Это случилось в 1982 году, в конце лета. Было мне тогда шесть полных лет, и моя детсадовская воспитательница Ниснят Хамдам-кызы три раза в неделю терроризировала моих родителей звонками. Я был, мягко говоря… ну, скажем, довольно непослушным ребенком. А Ниснят-ханум приходилась нам дальней родственницей, как и почти все персы в городке.

- Исмаилхан, ара, твой уродский сын савсем с ума сашол, килинусь аллахом! Пасматри, што апять надэлал этот маленький ванючий тушканчик, штоп он сдох, дай аллах ему здаровья! Слющий, Исмаилхан, джаным, с ним пора што-та дэлать, а то, килинусь аллахом, я туда-сюда инфаркт палучу, ара. У меня два маленьких детей, ара! Исмаил-джан, давай его в школу атправим? Очень прашу! Читать-писать савсем умеет, пускай умный будит, ара! Очинь прашу!

Очередная истерика Ниснят-ханум была вызвана вопиющим поступком – я полез на верхотуру за цветочным горшком, вследствии чего цветочная полка с хуевой кучей горшков с большой высоты рухнула на голову и без того придурочного Мирзалишки Агабаева, сына прокурорского работника. Мирзалишка, пидарасёнок, заорал так, что из соседнего аула прибежали все бродячие собаки и устроили у садика концерт, на что отозвались все бродившие вокруг ишаки, а за ними вступили и верблюды. А на этот сумасшедший дом, вопя мигалкой на весь Геокчинский район, приехал милицейский бобик с вечно укуренным участковым Абдышкой за рулём. Ниснят-ханум вломили за прокурорского сопляка выговор, типа не углядела, да ещё лишили какой-то премии. Видите, что может натворить один маленький, визгливый, вредный персёныш?

Отец мой стоял у телефона, и физиономия его постепенно багровела. Его можно было понять – мало того, что подобные происшествия случались каждую неделю, так ещё и утраченную премию воспитательнице пришлось возместить, ибо все персы – настоящие джентльмены. И ещё пришлось дать отдуплившемуся участковому Абдышке чек ханки, чтоб шума лишний раз не поднимал. Короче, у отца лопнуло терпение, и он изрёк, что первого сентября я пиздую по холодку в первый класс. И ниибёт.

- Твоя тётка Гуля Валиевна (завуч той школы) присмотрит там за тобой, маленький, вредный, злокозненный ишачонок, штоб ты сдох. У неё, Эдик, особо не побалуешься, – грозно изрек отец, отвесив мне подзатыльник.

Ну что же, подумал я. В школе тоже можно неплохо повеселиться. И похуй до Гули Валиевны – и не таких сгибали. Но действительность оказалась более непростой, чем я мог себе тогда представить своим маленьким шестилетним разумом. Начать хотя бы с моей первой учительницы…

Шамсия-ханум Тындых-кызы Атчапарбабагулзаде. Так её звали, мою первую учительницу. Честное слово! Вот и прикиньте, насколько нелегко мне пришлось. Ну, разве женщина с таким именем может научить ребенка чему-нибудь хорошему? Она меня, естественно, сразу возненавидела, и всё время дразнила обидным словом «эдык» (сапог, туркм. ударение на последний слог), за что, в свою очередь, ненавидел её уже я сам. А это было уже гораздо хуже, потому что я и в детстве отличался редкостной отмороженностью. Я клал ей на стул канцелярские кнопки, плевал зелёными кляксами насвая в её журнал, подбрасывал в сумочку горстями живых головастиков, выловленных в ближайшем арыке, и кидал из кустов ей под ноги взрывпакеты. Короче, все три класса начальной школы я отжигал, как мог. Шамсия Тындыховна реально вешалась.

Вскоре умер мой папаша, и я потерял все тормоза уже совершенно. Исключали меня из школы с завидным упорством и регулярностью – два раза в месяц, и никакая инспекция по делам несовершеннолетних ничего не могла поделать. Ибо очевидных правонарушений я таки не совершал – с ханкой и анашой меня ни разу не спалили – а сажать меня в колонию за то, что я издевался над классной руководительницей, называя её в глаза исключительно мерзким погонялом Лысая – за это не сажали даже в совке, да и боялись моего страшного дядю Адиля. Гыгы, причем даже не зная того, что, если бы меня всё-таки закрыли - дядя Адиль был бы самым счастливым персом в Туркменистане. После завуча Гули Валиевны.

В общем, как вы уже догадались, в школе мне не особенно нравилось. При всём при этом моих жертв-учителей жестоко бесил тот факт, что и учиться я успевал так, что они охуевали. Чувака каждую неделю исключают из школы, месяцами он вообще не появляется, в портфеле вместо учебников имеет только художественную литературу, демонстративно читая её на уроках, а в итоге? Забегая чуть вперед – в моем аттестате тройки не было ни одной. Как они ни старались.

Поэтому учителя меня не любили и побаивались, а я платил им откровенным презрением. На уроках я, как писал выше, читал книжки, коих у меня дома было столько, что упаси аллах – моя мама работала завскладом на областной книжной базе. Вам завидно?

О, кстати, вспомнилось - был такой случай – попалась мне серия книг о великих композиторах. Потрясла она меня до глубины моей тринадцатилетней души. И мне до смерти захотелось послушать, что же за музыку писали эти мощные дядьки – Бах с Бетховеном. Пластинок с подобной музыкой в магазинах города сроду не бывало, а на мой вопрос, когда же завезут Бетховена, завмаг дядя Амангельды только подавился чаем и выпучил глаза.

- А зачем они тебе, о маленький глупый гяур? Лучше купи вот последний завоз – смотри, Какыш Сапаров есть, Гурд Якубов есть, даже есть Сахы Джапбаров и Лев Лещенко, ара! Битховин-митховин мы не заказываем, кто такой даже не знаем, но, наверное, нехороший чалавек, если у нас нету. Ну, ладно, - увидев мои расстроенные глаза, подобрел дядя Амангельды. – Вот, смотри, что у меня для тебя есть! Только тебе одному дам, большой дефицит, по пятьдесят рублей всем продаю, а тебе – по госцене! Помни доброго старого дядю Амангельды!

Старый туркмен полез под прилавок, и, заговорщицки мне подмигнув, достал пластинку Модерн Токинг. Я плюнул, повернулся, и пошел к выходу, а вслед мне неслась ругань дяди Амангельды:

- Маленький, глупый, ниблагадарный гяур, пилять! Как чалавеку хател добрый вещь сделать, а он выёбываецца! Вот всё расскажу твоему дяде Адилю, он тебе пизда на ухи натянит! Битховин ему давай, пилять! Ищяк!

…Уж и не помню, откуда в мои руки попал тогда каталог Роспосылторга. Помните, была такая организация – рассылала наложенным платежом по СССР всякие товары народного потребления. Листая его от нефига делать, я прикалывался над ассортиментом рассылки. Заказать можно было всё – от пуховых подушек до мотоцикла «Днепр». Представив себе пантомиму, как степенный аксакал, в шапке и халате, на ишаке приезжает в аульное почтовое отделение за заказанным с Украинской ССР мотоциклом «Днепр», я невольно заржал. И вдруг я замер – мой взгляд остановился на разделе «Грампластинки»…

Прошло два месяца. Как-то вечером, придя домой намертво обкуренным, я обнаружил в почтовом ящике квитанцию с почты. Мне предписывалось забрать пришедшую на моё имя бандероль с Апрелевского завода грампластинок… Ночью я не спал ни одной минуты – волновался. За полчаса до открытия я уже стоял у почтового отделения, нервно теребя в руках свидетельство о рождении. И наконец, заветный миг настал! Я вышел из отделения, счастливо улыбаясь, сжимая в руках квадратную бандероль с пластинкой, но, видимо, шайтан не дремал. Надо сказать, что один из моих дядей, глупый, толстый, потный и вечно вонючий Убайд-заде, жил в том же доме, где и располагалась почта, поэтому удивляться встрече не приходилось – дядя Адиль с дядей Убайдом сидели в машине около дома.

- Стой, ищяк. А ну иди сюда. Ты зачэм снова обидел сваю сэстренку, глупую Назакят, дочку этого глупого шакала Абдуллы, да проколет ему снова аллах шины на его ебучем грузовике! Э, а что это у тебя в руках? А-ну пакажи… Спиздил, да, ищяк? – и дядя Адиль вырвал у меня из рук бандероль.

На минуточку, в роли аллаха, прокалывающего шины на грузовике дяди Абдуллы, неделю назад выступил лично я. Мы с Аннанепесом, пыхнув афганского гашиша, от души ржали, наслаждаясь живописной сценой «Неприлично матерящийся, толстый, коротконогий дядя Абдулла меняет колесо 130-го Зила, груженного цементом»… Но сейчас мне было не до смеха – здоровенными ручищами дядя Адиль разорвал бандероль пополам, и оттуда выпала пластинка с «Аппассионатой»…

- Что это, о ищяк? – вопросил дядя. – Бэтховэн… вай… Кто это? Зачэм это?

Мои дяди переглянулись в испуганном недоумении. Потный дядя Убайд провел ладонями по бороде, и изрёк:

- Адиль-джан, этот маленький ищяк не умрет свой смертью, килинусь аллахом! Что бы сказал на это его покойный отэц, а мой любимый брат, Исмаилхан-джан? Вай-вай-вай!

Дядя Адиль ещё минуту смотрел на пластинку налитым кровью глазом, и его борода угрожающе двигалась. Был момент, когда я отчетливо понял, что ему, вот прямо сейчас, очень хочется сломать пластинку пополам. Но, видимо, прочитал он всё же в моих глазах что-то такое… что даже его, бездушного живодера, зверюгу с начисто атрофировавшимся чувством страха, матерого уголовника и убийцу – проняло. Он вернул мне конверт с «Аппассионатой», они с дядей Убайдом ещё раз провели ладонями по бородам, возвели очи небесам, и, пробурчав «алла ахпер», дядя Адиль нервно воткнул ручку коробки передач.

Блин… чего-то мне вдруг расхотелось и далее описывать забавные детские похождения, поймите правильно… настрой изменился кардинально. Та минута, когда дядя разглядывал пластинку, как впоследствии оказалось, была одним из сильнейших переживаний в моей жизни… На ватных ногах я отправился домой, трясущимися руками заварил чая, щедро отщипнул себе от чека здоровенный кус ханки, поставил пластинку – и скоро всё прошло… Но до сих пор я помню эту мятую бумажонку, уведомление с почты, которое, безусловно, явилось чем-то поворотным в моей жизни, привнеся в неё то, чего раньше мне слышать никогда не приходилось – классическую музыку.

А ещё небезынтересный момент – эта бумажка была самым первым в моей жизни официальным документом, пришедшим в мой почтовый ящик на мое  имя… О аллах, сколько их потом ещё будет, разных, гербовых и засаленных, мятых и торжественных, приятных и не очень… Но это уже другая история…