Литературные вечера в «Ветряке» появились в марте. Об этом событии оповещали развешанные на всех остановках в городе чёрно-белые афишки следующего содержания: «Приди, яви себя народу! Реалитишоу – сделай сам, есть место прозе и стихам. Высокохудожественная ненормативная лексика приветствуется. Вход для авторов бесплатный. А особо талантливых ждут призы.»
На  призыв откликнулись многие. И в тот первый четверг зал ночного клуба «Ветряк» был переполнен юношами и девушками, чуть нервно смеющимися и сжимающими в потных кулачках свои листки и тетради. В основном стихи. С прозой пришли два-три человека.
Были среди полюбопытствовавших и великовозрастные бородатые дядечки. Те самые, что пишут в провинциальные газеты для пенсионеров душещипательные стихи о судьбе России.
Зашли молодые филологи понаблюдать вживую ход литературного процесса и запить его парой кружек пива. Второй литературный вечер удостоили своим вниманием даже представители филологической элиты, но, поморщив носики пару часов, впредь никогда там не появлялись. Да, это вам не серебряный век русской поэзии!
«Ахматовщину» на литвечерах не уважали. Вот, Хармс, Маяковский, Пригов – другое дело.  Прозу оценивали по следующей формуле: время аплодисментов разделить на количество страниц  плюс яркость исполнения, дополнительные баллы за эпатаж.
С тех пор мало что изменилось. В один из декабрьских четвергов около одиннадцати весёлая разноцветная толпа вывалилась на крыльцо ночного клуба. Все поздравляли победителя. Громко смеясь и откупоривая пиво, делились на пары, растекались в разные стороны в кофейном свете фонарей. Небрежно бросали на прощание: «Ну, до следующего литвечера!»
- Знатный морозец! – сказал Кузьма, натягивая шапку на свою медвежачью лохмато-бородатую голову.
- Да, ништяк, -  согласилась Кукушкина, которая принципиально шапок не носила и даже зимой бегала в лёгком джинсовом пальто.
В этот момент, опьяненный перцовкой и внезапной славой победитель обнял парочку.
- Спасибо, ребята, что притащили меня сюда! Никак не могу поверить, что выиграл! Ведь просто так эти стишки написал – и на тебе, первое место! Это вам – в благодарность, - он протянул Курвичу и  Кукушкиной по бутылке «Тинькоффа».
Пиво ему дали в качестве приза. В лучшие времена победителям литературных вечеров дарили книги. Но, когда все книготорговые компании отказались от спонсорства, стали дарить, что придётся. Например, когда спонсором был отель – дарили химические грелки.
- Да, ну, не за что, собственно – сам молодец, что притащился, - сказала Кукушкина, пробируя победительское пиво. Пиво на вкус почему-то отдавало лавровым листом.
Кузьма Курвич и С. Кукушкина дважды победители и, можно сказать, «звёзды» литературных вечеров в «Ветряке», распрощавшись со всеми, пошагали к остановке.

На остановке никого не было.
- Куда теперь? – спросил Кузьма, притянув к себе подругу за талию.
- Я домой, а ты домой. Разве есть другие варианты? – с какой-то особенной льдинкой в голосе ответила Кукушкина, облизывая его заросший щетиной подбородок на знаках препинания. До губ она не доставала.
Кузьма янтарно и встревожено посмотрел в глаза девушке. После недолгих переговоров решено было отправиться к Кукушкиной вдвоём
- Остановим машину? – предложил он.
С. Кукушкина подошла к дороге. Если голосует хорошенькая женщина, поймать что-нибудь гораздо больше шансов. Белая отечественная колымага не заставила себя долго ждать. Внутри сидели двое. «Прямо-таки Джей и Молчаливый Боб» - подумала С.
- Улица Броненосца Потёмкина на перекрёстке с Матерью Терезой, - сказала она без тени кокетства. Джей и Молчаливый Боб стали переглядываться и глупо зубоскалить.
- А чего дашь? – наконец спросил тот, который был поменьше.
Огромный лохматый поросший щетиной мужик отодвинул девушку в сторону.
- Полусотенная пойдёт? – пробасил он.
- А… А… Вас чё двое? –  Семьдесят.
- Поехали! – согласился Кузьма и услужливо открыл дверь перед дамой.
Расположившись на заднем сиденье, дама шептала на ухо кавалеру:
- Да, они совсем офигели, Кузьма! Семьдесят! Меня здесь за тридцать подвозили. Давай дадим им десятку и скажем: «Прощевайте, другэ, но боле нема». А?
- Да, ладно тебе, Кукушкина! И так чуваков обломали. Они хотели бабу снять, а в результате, пришлось тащиться к чёрту на рога, - мужик чмокнул Кукушкину в нос.
Обломавшиеся чуваки вели промеж собой беседу, как и полагается Джею и Молчаливому Бобу, о тёлках.
За окном проносились фонари и окна. Город быстро менялся в последнее время. Рядом с одноэтажными  наполовину развалившимися частными домами выстраивались многоярусные сияющие глыбы «из стекла и металла». Эти шедевры архитектуры напоминали возросший в геометрической прогрессии киоск «Союзпечать». «Сталинки» и «хрущёвки» возмущенно уставились на новые многоэтажки, кричащие своими розовыми и салатовыми шелками штукатурки, кружевами кованых балкончиков. Так простые советские интеллигенты и честные рабочие смотрели бы, наверное, на красоток «Мулен Ружа».  И рекламные щиты. Безвкусные рекламные щиты через каждые пять метров. А сверху ленты баннеров, эти голосовые связки трепещущие на ветру, выкрикивающие в луче фар, свои громкие слоганы. «Минуточку, минуточку внимания!» Скоморохи.
Что это? Почему столько света, столько красок даже зимней ночью?  Что это  праздник или карнавал? Откуда эта истерия, эта круговерть ярмарки. Круглогодичная масленица. Где сдержанность цветов, интонаций, где элементарный вкус, хотя бы чувство меры? Нет, в этом буйстве границы заранее пересечены. Громче, выше, быстрее, ярче. Приглушённый цвет здесь сочтут за серость. Сниженный тон – за лепет.
    
- А я думал, что этой бабе приз дадут или тебе, - сказал Кузьма. С. задумалась, поэтому ответила не сразу
- Я тоже думала, что Людочка выиграет, у неё первый стих офигеннейший был, особенно вот это:
Соль просыпают обычно к ссоре.
Соль добавляют обычно в воду,
И этот коктейль называется море.
Но, господа, отвлеклась я  - sorry.
Знаешь, мне иногда кажется, что мне призы просто за экстерьер давали. Типа, симпатичная баба – надо наградить, чтобы ещё пришла. А что я пишу, никому, на самом деле, не важно.  И, вообще, я сегодня говно читала. Меня саму не устраивает.
- А мне нравится, - Кузьма положил руку Кукушкиной на ляжку. – А вот Ковалёвские стихи мне не нравятся. Они какие-то … юношеские. Я такие в четырнадцать лет писал. Писал и сразу выкидывал. Ну, кому интересно, чего тебя там волнует, что у тебя там болит?
- Ну, да. Это то же самое, что в женской лирике ругают – нытьё.  «Никто меня не любит, никто не понимает, пойду я на болото и стану лягушонкой!» - подхватила Кукушкина.
- Не знаю, что там в женской лирике. А Ковалёвское творчество можно назвать только   пиздюшачья лирика.
Оба посмеялись.
- Может быть. Но очень качественная, согласись. Одно «А стены просто рожают двери…» чего стоит, - заметила С.
- Ну, соглашусь. Но самоиронии ему не хватает, отстраненности. Всё так глубоко. Ни словечка мата, ни строчки стёба, - настаивал Курвич.
- Да. Из стиха в стих один депресняк. Высококлассный депресняк.
- Вот Джамай  - Молодец!
- Молодец, потому что твои стихи читал? За сколько ты, Кузьма, на этот раз их продал?
- Ни за сколько, - огрызнулся Курвич, - А молодец, потому что, когда он читал,  всем весело и легко было, и никто не грузился. Помнишь, когда Данилий Гразный на себе во время выступления майку порвал? Ведь здорово было. Все смеялись.  А когда Ковалёв с компанией читают со сцены о том, как всё плохо, мне лично бежать куда-нибудь хочется или сразу душиться.
- Ирония – великое дело. Вот у Пригова…
- Я не люблю Пригова, - оборвал Кузьма. Кукушкина опешила  и даже остановилась. Машину они давно уже отпустили и брели темным заснеженными дворами по направлению к дому.
- Ну, у него уж точно не «пиздюшачья» лирика. И иронии, и смешного предостаточно, - возмутилась Кукушкина.
- Даа, но мне кажется как-то это всё у него неискренне. Он стебётся не над тем, что его окружает, а над тем, что пишут другие. Как раз такие, как Ковалёв. Но в этом смысле Пригов даже хуже Ковалёва. Потому, что подобные Ковалёву создают хоть какую-то свою иную реальность, а подобные Пригову её этой самой иронией разрушают. В результате никакой новой картинки не возникает. Лично мне интересен только стёб над тем что ты видишь, слышишь, говоришь, а не над тем… Ой, ладно, короче, главное, чтобы смешно было.
Кузьма с Кукушкиной подошли к подъезду.
- Хорошо, что дверь открыта, а то я ключи забыла. Ой, а кто это к нам на инвалидной коляске пожаловал? – сказала С. Кукушкина, заметив в углу под лестницей небольшое инвалидное кресло с брезентовой спинкой.
- Да, удачно так припарковался, а сам убежал, - добавил Кузьма.
- Испугался, наверное, штрафа за парковку в непредусмотренном месте.
Хихикая, они поднялись до первого этажа.
- Ребята, у вас спичек не найдётся?
Оба как по команде посмотрели наверх. На площадке рядом с почтовыми ящиками стоял парень поразительно маленького роста. Лицо молодое, но обветренное, а оттого кажущееся грубее и старше. Он был одет в потёртую видавшую виды куртку, старый растянутый свитер, выцветшие грязные джинсы. Ботинок на нем не было, как, впрочем, и ног ниже колена. Он стоял прямо на обрубках и, видимо, ждал кого-то.
- Нет, не курим, - сказали Кукушкина и Курвич в один голос. В полном молчании и даже каком-то внутреннем оцепенении они стали подниматься на второй этаж. Когда почти дошли до двери квартиры, парень снова окликнул их
- А, может, вынесете?
- Да, да, конечно, само собой, – залепетали поэты.
Звонок. Дверь открыла пожилая строгая женщина в очках.
- Бабуль, дай спички, - сказала С. дрожащим умоляющим голосом.
- Это зачем это тебе спички?
- Потом объясню. Просто, дай, пожалуйста, - в голосе чувствовалась нервозность.
- Две вам хватит? – крикнула бабушка из кухни.
- Нет, целый коробок, - сказал Кузьма, - я сам отдам, - обратился он к подруге.
Пока Курвич спускался на десять ступенек вниз, протягивал парню коробок, С. Кукушкина смотрела в щелку дверного проёма из-за чуть приоткрытой двери. В какой-то момент они встретились с парнем глазами. С. кивнула. Молодой человек кивнул в ответ.
Что значил этот кивок для обоих? Просто вежливый жест, банальное «Пожалуйста – спасибо»? Может быть, С. хотела извиниться, снять неловкость положения, и извинение было принято? А если бы нет, Кукушкина, наверное, заплакала бы от этой оглушительной оплеухи, которую отвесила ей реальность. Она, может быть, уже готова  была отдать всё, что у неё есть, этому молодому парню, чтобы он только не слышал сказанных ей и Кузьмой слов. Но когда Курвич переступил порог, С. просто закрыла дверь.
На кухне в половине третьего ночи они глотали горячий горький чай.
- «Спичек нет ребята?», ну, это, блин, вообще! – Кузьма смеялся. Кукушкина хохотала, закрывая рот руками, чтобы не разбудить бабушку.
- А представь, что кто-нибудь, спёр бы его кресло? – сказал Кузьма, усмехнувшись. Лицо Кукушкиной вдруг стало серьёзным.
- Когда я была маленькой…
- То носила валенки, - перебил её Кузьма, надеясь снова рассмешить. Но это не помогло.
- Нет, совсем маленькой, даже ходить не умела, меня в колясочке возили, поэтому валенки мне не нужны были. И вообще дело было летом. Мои родители пошли в гости и меня с собой взяли. Подниматься нужно было на пятый этаж. Чтобы всю коляску не тащить, они колёса внизу в подъезде оставили.  Спускаются – домой уходить пора, а колёса утащили.
- Ну, это из баловства кто-то, просто пошутили, - сказал Кузьма.
- Мой отец нёс меня в остатке коляски домой, а мама плакала. Они тогда студентами были и новую коляску купить не могли…
Кузьма и Кукушкина молча смотрели друг другу в глаза. Они думали об одном и том же.