Никак, знаете ли, не могу твёрдо встать на ноги что ли, выпрямиться во весь рост, не могу  задышать полной грудью, полностью овеществится, или, как бы это поточнее сказать, воплотиться в своей собственной жизни, - у меня всегда были сложности с точным выражением подобных чувств, а чувства эти, я думаю, посещают каждого человека. Да.
Скажу вам по секрету, Иван Петрович, всё-таки, большой прохвост! Но,  тут же и оговорюсь сразу, он прохвост – каких не мало.
Сейчас он идёт с тросточкой по бульвару и мыслит себе всякие приятности. Например, он представляет себя эдаким проворным ангелом с разноцветным хвостом и мускулистыми крыльями и вот он, мол, летает и любопытно заглядывает всяким  обнаженным девушкам в фортки. Перепархивает он так с этажа на этаж и наслаждения испытывает небывалые - посмеивается, сухо трёт ладошки.
Или ещё, например - вот было бы здорово Ивану Петровичу спланировать эдаким Покрышкиным и мясистую барсетку или портфельчик грузный у зазевавшегося бизнесмена в своих жёлтых когтях унести - тоже невероятно приятно и полезно.
Навстречу Ивану Петровичу изредка попадаются охваченные дневной суетой прохожие, которые, конечно, и не подозревают об удивительных фантазиях неприметного с виду гражданина с тростью. Впрочем, прошатался навстречу и один помятый милиционер с красными белками, он окинул Ивана Петровича дряблым, но подозрительным взглядом. «Это он с дежурства, уставший» - ласково и, возможно, справедливо думает Иван Петрович.
Как можно заметить, настроение у  Ивана Петровича превосходное, и он идёт гордый, как Блок.
Иван Петрович взял больничный, хотя и не хворает ничем, просто в местной поликлинике работает Ирочка, вернее Ирина Фёдоровна, его добрая приятельница, которая за символическую коробку конфект снабжает его необходимой больничной бумагой.
На улице припекает румяное светило, разнокалиберные птахи шалят и кувыркаются в глубинах воздушных просторов. А из кустов Ивана Петровича потешает своими пронзительными брачными воплями воробей ординарный.
В душе Ивана Петровича тоже сияет курносое солнышко, он даже расстегнул пуговицы своего бурого пальтеца, улыбнувшись, проверил двумя пальцами коварный гульфик и, вдохнув побольше воздуха своей бухгалтерской грудью, прикрыв ладонью глаза, сощурился, и сказал вверх радостное: «Ах!»
Внезапно рот откуда-то слева рявкнул почти на ухо:
- Мужчина, купите мороженого!
Иван Петрович в ужасе отшатнулся от тетеньки в белом халате, по-видимому, она торговала в сквере приторно-прохладительным.
Женщина задвигалась и даже попыталась приблизиться к Ивану Петровичу со своей белой тележкой, оборудованной зыбким полосатым  тентом. Промокнув клетчатым платком тёплую диадему пота, Иван Петрович поспешил удалиться от улыбающегося овала торговки.
Я же, отхлебнув из фляжки мятой латуни тлеющего коньяка, ссутулившись, иду за Иваном Петровичем на полагающемся расстоянии, левой рукой поигрываю в кармане звонкой связкой ключей, а в правой… а в правой не скажу что…  
В самом центре бульвара имеется неуклюжее гидротехническое сооружение. Это наш городской фонтан. Он не молод, поэтому является своего рода достопримечательностью.
Рядом с ним влюблённые назначают свидания, там же по вечерами студенты гогочут по лавочкам и распивают свои молодёжные напитки, а однажды я  заметил там нашего знаменитого писателя, - он сутуло сидел, положив на пухлые коленки узкую картонную коробку, на манер небольшого столика, и писал, писал, потом быстро стирал написанное крупным желтым ластиком и опять писал, писал; он почему-то очень любит писать мягкими карандашами.
А иногда, в специально отведенные государством дни, в фонтане резвятся десантники, пограничники и иной служивый, озорной народец.
Иван Петрович проверил прочность фонтана - постучал палочкой по граниту, внимательно обошел конструкцию, и, неожиданно для себя, назвав фонтан странным словом  «квёлый», осторожно присел на лавочку.
Гидротехническое сооружение неспешно фонтанировало, издавая свои характерные булько-журчащие звуки.
По соседству с лавочкой из сырой листвы со спокойным достоинством произрастал  электростолб. К столбу, как это часто делают со скворечниками, был прикручен средневекового вида громковещатель. Из его пасти пел фальцетом известный певец. Певец Ивану Петровичу почему-то представился немытым и нечёсаным.  За певца было немного стыдно.
Он вынул из внутреннего кармана пальто свежий номер «Городских вестей» и рассеянными глазами поскакал по строчкам.
На вид Ивану Петровичу около сорока восьми, в действительности же, герой наш отмахал уже все пятьдесят шесть. Но все же иногда, по утрам, перед работой, Иван Петрович совершает оздоровительные пробежки в близкую сосновую рощу, там ещё установлены турник и брусья, а раз в неделю, по пятницам, радует взоры посетителей районного бассейна своим небольшим мягким брюшком и невероятно мохнатой грудью.
Когда вечером Иван Петрович выпивает лишнюю чашку кофе, сердце его начинает беспокойно ёрзать и тревожно пульсировать. Иван Петрович деликатно просит сердце не выходить и посидеть ещё немножко в родной клетке. Для пущей убедительности он быстро массирует левый сосок своим бледным кулаком.
В студенческие годы он был довольно привлекателен и беззастенчиво пользовался всякими девичьими слабостями.
Теперь, конечно, не то. Ну кому нужны эти разукрашенные девицы с двадцатью серёжками в ухе и дырявым носом? Что это за кожаные мини-шорты и фиолетовые волосы, это же гротеск какой-то!
Постоянно дрянь какую-то курят, пьют на ходу, времени у них, что ли, мало!? А ведь все это от отсутствия элементарной внутренней культуры! А этот идиотизм – ролики?! Ведь это всё явное баловство и выпендрёж! Так только животные привлекают к себе внимание - чтобы потом побыстрее спариться! А читают что? Это же сплошной разврат и порнография! Никто не читает Толстого, Тургенев и Лермонтов прочно забыты!
Иван Петрович торопливо поискал куда бы плюнуть, но совладал, и только гневно наморщил лоб.

Работу свою Иван Петрович не любит, да уж так как-то повелось – лень было искать что-то новое, шевелиться, так и засел он и вот уже третий десяток работает в небольшом матовом кабинетике на предприятии, изготавливающем различные полимеры, шелестит бумагами, составляет отчёты и балансы, что-то прогнозирует, постукивая по клавишам неестественно большого чёрного калькулятора, часто вздыхает и потягивается, а ровно в два часа встаёт и наливает нежирного молока грустному коту по имени Штрих, который так опух к старости, что уже с большим трудом передвигает свои тупые арестантские лапки, больше похожие на поросячьи копытца. Кот предпочитает весь день лежать на своём сердечном боку в нижнем выдвинутом ящике стола.  
Про жизнь на предприятии и, в частности, про Ивана Петровича мне обильно рассказывает один мой знакомый, который довольно часто наведывается туда по своим тёмным коммерческим делишкам. Предложение выйти на пенсию Иван Петрович сердито проигнорировал.
Я познакомился с ним в нашем местном баре, куда он почти ежедневно заглядывает после работы пропустить кружку-другую светлого пива. Попал я туда почти случайно, от скуки и любопытства: в небольшом, обшарпаном зальце всё плавало и покачивалось в серо-зелёном табачном тумане, свободных столиков уже не было и мне пришлось подсесть к этому тихому, разумно усатому человеку.
Я представился и мы поговорили о пустяках. Через час я ушел.
Вообще то к Ивану Петровичу частенько подсаживались разномастные незнакомцы и заводили разговоры то о тёмных сторонах брака, то о таинстве микробиологии или о каких-нибудь «крестоносцах любви»…Но Иван Петрович обычно не особенно поддерживает беседу и никогда не угощает пивом.  
В особо назойливых случаях Иван Петрович заводит свою излюбленную защиту – несчастную свирель многоженца. Обычно уже после десятиминутных сетований и жалоб Ивана Петровича нудный докучай отправлялся подыскивать себе более весёлое место.
Что-то в облике Ивана Петровича меня всегда раздражало – эта уклончивость, эта хмурость, неприятно карие глаза, всегда косящие куда-то влево, журавлиная походка и какая-то постоянно ускользающая от меня небольшая, но, несомненно, самая важная деталь в душевной конституции Ивана Петровича. Сердцевед я ещё тот, но до сути Ивана Петровича я почему-то всё никак не могу добраться.
За неимением подходящих в моём словаре слов, за собственное своё бессилие обозначить эту его особость, я и окрестил Ивана Петровича этим не совсем подходящим словом «прохвост».
Живёт он неподалёку, в доме напротив. На улице Иван Петрович, по причине своей близорукости, меня никогда не замечает и не узнаёт. Но я-то вижу его очень часто, и он от меня никуда не уйдёт.
- На самом деле ни какой он не прохвост, он обычный гражданин и даже, возможно, патриот; по вечерам  читает либеральный журнал и всегда ходит голосовать за мэра и президента! - горячится мой приятель и как бы старается защитить Ивана Петровича, хотя я его ни в чём и не обвиняю, просто спросил: «Ну, как там твой прохвост поживает, коптит ещё звёзды?»
- Он, может быт, даже чуточку обыватель. Но, конечно же, в добрых, лаковых рамках этого слова.  Одно время нестерпимый блеск азарта вспыхивал у него в глазах при виде разноцветных игровых автоматов, но это очень скоро прошло. Теперь он любит тепло, уют, выкурить дорогую сигарету, да и кто ж из нас не любит?
Семьи вот, правда, пока не завёл.
Ещё Иван Петрович желал обладать огромной физической силой: ну, чтобы (как это делают мужики в деревнях) можно было бы, например, ударом кулака свалить слонёнка.
А теперь я, как это недавно сделал мой приятель предприниматель, сообщу вам маленьким, но уверенным шепотом некоторую тайну: завелась однажды в сердце Ивана Петровича небольшая червоточинка.


II

Это была крупная, очень белая женщина. Он столкнулся с ней в коридоре возле директорского кабинета.
Сначала мимо прошли директорские дочки – близняшки с  удручающими, басистыми задами и неожиданно появилась она, видимо устроилась на работу совсем недавно (как выяснилось позже - поступила на должность секретаря у генерального директора, вместо склочной тощегрудой девушки, которая и месяца не продержалась на этой должности.)
Особенно Ивана Петровича поразила пышная причёска. Волосы её были покрашены в глубокий каштановый цвет. А это, надо заметить, любимый цвет Ивана Петровича. Звали её просто - Алиса Ивановна.
Весь день Ивану Петровичу было неспокойно. Под вечер он так загладил кота, что тот не выдержал, открыл глаза, трудно вылез из ящика и ушел под шкаф.
Непонятно всё-таки, чем привлекла Ивана Петровича эта нескладная, с большой головой женщина, но понравилась она ему сразу как-то вся; увидев её первый раз, у него даже перехватило дыхание и радостно ёкнуло в печёнке.
Больше всего в людях Алису Ивановну раздражала забывчивость и не пунктуальность. Она любила эскимо и белое полусладкое вино.
Иван же Петрович сладкого не любил вовсе и был рассеян, причём рассеян весьма неприятно.
Вообще то Ивану Петровичу ещё с институтских лет нравился такой сорт женщин.
Уже через неделю пронырливый Иван Петрович келейными путями выяснил, что муж Алисы Ивановны, четыре года назад потерявший работу, был уже порядочно развращён водкой и сном, что он практически не выходит из дома, посвящая своё тело просмотру телевизионного ящика и трём таким же, как он, альфонсам, что он давно опротивел Алисе Ивановне и были уже подготовлены бракоразводные документы.
Завладев этими новостями, Иван Петрович приосанился и купил на рынке новую кисточку для бритья.
За нудные годы бухгалтерского труда Иван Петрович стал стеснителен и даже диковат. Подойти к Алисе Ивановне было очень страшно.
Мужчины обычно знакомятся легче, чем женщины; ещё проще сходятся между собой актёры, бродяги и студенты. Я однажды наблюдал, как на троллейбусной остановке снюхались два нищеброда и уже через пару минут один, достав из мешка ржавые портняжные ножницы с синими ручками, старательно подстригал своему камраду  клочную бородищу тёмно оранжевого цвета. Было ветрено и отхваченные куски бороды плясали и кружились вокруг раздавленного пластикового стаканчика.
Сложно, сложно было Ивану Петровичу вот так вот запросто подойти к нравившейся женщине и ловко завести остроумный разговор.
Но тут совершенно естественно вмешалась прелестница-судьба и с невозмутимым видом усадила их за директорский юбилейный стол. Было довольно весело, хотя, почему-то никто и не танцевал.
Иван Петрович щедро отпускал старомодные комплименты и неуклюже шутил.
Под конец, объевшись бутербродами с красной икрой, он совсем расхрабрился и хотел было уже завернуть особый анекдотец, припасённый им на все праздничные случаи и всегда им обычно рассказываемый, но тут ангел, приставленный к Ивану Петровичу, вовремя спохватился и одёрнул уже открывшего было рот весельчака.
После дня рождения Иван Петрович совсем осмелел и стал гораздо чаще, чем это нужно было по работе, заглядывать в директорский кабинет, проходя приёмную, где за столом сидела и смотрела в монитор Алиса Ивановна. Он подмигивал и ухмылялся, иногда он бесцельно, как выгнанный из класса или просто прогуливающий урок школьник бродил по неказистым коридорам своего предприятия, как-то раз он даже забыл о традиционном блюдечке молока для своего кота, на что кот Штрих удивился и очень долго смотрел на Ивана Петрович наклонив свою круглую голову несколько набок.
Однажды рано утром Иван Петрович прокрался в тёмную приёмную и поставил на стол Алисы Ивановны нежную, тёмно-кровавую розу в графине с пузатыми бочками. Стебель розы, находившийся в воде, покрылся крупными пузырьками и Иван Петрович некоторое время стоял, рассматривая воздушные икринки; тут ему вспомнилось, как очень давно, в юности, они с братом предприняли сумасбродную поездку на Сахалин, якобы по Чеховским местам и однажды ему довелось видеть, как приставленный сторожить небольшую, но строптивую и порожистую речушку егерь принёс кривляющуюся в его руках, только что пойманную полметровую горбушу; бросив её на землю, он нажатием сапога выдавил из рыбины пригоршню маслянистых красных шариков, которые на вкус оказались совсем не похожими на то, что иногда продавали в магазинах; да, вот, помнится: бывало - войдёшь в магазин…!   но тут на первом этаже щёлкнуло, грохнуло и послышались утренние голоса сослуживцев. Иван Петрович замер и быстро выскользнул из приёмной.
Естественно, настал и тот день, когда особенно нарядный Иван Петрович пригласил Алису Ивановну в кино.
Но уже с утра назначенного дня Ивану Петровичу трижды звонил эстонский голос и срочно просил позвать некую Галю, потом пришёл почтальон и принёс извещение на получение ценной бандероли. Расписавшись, Иван Петрович насторожился.
Ближе к трём часам позвонила тётя Лида и сообщила, что умирает. Иван Петрович припустил по аптекам и через два часа, изведя четверть накануне полученной зарплаты, он, мокрый как выдра, стоял перед дверью любимой тётки.
Открывшая ему тётя Лида была весела, румяна и умирать совсем не собиралась, просто она очень соскучилась и ей не с кем было попить чайку – любимая соседка недавно продала квартиру и укатила жить в деревню. Два часа Иван Петрович кушал эклеры и пил английский чай.
Придя домой, Иван Петрович устало залез в ванну и напустил из флакончика густой розовой пены. Незамедлительно позвонил эстонец.
Был субботний день, ещё не везде растаял грязноватый снег, на центральной площади перед кучкой неподвижных слушателей на свежесколоченной сцене во всю жарил мусульманский «Бит-квартет Троица».
Алиса Ивановна зябла около кинотеатра, пряча кончик покрасневшего носа в шерстяной шарф-самовяз и притопывая новыми сапожками; фильма уже десять минут как была в разгаре, а Иван Петрович уютно лежал дома на диване и читал увлекательнейшие истории из жизни кокаинового сыщика. Чтобы снять напряжение, он всегда любил почитать. Через семь минут книжка домиком лежала на полу, а Иван Петрович тихо посапывал, приоткрыв рот. На подоконнике в одинаковых горшках злорадно улыбалось семейство почти гениально круглых кактусов.  
Ярости Алисы Ивановны не было предела. Он не разговаривала с забывчивым книгочеем неделю, но потом, конечно, сдалась и смягчилась, прибавив, однако, что второго раза она никак не потерпит.
Мне тоже вот уже долгое время никак не удаётся свести вместе двух, уже достаточно немолодых, людей.
Это только на первый взгляд кажется: что может быть проще – взять и устроить им встречу в каком-нибудь уединённом кафе, как бы случайно столкнуть их в троллейбусе, магазине, или, если уж угодно, в тире, но знакомцы мои увёртливы и несговорчивы. То в отговорку придумается какая-нибудь дикая хворь или возникнет неотложное дело совершенно экзотического характера, но чаще же всего - просто вспышка лени или приступ философских настроений.
Иван Петрович всегда завидовал мужчинам известной спортивной складки, которые после недолгого обмена формальными фразами молча начинают тискать и валить раскисающую на глазах женщину и вот уже после известного количества всхлипываний, стонов и перемены мест, женщина лениво натягивает колготки, а мужчина, посмеиваясь, деловито стряхивает с туристического коврика налипшую траву и сосновые иглы.

Сегодня, в день их второй встречи, которая должна решить всё, а может быть вовсе ничего и не должна, я и наблюдаю Ивана Петровича, уже сидящего в парке рядом с голосящим столбом. Времени до встречи у всё того же злосчастного кинотеатра вполне достаточно, поэтому Иван Петрович решает немного отдохнуть, собраться с мыслями, настроится.
Певец же вовсю продолжает мешать.
Иван Петрович равнодушно пробежал бодрые политические и сельскохозяйственный вести, внимательно осмотрел фотографию знаменитой чёрнотелой теннисистки, с раздражением щёлкнул по столбику роста валютного курса, в рубрике частных объявлений узнал, что: «Попугай, один год, волнистый, девочка, ищет нового хозяина, продам недорого в добрые руки».  Подпись – «Иришка».
В колонке происшествий Ивана Петровича попотчевали следующим:
«Вчера на Малахитовой улице патрульными милиционерами был остановлен для проверки документов пожилой мужчина в нетрезвом состоянии.
Гуляка предъявил документ на имя академика Чаломея и стал незамедлительно приставать к девушке-милиционеру, курсантке Марине Михеевой. Приставания мужчины носили дурно скрываемый эротический характер. Старший группы предложил мужчине проследовать в отделение, но это так развеселило академика, что, сбив милиционера с ног ударом невероятно большого кулака, он с хохотом и нецензурной бранью устремился внутрь жалко освещённых дворов.
Прыгая по крышам автомобилей и грохоча по оцинкованной жести «ракушек», академик Чаломей скрылся по направлению Редьмы-реки.
На мужчине была одета фуражка капитана торгового флота, форменный китель и кальсоны с православной символикой».  
- Тьфу ты! Гадость какая! - воскликнул Иван Петрович, смял газету и швырнул  шевелящийся в воздухе комок куда следует (с дня на день народ ожидал праздников и поэтому даже прилавочные урны смотрели в облака благородными бородинскими жерлами)

Иван Петрович с тоской достал из кармана серый кулёк с упругим кишмишем и принялся его неспешно поглощать. Он клал душистую ягоду в рот и, приладив её к нёбу, с силой давил языком, наслаждаясь мягким утробным звуком,  даже не  хлопком а, скорее, наверное, лопком.
Вдруг, неизвестно откуда появившийся, мимо Ивана Петровича, чуть ли не по самым носкам его ботинок, беззвучно проехал велосипедист в красной майке с непристойной надписью и рисунком на горбатой спине. Через минуту пришел со своим знаменитым ластиком основательно полысевший за год писатель.
Поговаривают, что в настоящей жизни никакой он и не писатель, а обыкновенный гомосексуалист и наркотиками каждый божий день объедается, но вот поди-ка ж, пишет прекрасные романы! Я, конечно, не верю в эти гнусные, завистливые сплетни.
К фонтану, с корабликом в руках, быстро и деловито приблизился белоголовый мальчик.
Писатель внимательно посмотрел на мальчика и его карандаш резво побежал по белому полю пухлого блокнота.  
Конструкция пиратского брига максимально проста. Это всего лишь грязный кусок пенопласта с воткнутым в середину прутиком, парус же заменяет чёрный целлофановый пакет.
Мальчик трудно взбирается на бортик и силится спустить судно на воду. Он свешивается через бортик, но длины его рук немного не хватает. Тогда мальчик просто бросает корабль к центру, поближе к невысокой вертикальной струйке и Иван Петрович видит, как медленно и как-то по-будничному мальчик переваливается за мраморный бортик. Прозрачная виноградная ягода замерла у самого рта.  
Иван Петрович слышит, как мальчик пищит и барахтается.
У Ивана Петровича начинают трястись руки, он делает круглые глаза, вскакивает и, раздавив пакетик с невинным кишмишем своими коричневыми ботинками, устремляется спасать маленького человека.
Подбежав к бортику, он испытывает минутный страх и замешательство, семенит ногами и начинает, наконец, неуклюже лезть в фонтан.
- Зачем!? Что вы делаете, Иван Петрович, остановитесь, бросьте глупого мальчишку?! – мысленно кричу я ему. Но ничего не слышит легкомысленный наш герой и давно уже свернул он с тропинки верного сюжета, так старательно и с любовью для него протоптанного, свернул и сгинул в омуте самостоятельных решений и поступков, отдавшись на волю случая и безжалостных законов человечьего общежития.
Но где, когда сделал он непоправимую ошибку? Когда медленно но упорно торговался за кишмиш? Когда целых пять минут пронежил туловище в утренней постели, или напротив, слишком с показной энергией вскинулся из кровати и застучал пятками на кухню?
А может быть вообще виноват какой-нибудь неизвестный токарь по кличке, предположим, Жмых, который зачем-то крикнул в третьем часу под окнами Ивана Петровича: «Успеваем!» - что заставило Ивана Петровича открыть тусклые глаза и посмотреть на свою спящую руку.
Не знаю, очень многое может испортить день нервного мужчины.
Иван Петрович бросается за бортик, охает и шумно поднимает большую волну.
Поднявшись, сделав два шага и схватив кашляющего мальчика, Иван Петрович приподнимает его и волочёт прочь из воды. Волны капризно шлёпают его в узкую грудь.
Держа паренька, как кутёнка за шиворот, Иван Петрович, в набухшем влагой пальто, тяжело дыша и покряхтывая, вылезает из фонтана.
Кораблик раскачивается и бьётся носом в фонтан, рядом плавает целлофановый пакет, пронзённый коричневым прутиком.
Спасённый мальчик испуганно смотрит на незнакомого ему человека, который сердито урчит и начинает выливать воду из ботинка, шляпа спасителя беспомощно качается в зелёных водах фонтана. Стёкла его очков забрызганы мутноватой влагой.  В глазах мальчика наворачиваются слёзы, он резко вырывается из держащей его руки и, оставляя на хрустящей дорожке мокрый след, бежит прочь.
Неожиданно он останавливается, поворачивается и показывает Ивану Петровичу свой длинный, чуть ли не змеиный язык. Иван Петрович стоит и ничего не понимает, с его ушей и бровей капает вода.    
Вдруг, мороженица решительно покидает свой прохладный куб и зачем-то бросается за мальчиком в погоню. Она что-то кричит, но разобрать можно только «негодяй!» и «откручу уши!».
К её тележке очень спокойно подъезжает неприличный велосипедист, отодвигает стеклянную створку, берёт вафельный стаканчик и, откусив,  задумчиво отъезжает.
Иван Петрович, выловив свою шляпу, переминается, моргает и не знает, как быть.
У него, впрочем, как и у меня, сегодня опять ничего не получилось.
Мне хочется подойти к этому бедному, смешному человеку и как-то помочь, посоветовать или просто ободрить искренними, добрыми словами, я встаю с лавочки, отряхиваю с колен  каучуковую крошку, прячу в ладонях от несуществующего ветра пламя зажигалки, затягиваюсь и ухожу в сторону кинотеатра.
За моей спиной начинает зыбиться и расползаться белая повозка халатной женщины, грязный кусок пенопласта в тревожной воде, вот дрожь прошла по худой спине мужчины в мокром пальто и шляпе, рябью подёрнулись влажные следы, бегущие в глубину бульвара, да и сам я почти растаял, янтарным призраком покачиваясь среди холодных ветвей весенних, совсем ещё сонных лип.


SEBASTIAN KNIGHT