65-летию Великой Победы посвящается


Не помню, в каком классе это было. Может в пятом или шестом. На уроке русского языка объявили тему. Её я то же не помню. Конченый склеротик. Может, был юбилей Победы, а может, предложили изложить что-нибудь на вольную тему. Кажется, всё-таки писать нужно было о войне. Точнее о родственниках, которые её пережили.

Я по привычке долго грыз пластмассовый колпачок. Ручки вообще у меня долго не держались. Стержень вылетал сквозь обмусоленные лохмотья пластика. Но эту я только поскоблил. Витая сухая пластмассовая стружка завивалась меж зубами, а я никак не мог придумать, о чём писать. Деда я живым не застал, да и слышал о нём мало.

Видел одну фотографию, когда дед лечился где-то на юге. Кажется в Гаграх. Вполне штатская личность в серой кепочке и таком же мятом польтеце. Может насчёт палитры его одеяния я и ошибаюсь, фото-то чёрно-белое. В общем ничего выдающегося. Квёлые пальмочки и дорические колонны санатория на заднем фоне. Банальная, в общем, курортная эстетика.

Из дедовой истории выжать было нечего. Кажется в 43-м, а может в 42-м, под Ленинградом его ранил снайпер. Даже не фашист. Финн. Бабушка рассказывала. Дед пополз за водой, а его подстрелили. Ничего героического. Писать об этом в школьном сочинении было, как-то глупо. Засмеют ещё. Нашёл героя. Да и подробностей я не знал.

Короче, как всегда зацепился, наверное, за слово. Мол, сочинение, значит можно и присочинить. Вихрь воображения закрутил зимней вьюгой. И из ледяной пыли вынырнула разведгруппа. Вёл её естественно мой дед. На киноплёнке фантазии он был похож на фасонного советского актёра старой школы. Шапка набекрень с красной звездой. Русый залихватский чуб, завернувшийся стружкой. Скулы силикатного кирпича. Прямой нос с горбинкой. Губы, пляшущие в гневной усмешке. Распахнутый стираный ватник. А на груди ППШ.

Разведчики выскользнули из кустов, как клинок из ножен, даже не потревожив белоснежные кроны. Поднялись на насыпь. Рассыпались на освященном луной пятачке, словно игральные кости. Трое скатились по склону на другую сторону насыпи. Ещё один отбежал назад и упал прямо на дорогу. Высвободил из заиндевевших рукавиц ладони, принялся отогревать пальцы, изредка поднося влажный палец к казённику автомата и осторожно, играя, отрывал от металла примёрзлую кожицу.

Дед остался стоять один, вглядываясь в матовую мглу. В темноте колыхались всполохи, точно кто-то шарил белыми разлапистыми руками по чёрному телу ночи. Смазанные линии широких лучей плавали, уменьшаясь пока не превратились в подслеповатые пятна фар.

Дед обернулся и махнул рукой солдату, который остался позади. Тот, прислушиваясь к раздосадованному бурчанию автомобильных движков, лежал уперев подбородок в плечо. Заметив сигнал, солдат кивнул и скатился к кустам, из которых только что появились разведчики.

Глухая дробь тяжёлых автоматных очередей огорошила придремавших немцев. Конвой посыпался из грузовика на снег. В свете фар подслеповатые фашисты лупили наугад в непроглядную темень, а та точными снайперскими очередями выцепляла жертвы. Серые шинели взрывались кровавыми сгустками. Молоденький ефрейтор орал что-то гортанное, пока пуля не посекла ремешок каски, забрызгав пурпуром золотую арийскую шевелюру.

Шлем с трёхцветным флажком на виске покатился с насыпи, а навстречу ему словно ожившие сугробы неслись в белых маскхалатах разведчики. С колена расстреливая зазевавшихся фашистов. Вдруг один поскользнулся о подло подвернувшийся под валенок шлем, и со всего маху врезался в прыгнувшего из кузова немца. Солдат схватил одной рукой неприятеля за грудки, а второй сминая дёргающийся волосатый кадык врага, уже был готов опрокинуть фашиста в чёрную пропасть оврага, когда золотушный гитлеровец, задыхаясь, выхватил из ножен широкий штык и, ощерив жёлтую кривозубую пасть, воткнул лезвие по самую дужку в живот разведчика.

Второй разведчик рассчитался за товарища, полоснув огнём, по мышиной шерсти шинели. На выручку ему спешили ещё двое красноармейцев. Но тут вернулся проскочивший мимо засады мотоцикл. Пулемётчик тряс жирными щеками, словно бился в горячке. В газоотводных отверстиях мелькали адские огоньки.

Когда перегретый ствол, обернулся лёгким шарфом пара, отдавая злой жар убийственной лихорадки морозному воздуху, а сидящий за рулём немец, привстал, задрал на каску очки и удовлетворённо закурил, из чёрной пропасти ночи метнулась белая молния возмездия.

Разрывая глотку криком, так что лёгкие прожигало насквозь калёным морозным воздухом, мой дед встал во весь свой исполинский рост, иссекая врагов свинцовой плетью. Очереди метались зигзагами. И в оранжевых вспышках, было видно только, как разлетелась, гнилым орехом, голова пулемётчика, а его тело, словно обезглавленный по случаю большого сельского праздника петух, продолжая жить отдельной жизнью, вскинуло к верху посиневшие от холода руки; вставший немец дёргался, будто решил пуститься в пляс, но никак не мог перекинуть ногу через седло мотоцикла, и лишь удивлённо мотал башкой, может быть, пытаясь спросить, начались ли, мол, танцы, но рта раскрыть не мог, в зубах намертво засел мечущий искры окурок.

Когда обойма, провернувшись точно в барабане, кончилась, и звонко щёлкнул курок о казённик, дед уронил руку. Струйка синего дыма потянулась от опустошённого жерла к небу, в котором гасли отзвуки пальбы.

Дед швырнул в темноту полый диск и вставил новый. Валенки мяли снег. Впереди маячили потускневшие фары штабного автомобиля. Чёрный, он почти сливался с окружившим его мраком, и лишь хромированные части, словно подгулявшие эсесовцы парижской проститутке, подмигивали полнотелой луне.

Дёрнув ручку, дед ногой распахнул дверь, так что она промяла вороной полированный бок «Мерседеса», и грохнул очередью во взвизгнувшего водителя. С заднего сидения, один за другим задрав кверху руки, выползали фашистские офицеры. С небес над ними глумились холодные пятиконечные звёзды.

Утром дед доставил в штаб восьмерых немецких генералов.

Мама заглянула мне через плечо и сказала:

- Не многовато ли, восемь?

- Думаешь? – я вдохновенно откинулся на спинку стула.

- Ты фильм «Подвиг разведчика» помнишь? Так вот там советский офицер одного немецкого генерала захватил, и то, как намучился.

Я подумал. Погрыз ручку, стержень из которой уже готов был вырваться наружу. И скрепя сердце переписал.

«пятерых»

Теперь сочинение не стыдно было и сдавать. Правда, среди лучших его не назвали, и вслух не прочли. Ну и, слава богу, пусть вон отличница Ирина Рыбина распинается. Командный голос вырабатывает. У меня оценка была обычная: пять за содержание и три за грамотность.

Не скажу, что часто воспоминаю это случай, но сегодня что-то не отпускает. И знаю, не отпустит, пока не поделюсь.

Что ещё? Не знаю…

… набил несколько строчек и стёр. Сложно выбрать слова.

Моего деда ранил финский снайпер. Дед полз за водой. Кажется для раненых и пулемётов. Может, приказали, а может, сам вызвался. Не знаю. И спросить не у кого. Бабушка умерла давно. Мама в прошлом году.

Пуля попала деду под ключицу, в такую впадинку. Знаете? А вышла из поясницы. В общем, всего перепахала. Кажется, было это всё-таки в 42-м, а домой дед пришёл в 43-м. Год провалялся по госпиталям.
После войны он толком и не работал. Лечиться ездил почти каждый год. На юг. По профсоюзной путёвке. Много пил.
Как-то я нашёл в сгоревшем доме в деревне «Медаль за отвагу». Бабушка сказала, что это может быть дедова. Он вернулся из госпиталя в выгоревшей гимнастёрке, без единой награды. Медали потом ему присылали из военкомата, и в суетно-официозной обстановке вручали в сельсовете. Он раздал из внучатам. На игрушки.

Медаль эту я потерял.  

Деда я ни разу не видел. Он умер за год до моего рождения. По знаку зодиака я Скорпион. В одной дурацкой книжке по астрологии я прочёл, что примерно за год до того, как рождается Скорпион кто-то из его родственников обязательно умирает. Нужно очень много энергии Скорпиону, чтобы появиться на свет.

Много нужно сил, чтобы

Жить.


14 января 2005 года