх, а поскольку взрослые каждый вечер собирались в одной из комнат поболтать, то мы выбирали для наших игр любую из свободных комнат, где бы нам никто не мешал. В один из таких вечеров Мишка (а ему в ту пору было лет 12) потихоньку сказал мне, что надо бы «проверить у Ольки пизду». Зачем её проверять, и что, собственно, там мы собирались найти, мне было неясно, но я с готовностью согласился, и мы приступили к разработке плана действий. Братец мой был трусоват, поэтому активная часть операции была возложена на меня, а Мишка осуществлял общее руководство и стоял «на атасе». План был такой: мы зовём Ольку поиграть, затем как бы наступает ночь, я укладываюсь с ней «спать» на большой письменный стол и... дальше нужно было действовать по обстоятельствам. Сказано – сделано. Мы вызвали Ольку, которая с радостью прибежала, и после недолгой возни с игрушками, ей было сказано, что куклиным родителям пора спать, мы с ней улеглись на стол, а Мишка погасил в комнате свет и залез под стол, ожидая результатов.

Не теряя времени, я полез Ольке рукой под платьице и положил ей ладонь на живот. Ощущение тёплого чужого живота было новым и странным, Олька молчала, видимо, не зная, как реагировать, а может, и моя ладонь была ей приятна. Я тихонько оттянул слабую резинку её трусов и полез к низу живота. Тут Олька слабо пискнула: «Ты что?», но я зашипел: «Тихо, так все взрослые делают!» и стал продвигаться дальше. В трусах было тепло, Олькин живот был мягкий и гладкий, но ничего достойного внимания я пока не чувствовал. Я пролез ещё дальше, но тут, к моему разочарованию, у Ольки начинались ноги, а там, как я понимал, уже ничего стоящего быть не могло. Я был уверен, что делал всё правильно, но увы! ничего не нашёл. Делать было нечего, пошарив ещё немного и не обнаружив ничего примечательного, я вытащил руку из Олькиных трусиков, сказал Мишке, чтобы он зажёг свет, а сам в некотором недоумении слез со стола. Немедленно отослав Ольку домой, Мишка с нетерпением спросил меня: «Ну как?!», на что я ему бодро доложил, что «у Ольки пизды нет». Мишка презрительно посмотрел на меня и сказал: «Мудак, а как же она ссыт?!». И ушёл, разочарованный моим провалом. И тут я понял нечто, некоторую истину – спасибо моему братцу! – которую я вспоминал множество раз в своей жизни: «У каждой девочки есть пизда, даже если она это тщательно скрывает!». Может быть, я подумал это не такими словами, но смысл был именно тот. Так я получил первый сексуальный урок, который запомнил навсегда.


2.
Наши с Олькой невинные детские игры продолжались, но я больше не пытался повторять свой неудачный опыт. Мишка перешел в другую возрастную категорию, ему с нами было уже неинтересно, и мы вдвоём с Олькой бегали по подвалам, забирались на крыши сараев, даже втихаря пытались курить папиросы, которые я таскал у Мишкиного отца. Отношения же наши по-прежнему были как бы бесполыми, без малейшего сексуального интереса друг к другу. Со сверстниками же моими, одноклассниками, наоборот, отношения начали приобретать новые черты. Вспоминаются два случая.

Первый. В это время я очень подружился с одним из своих одноклассников, Вовкой Морозовым. Жил он довольно далеко от нас, но часто приходил к нам во двор играть с ребятами. Сути этих игр я не помню, но однажды, сидя с ним «в засаде», я вдруг почувствовал, что ужасно хочу увидеть его хуй. Зачем – не знаю; в бане, куда меня мой дядя водил каждую субботу, мылись десятки таких мальчиков и можно было их рассматривать сколько угодно, но мне нужно было именно его, и чтобы он сам мне всё показал. Наверное, это были первые проявления мужской агрессивности. Как бы то ни было, я начал его уговаривать. Я сказал ему, что я главный в одной тайной группе, что показывать хуй при приёме в группу обязательно, что только так он может быть принят, что все у нас так делали, что это всего на несколько секунд, но Вовка всё равно не соглашался. Я сердился, убегал домой, днями с ним не разговаривал в школе, потом соглашался встретиться во дворе поиграть, и тогда снова возвращался к своим требованиям. И, наконец, в один зимний морозный день он, стесняясь, согласился. Между сараями, стоящими во дворе, и забором была щель шириной с полметра, мы залезли туда, и он расстегнул пальто, штанишки и приспустил трусики. Я увидел кривой, сморщенный от холода отросток, на конце которого загибался книзу маленький хоботок. Это всё. До этого момента мне казалось, что сейчас произойдет что-то интересное, необычное, но, заставив моего друга снять штаны, я не испытал вообще никаких эмоций, почувствовав, впрочем, что мы сделали совсем не то, чего бы мне хотелось. А чего хотелось – я не знал. Мне было неудобно и неприятно, что мои усилия оказались бесплодными, мы больше никогда с ним не играли, и сам он тоже меня стеснялся. Я боялся, что он расскажет об этом взрослым, но он, видимо, смолчал. А на следующий год наш класс расформировали, его перевели в другую школу, и больше мы с ним никогда не виделись.

Второй случай связан тоже с моим одноклассником, и тоже Володей. Мы с ним часто после школы приходили ко мне домой и, наскоро сделав уроки, принимались играть «в еблю». К тому времени мы уже знали, что дядьки наваливаются на тёток и суют хуй в пизду, и от этого рождаются дети. Я как бы насильно валил его на диван, он кричал: «Ой, не надо!», а я тыкал затвердевшим хуем в низ его живота. Потом мы менялись ролями; на нём были фланелевые коричневые шаровары, но даже сквозь толстую ткань я чувствовал как в меня упирается твёрдый торчащий столбик. Это занятие нам быстро надоело, и мы перешли к измерению и сравнению наших достоинств. Как ни странно, при всём возможном разнообразии оба наших хуя внешне были очень похожи, как по форме, так и по величине. Но за внешним сходством крылись существенные различия. Я без труда оттянул кожицу назад, почти полностью открыв залупу, а друг мой смог приоткрыть её только чуть-чуть, сказав, что дальше ему больно. Я не поверил и предложил ему помочь. Когда я резко потянул его кожицу, он дико заорал, натянул штаны и сказал, что больше он так со мной играть не будет. По всей вероятности, у него был фимоз, сужение крайней плоти, о существовании которого я узнал лишь много лет спустя, а тогда я так до конца и не поверил, что он «не прикидывается», нагло обманув меня, посмотрев на мою залупу и не показав свою. Всё должно было быть честно, и отношения наши расстроились.

3.
Тем временем хуй мой потихоньку рос. Раньше головка всегда была закрыта кожицей, избыток которой, примерно полсантиметра, торчал впереди как хоботок, что страшно мешало ссать. Струйка поначалу попадала вбок, мимо горшка, и в уборной после меня оставалась лужа, за что мне не раз влетало от взрослых. Теперь головка не то, чтобы приоткрылась, но хоботка почти не стало, и я перестал ссать мимо горшка. Это обстоятельство я однажды с удовольствием отметил. Но самое главное было в другом. Раньше для того, чтобы хуй мой окреп и напрягся, мне нужно было погладить и помять яички или немного сдвинуть кожицу. А теперь моменты возбуждения стали возникать сами по себе, безо всякой причины, причиняя мне порой значительные неудобства, например, на уроках физкультуры, когда с торчащей под трусами палкой было просто стыдно встать со скамейки. Пару раз мне пришлось сказать, что я подвернул ногу и не могу даже встать, но потом я нашёл способ, не совсем универсальный, но всё же помогавший преодолеть затруднения. Нужно было задержать дыхание, и когда воздуха начинало не хватать, внимание переключалось и напряжение немного спадало. Во всяком случае, в критических ситуациях это помогало. Но там же, в физкультурном зале, на брусьях, бревне и коне крутились мои одноклассницы, в обтягивающих спортивных трусиках, и что-то круглое у них выступало внизу между ног под обтягивающей тканью. Я как бы невзначай посматривал на них и теперь уже с замиранием сердца думал о том, что у каждой из них «там» есть пизда: и у длинной Светки, и у маленькой рыжей Люськи, и у спортивной Наташки, у которой их трусов выпирало особенно сильно. Мои одноклассники шептали, что это у неё целка выпирает; про целку я уже слышал, но представлял себе, что это что-то внутри, и как она может выпирать, не понимал, но спрашивать было неудобно. Стоило об этом подумать, как мой хуй становился неуправляемым, самым главным в моём теле, и весь я напрягался в ответ на его возбуждение.

Мысли эти не давали мне покоя и ночью. Уже не надо было дотрагиваться, стоило произнести мысленно слово «пизда», как хуй мгновенно вставал, и тогда переключиться на другие предметы было невозможно. Засыпал я с трудом, воображая, как я залезаю Наташке в трусы и начинаю там гладить по тёплому гладкому выпуклому месту. В таком возбуждении я пытался придумать, что ещё можно сделать. Девочки были недоступны, да и с чего начинать, было непонятно. Но что-то нужно было делать, и я решил, что единственным реальным объектом активных действий может быть только Олька, та самая моя младшая двоюродная сестра. Днём, когда взрослые были на работе, я часто приходил к ней в комнату и мы проводили вместе по нескольку часов. Во что мы при этом играли, совершенно не помню, иногда просто вместе сидели у окна, смотрели на улицу и пускали солнечные зайчики в окна напротив.

И вот в один прекрасный день, измученный неотвязными мыслями и чувствуя, что необходимо что-то совершить, я стал уговаривать Ольку поиграть в «зеркало». «Я покажу тебе, что есть у меня, а ты покажешь мне, что есть у тебя». Олька сначала не понимала, а когда я объяснил ей, что мы снимем трусы и покажем друг другу, что у нас там есть, наотрез отказалась. Ей было в то время чуть больше 10-ти лет, и она ужасно стеснялась. Год назад, я думаю, она бы это сделала с первого раза. Но меня уже понесло неудержимо. Я уговаривал её во всю мощь моего красноречия, но только угроза, что я больше никогда не буду с ней играть, привела к капитуляции. Она в принципе согласилась, но ещё некоторое время ломалась, боясь, что я её обману, заставлю её спустить трусы, а сам ничего не сделаю. В конце концов был принят такой вариант: Олька спускает трусы до колен под платьем, а потом по счёту «три!» я спускаю треники с трусами вместе, а она поднимает платье до шеи. Процесс мог быть мгновенно прекращён, если одна из сторон задумает схитрить. Я был близок к намеченной цели. Сердце стучало как сумасшедшее, было ощущение выпущенной стрелы. Олька залезла на стул и, недоверчиво на меня поглядывая, как-то неловко стянула под платьем трусы. «Раз, два... три», я быстро стянул трусы, а Олька подняла платье. Мы оба обалдели.

Впервые я видел в двух шагах от себя голую девочку, ну не совсем голую, но самое главное-то я у неё видел – щёлку между ног, уходящую куда-то туда, внутрь, к попе. Вокруг щёлки всё было круглое и пухлое и выпирало вперёд, совсем так, как это угадывалось у моих одноклассниц на физкультуре. В горле пересохло, а от сознания того, что она показала мне пизду сама, я начал дрожать. Олька же уставилась на мой точащий вперёд и вверх хуй, с едва приоткрывшейся головкой. Это была уже не детская писька, это был настоящий хуй, твёрдый как палка и торчащий столбом между ног. Кожица немного разошлась и был виден кончик розовой головки с маленькой дырочкой на конце. Такого Олька увидеть не ожидала, я думаю, она видела на речке купающихся голеньких малышей и рассматривала картинки с ангелочками в альбомах, но вряд ли она предполагала, что ей предстоит увидеть. Мы таращились друг на друга, я был почти в шоковом состоянии, первой очнулась Олька. Она сказала: «Дурак!», опустила платье, подтянула трусы и убежала из комнаты. Я остался стоять, действительно, как дурак, со вставшим хуем и в полной растерянности. Что нужно было делать дальше, я не знал. Я оделся, задержал воздух, сколько было возможно. Не помогало. Я вытащил рубашку навыпуск, чтобы хоть как-нибудь прикрыться, и поплёлся в свою комнату.

Как ни странно, но это происшествие не имело практически никаких последствий. После перенесённой встряски я успокоился и теперь совершенно точно убедился, что у моей сестрёнки действительно есть пизда, и даже знал, как она выглядит. Я даже немножко завидовал Ольке: то, что я увидел у неё, показалось мне красивым и гармоничным. Я всегда стеснялся своего маленького некрасивого отростка с глупой складкой на конце, поэтому не любил ходить в баню, а болтающиеся у взрослых мужчин между ног предметы вызывали у меня лёгкую неприязнь. Раньше я спускал трусы и разглядывал себя в зеркало, пытаясь представить, как я выгляжу со стороны, и то, что я видел, не доставляло мне удовольствия. Теперь же я заправлял хуй назад между ног и плотно сжав колени, смотрел в зеркало, представлял себе, что я – девочка. Издалека было похоже, но не очень. Я пытался нарисовать себе чернильным карандашом щёлку, но получилась вовсе ерунда. Оставалось только фантазировать, что я и делал по ночам, когда мама гасила в комнате свет, а я делал вид, что сплю. Очень помогало, если при этом тихонько через трусики себя поглаживать. Можно было свободно себе представить, как, например, спортивная Наташка стягивает передо мной трусики и там у неё всё тоже круглое, красивое, как у Ольки, и так же выпирает. Что касается самой Ольки, то она вела себя так, как будто ничего не случилось, мы по-прежнему носились вместе по улицам, лазили по крышам и подвалам, и я уже было подумал, что она по малолетству обо всём забыла. Случай представил мне возможность убедиться, что это не так.

Мы возвращались с ней с прогулки, набегавшись по проходным дворам и чердакам, и вдруг на площадке между первым и вторым этажом увидели сидящего на подоконнике незнакомого мужчину. Когда мы проходили мимо него, он окликнул нас: «Ребята, вы здесь живёте?» и, когда мы остановились, он, не дожидаясь ответа, спросил: «А вы знаете, что это такое?» и распахнул плащ. Из ширинки торчал кверху длинный изогнутый хуй с огромной синей залупой. Пока я обдумывал, что же ему ответить, Олька странно посмотрела на меня и вдруг сказала: «Да, знаем!». «А хотите потрогать?» – спросил дядька. Ну, это уже было слишком, мы заорали: «Не-е-е! Вот мы сейчас взрослых позовём!» - и помчались через ступеньку наверх. Когда, остановившись, мы поглядели в пролёт, мужика уже не было. Мы захохотали от радости, как славно мы избежали опасности и смогли напугать этого взрослого бандита. На том приключение и закончилось.

4.
Ночью, когда был погашен свет, я по обыкновению лежал на спине, поглаживая себя через трусы. И тут я вдруг сообразил, что сестрёнка-то моя помнит! Тихоня-тихоня, но она помнит мой торчащий хуй и знает, как это выглядит. Вовсе не забыла. И посмотрела на меня странно, как будто смеясь. Я уже твёрдо решил продолжить наши игры с раздеванием, вот только не знал, что же нужно было дальше делать. Заснуть не получалось, разыгравшееся воображение не давало покоя, я просунул руку в трусы и, замирая от удовольствия, прикасался к себе, ощущая под пальцами напрягшуюся плоть.

Хотелось большего. Конечно, можно было попробовать «подрочить». Теоретически процесс был известен: нужно было взять в кулак и двигать вперёд-назад. Но тут были две проблемы. Во-первых, «дрочить» – было ужасным позором. Про некоторых мальчиков в классе было известно, что они «дрочат», о них говорили с презрением и смеялись в глаза. Во-вторых, совсем недавно на перемене ко мне подошли два одноклассника и сказали: «А ты знаешь, что у тех, кто дрочит, растут волосы на ладони?» и когда я инстинктивно взглянул на свою ладонь, они заржали и закричали: «Ага, проверяешь, боишься - значит, дрочишь!» Я, конечно, понял, что это такая шутка, как бы сейчас сказали, тест, но тень сомнения не оставляла меня: кто знает, что может произойти от неизвестного действия? Вдруг действительно от этого начинают расти волосы на ладони? Поэтому кулак исключался. С другой стороны, я иногда уже оттягивал двумя пальцами кожицу, и никаких волос на пальцах не выросло. А в остальном, если никому не рассказывать, то кто узнает, что я пробовал дрочить? И придя к этой мысли, я, тихонько приподнявшись, спустил трусы к коленям, чтоб не мешали, левой рукой чуть приподнял одеяло, на всякий случай, чтоб не было видно, что я под ним делаю, а правой, осторожно, двумя пальцами оттянул кожицу. Когда я отпустил пальцы, кожица вернулась на своё место, и это было даже приятнее, чем её движение под пальцами: никто не прикасался, а в то же время что-то приятно щекотало. Я второй раз подряд оттянул кожицу, потом третий, четвёртый, и вдруг я почувствовал, что сейчас я описаюсь.

Перепугался я страшно. Этого только не хватало, нассать в кровать, этого со мной никогда не было! Мать начнёт ахать, начнут разбираться, всё выплывет наружу, взрослые, по моему печальному опыту, обязательно докопаются, что именно я делал в кровати, и станет ясно, что я пытался дрочить. Всё откроется, позор, разговоры и всеобщее презрение. От ужаса хуй обмяк, сморщился и желание поссать тут же пропало. Чудом избежав позора, я немедленно натянул трусы, а руки положил на одеяло. С тем и заснул.

На следующий день любопытство меня совершенно загрызло. Никакие действия прежде не вызывали желания поссать, это был естественный, неуправляемый процесс, а тут вдруг выяснилось, что я могу им управлять. Это было интересно, и я решил, что надо попробовать довести дело до конца, тем более, что ссать, если хочется (а хотелось, как я помнил, ужасно!), будет даже очень приятно. Вопрос был в том, где провести опыт. Уборная в нашей квартире находилась в кухне, где вечно вертелось много народа, а поскольку последствия опыта были неизвестны, то лучше это было делать подальше от любопытных глаз. В школе тоже исключалось, там даже перегородок между горшками не было, и самым лучшим и безопасным местом был дом культуры, куда я два раза в неделю ходил на занятия музыкой, упражняясь на фортепьянах. В доме культуры днём всегда было тихо, туалет был маленький, с тремя кабинками и очень чистый. Вероятность, что кто-то может мне помешать, была ничтожна.

Дождавшись окончания очередного музыкального урока, я, не торопясь, пошёл в туалет. Убедившись, что в кабинках никого нет, я занял место в дальней, с маленьким окошком, выходящим во двор и до середины замазанным белой краской. Нотную папку я устроил на подоконнике и расстегнул штаны. Здесь-то было удобнее, чем в кровати, ничего не мешало и, кроме того, можно было взять торчащий хуй двумя руками, по два пальца с каждой стороны. И высунуть уже можно было до конца, на обратном пути прижимая пальцами кожицу, чтобы помочь ей вернуться. В остальном же дорога была известна. После нескольких осторожных движений снова надвинулось знакомое чувство и я, оттягивая кожицу, наклонился книзу, чтобы не нассать мимо горшка. И тут я почувствовал, что из меня сейчас неудержимо польётся. Ура!!! Но каково же было моё удивление, когда вместо струйки мочи из дырочки на конце головки вдруг двумя толчками выплеснулась беловатая, желеобразная жидкость и шлёпнулась в горшок. В первый момент я даже не понял, что произошло, и ждал продолжения. И наконец меня осенило: да это же маловья, та самая маловья, о которой было столько непонятных разговоров и от которой бывают дети, если она попадёт в пизду! У меня вылилась маловья!!! Так вот зачем дрочат, вот что происходит в конце, вот что выливают в пизду, вот что прятало моё тело от меня самого! Всё встало на свои места, процесс взаимодействия полов был осознан мною в это мгновение практически до конца.

Я вытер пальцем каплю, выступившую из дырочки на конце, и понюхал. Запах был незнакомый, странный, но не противный, не такой, как запах пота или мочи, а здоровый и дразнящий. Хуй обмяк и спрятался, ссать больше не хотелось. И вообще, нервное состояние, владевшее мною в последние дни, исчезло. Было ощущение свободы и облегчения. Я тщательно слил воду, убедился, что никаких следов происшедшего не осталось, застегнул штаны, взял подмышку папку с нотами и, довольный собой, побежал домой делать уроки.