пять :     НОЧЬ.  ВОЙНА.  

Пока я до глазка на карачках долез, утих грохот. Пусто так стало. Страшно.
    Одел я пиджак и на улицу вышел. Предварительно в карман пятую бутылку засунув. На всякий пожарный. Вышел, сел на скамеечке. Темно вокруг. Голова раскалывается. Открыл я патрон, отхлебнул треть. Хорошо так стало.
    Вот что я совсем не ненавижу, так это ночь. Ночь я, наоборот, люблю. Ночь. Улица. Фонарь. Аптека. Скамеечка во дворе. На скамеечке я сижу, окурки с земли подбираю. Что, думаю, за люди сволочные. Не одного нормального бычка под скамейкой не оставят.
    Ночь меня, вообще, вдохновляет. Ночью мне хочется встать и куда-нибудь пойти. Выебать кого-нибудь, например. Или женщину из горящего дома спасти. Спасти, а потом выебать. А потом опять отнести к горящему дому и обратно в огонь кинуть. Гори, гори ясно. Огонь в ночи – это романтично.

    Ночью даже птицы не поют. Ночью только кошки на мусорках ор поднимают. Тоже, наверное, ебтись хотят. Твари.
    Ого, какой бычок длинный попался. Подкурил я его и сижу себе на скамеечке. Сам себе Бог. Только без креста. Зато с бутылкой.
    Вот допью сейчас и домой пойду. Дома лягу на тахту, закину руки за голову и буду о войне думать. Войну я тоже совсем не ненавижу. Войну, как и ночь, я люблю. Война есть действо наикрасивейшее. Кровь рекой. Снаряды рвутся. Кони в атаку скачут…
    Плохо, что не цыган я. А то б украл у соседки Марфы коня и поминай как звали. На войну бы поскакал. В какую-нибудь Чечню ёбанную. Или даже Боснию. Вот там бы я себя показал. Быстро б в командиры выбился. Ордена бы у меня всякие на груди висели, медали. Железные кресты. Платиновые полумесяцы. Мундир с оборочками. Именной маузер и трофейный штык-нож с зазубринами и кровостоком. И целое войско солдат. Солдаты себе в атаку пиздячат. А впереди – я. На Марфином коне. В галифе и ментике. С алым штандартом в крепкой руке. Герой, одним словом. Хоть портреты с меня пиши. Генералиссимус Митенька.

    Только не будет этого ни хуя. Ибо всё в коня упирается. Коня мне, конечно, катастрофически не хватает! Именно в этом тупом животном вся у меня загвоздка, мать её за ногу. И пусть лживая сука Марфа и тупой кобель, её мужем именующийся, продолжают мне лапшу на уши вешать, - нету у них коня!!! Нету!!! Хотя… Шаги-то на лестнице я собственными ушами слышал. Подковы-то цокали? Цокали, блин! Ну и хер с ними, с подковами! Пойду-ка домой я лучше. Бутылка пуста. Светает. Хрена на улице делать? Домой пора.
    Зашёл я на этаж, у дверей соседских остановился. В криво починенную дверь кулаком бухнул. Эй, бляди, кричу. Коня покажьте! Иго-го, в ответ из-за двери голосом Марфы Ильинишны. Иго-го! Иго-го!
    Тьфу, думаю, дура. И к себе пошёл. Лёг на тахту, руки за голову закинул и стал о войне думать. Кровь рекой. Снаряды рвутся. Кони в атаку скачут… Нету, думаю, таких зверей, как кони, вообще. Нету и никогда не было. Не было.

       шесть :     САРАНЧА, ЧЕРНИКА И СЛУЧКА.   МЫ ЛЮБИМ ЭТО ДЕЛО.

    Только потом я узнал, что это совсем не конь ночью по ступенькам цокал. Это Марфа, чтоб меня в полное заблуждение ввести, цокала. В водолазных ботинках. Ибо ложь – штука тонкая. Начал пиздеть – не сходи с дистанции.
     Они, падлы, чтобы обман свой скрыть, ещё дальше пошли. Они, суки, сбрую купили. Сбрую, узду и шпоры. И ещё хомут на всякий случай. Каждую ночь Марфа в свои шузы водолазные влазила и по лестнице гарцевала. Туда-сюда, вверх-вниз. Резво так хуярила. Иногда ржала. Но я ей всё равно не верил. Чегой-то, говорю ей при встрече, конь у вас однообразный такой? Прямо не скачет, а топочет как-то. Будто две ноги у него всего. Марфа свой просчёт учла и со следующей ночи уже вместе с мужем на пару по этажам наяривала. Причём, то галопом, то иноходью, то ещё каким-то мало понятным аллюром.
    Ну как, меня Марфа спрашивает, теперь-то, Митенька, поверили? Ни хуя, говорю. Нету у вас никакого коня. Есть, говорит. Ещё как есть! А сама стоит, как зомби какой-то. Худая, бледная от недосыпания. Синяки под глазами.
    Я вот, говорю, читал недавно в одном научном журнале, что кони саранчу любят. А ваш, спрашиваю, как? Кушает, нет? Кушает, отвечает лживая сука Марфа. Очень даже саранча ему нравится. Особенно на завтрак. Ну так вы б, говорю, побольше бы ему и давали, чтобы здоровым рос. В саранче, в ней же витаминов немеряно. Жутко полезная штука. Особенно для коней.

    Это я пошутил так. Не учёл, дурак, что Марфа-то юмора не понимала. Потому и поучилось так, что пошутил я на свою голову.
    Она взаправду саранчу домой притащила. А та возьми и разлетись по всему дому. Петрову ковёр турецкий сожрала. Инженеру Павловскому – два турецких ковра и занавеску. Дворнику Зондерману бороду, которой он так гордился, на корню отчикала. Только у меня саранча ничем не поживилась. У меня-то и жрать, собственно говоря, нечего было. Один только гвоздь в холодильнике.

    Потом, конечно, санэпидемстанцию вызвали. Приехали сорок рыл с пульверизаторами. К тому времени саранча уже всё, что только можно, в доме захряцала. Даже на мой гвоздь коситься начала. Вот тут как раз спасатели и приехали. Приехали и всё со своих пульверизаторов каким-то говном поопырскивали. Ещё неизвестно, что хуже было – саранча или хуйня этя ихняя. От этой погани у всех жильцов в подъезде понос дикий начался. Все безвылазно по толчкам сидели. И днём, и ночью, кстати. Марфа пришлось теперь по лестнице с ведром гарцевать. Чтоб, если приспичит, прямо туда нужду справить. Иногда успевала, иногда нет. Из-за этого всё парадное было Марфиным жидким калом забрызгано. Зато саранча исчезла.
    Через пару дней я Марфе ещё одну идейку подбросил. Насчёт черники. Что коню, мол, жизненно необходимо в день два ведра этой самой ягоды хряцать.
    Стала она домой чернику пудами таскать. Черника – продукт дорогой, по карману весьма и весьма лупит. Совсем соседи опустились. В долги залезли. Еду себе перестали покупать. Одной черникою питались.

    Я даже зауважал их немного за такое упорство. Марфу на улице встречу, - аж сердце радуется. Тощая, как жердь, стала. Глаза провалились. Зубы сгнили. Харя вся от черники синяя. Ноги машинально рысь выстукивают.
    Как Кеша, спрашиваю. Нормально, говорит. Поправился на четыре килограмма. Чернику мечет. Взрослеет. Мужает, можно сказать.
    Во-во, говорю. Мужает! Пора бы его, того… С какой-нибудь кобылицею познакомить.
    Марфа аж пошатнулась от ужаса. Пошатнулась, но выдюжила. Будет, говорит, кобылица! Обязательно будет!
    В этот же вечер Марфа своих родителей на неделю к себе переселила. Заставляла их вместе с собою и мужем по ночам в парадном топать, случку имитируя. А родители у неё людьми были дряхленькими, пожилыми. Пять дней всего погарцевали. А на шестую ночь Марфин папа дуба дал от перенапряжения.

    Но лживая сука Марфа и тут не растерялась. Всем рассказала, что этот не папик её ласты склеил, а конь Кеша свою кобылку до смерти заёб.
    Вот, думаю, сука! Крепка, гнида, как гранит! Её б в двадцатые годы! К Корчагину, шпалы ложить. Колею пиздячить. Или на целину. Или на стройку века. Хрена ей те долбанные пятилетки? Она б их за неделю захуярила. И даже сверх нормы. Сталь, а не баба. А всё из-за лживости своей сучей. Упёрлась рогами. Коза упрямая. Вот так вот, думаю. Не те вы слова, господа политики, с трибун в народ пуляете. Не энтузиазм нас спасёт. Не патриотизм и не единство. Не вера в светлое будущее. Ложь. Только ложь и ещё раз ложь. Ложь нас всех сплотит и поведёт к новым победам. Ура, братцы! Давайте пиздеть налево и направо. Тогда мы всё сможем. Всё сумеем. Все старые миры разваляем к ёбаной матери. Такой бастион на обломках забабахаем, что у врагов наших языки сами по себе в жопы позалазят. Ложь свята. Как и ненависть. Давайте лгать с пеной у рта. Хуй вы нас подловите! Мы умеем лгать. Нас этому учили. Долго и хорошо учили. Со знанием дела. Мы – главные пиздуны Вселенной. Некому с нами тягаться. Купить, продать, построить, разрушить – это просто. Просто до пошлости. А вот солгать – это целое искусство. Не наебёшь – не проживёшь. И от этого никуда не деться. Это аксиома. Хотя срали мы на все аксиомы! Мы и их переделаем. Ведь мы лжём везде – на работе, в дружбе, в любви, даже в пьянке, в конце-то концов. Мы просто любим это дело.

       семь :    БУДЁНЫЙ  

    Спустя ещё три недели Марфиному мужу крышу сорвало. Спятил он окончательно. Стал кидаться на всех и кусаться. Марфу изгрыз до неузнаваемости. На меня набросился. Но я его быстро успокоил. В морду дал и на улицу вышвырнул. Тогда он к дворнику Зондерману начал доёбываться. Напрыгнул сзади и за отросшую бороду укусил.
    Я – саранча, кричит. Я – саранча! Я питаюсь черникой! Наденьте на меня хомут, орёт. Дайте мне кобылицу! Кобылицу в водолазных ботинках! Эй, кричит, Петров! Ходи сюда, падло! Я тебе ещё один турецкий ковёр счикаю!

    Тут к нам опять во двор сорок рыл приехали. Только не с санэпидемстанции уже. С Кирилловской психлечебницы. Повязали дурака за две секунды, в машину вперёд башкою закинули. Ничего, говорят. И не таких лечили!
    Отвезли его в психдом имени Павлова. Стал он там этакой Павловской собакой. Кормить его там не кормили. Мыть не мыли. Спать разрешали два часа в сутки. Но ему всё равно это в кайф было. Он у Марфы с её конскими забавами и этого не имел. Обжился он в дурдоме. Разжирел. Вальяжным стал прямо. Ходил в галошах всегда. На санитаров покрикивал. Так, короче, там и остался. Надолго остался. Навсегда.

    А у Марфы своих проблем прибавилось. Мужа упекли, так ей одной совсем невмоготу стало. Она уже по несколько дел совмещать принялась. По ночам одновременно по лестнице скакала и половником чернику наворачивала. Тяжело ей было одной, короче. И решила Марфа тогда себе нового мужика найти. Долго искала. Множество вариантов перепробовала. Сперва у неё негр жил. После первой же ночи она его забраковала. Ржал он не по-русски. По-суахили он, гандон, ржал. Йока-йока, - вот так, оказывается, на его родине кони ржут! Прогнала его Марфа. Второй мужик был, вроде, неплохой, но одноногий. Скакал хуёво. С ритма сбивался. Ты, ему Марфа говорит, или скачи хорошо, или скатертью дорога. Плюнул мужик и ушёл. Точнее, уковылял на одной ноге.
    А потом пошла Марфа мужу передачки относить и в больнице с психом одним познакомилась. Он сразу ей понравился. Считал этот псих себя Будённым и, следовательно, кавалеристом. То есть как раз подходил Марфе по её конячьему профилю.

    Дала Марфа главврачу взятку черникой, и тот подарил ей этого больного. Насовсем подарил.
    И стала тогда Марфа с Будённым сожительствовать. Будённого и учить ничему не надо было. Он и сам с радостным ржанием круглые сутки по комнате носился. Стулья опрокидывал. Стол переворачивал. Из буфета барьер делал и сигал через него, подразумевая, что буфет – это вражеская баррикада. По ночам Марфу седлал. Носились они вихрем по парадному. Хорошо им было, весело!