В конце девяностых во Владивостоке у нас был свой стрип-клуб. У нас – у моего друга и у меня. Он назывался PS – по начальным буквам фамилий. Это тешило самолюбие. Позже полуподпольный стрип-клуб мутировал в роскошное ночное заведение для богатеев – «хорошая музыка для взрослых людей», название и учредители сменились…

      Я хотел рассказать совсем не это. Однажды мы сидели на «командирской площадке» и созерцали зал. Внизу, между столов  извивались голые тела, девки ползли по рукам, собирая деньги. Женя вдруг наклонился через столик, и задал вопрос: «А кем ты хотел быть в детстве?» Я потерялся… Мой друг вырос на окраине Днепропетровска. Мама у него рано умерла, отец семью бросил. Кормила маленького Женьку старая бабушка, а все воспитание происходило на улице. Приятели – днепровская босота -  развлекались соломкой. Засовывали ложку бурой смеси в рот, закрывали глаза, трясли головой. Потом эту кашицу глотали, запивая молоком. Жрали пракопан – его можно было купить в любой аптеке, пускали по вене пенталгин. На эфедрин народ подсаживался быстрее всего. Под рукой обычно держали металлическую ложку - ей обычно во время ломки разжимали рот, чтобы язык не перекрыл горло. Иногда гнулась ложка, иногда крошились зубы. «И знаешь, что было удивительно?» - говорил мне Женька – «Они дрались за дозы, а мне постоянно предлагали попробовать бесплатно, просто так. Это пугало.» Женя так и не попробовал – он хотел стать летчиком. А я - капитаном…

Взросление

      В детстве я не умел драться. Однажды, наверное, в классе пятом, я возвращался после уроков. Последним было пение. Его вначале преподавала какая-то заслуженная бабушка. Заслуженная она была на войне - приходила на уроки с орденскими планками, позвякивая боевыми медалями на своей необъятной груди. «Певичка» в юности была разведчицей, и, даже, зарезала немца. Так говорили. Не знаю, могла ли она петь – ни разу не слышал, но в школе существовал детский хор «Бригантина», и она им руководила. Бабушку боялись. На уроке мы должны были рисовать ноты. Учительница сидела за столом, и неотрывно смотрела в окно. Когда кто-нибудь справлялся с заданием и поднимал руку, она давала новое. Только бы не доебывали. Наверное, за окном она видела свою молодость. Разведчица носила кофейного цвета панталоны. Передней стенки у учительского стола не было, а сидела она, широко расставив ноги. Пацаны наклонялись, тыкали по направлению к панталонам пальцем и хихикали. Девочки говорили: «Тю, дураки!», и хихикали тоже. Позже старую диверсантку сменил молодой веселый мужик по фамилии Рахлис. Он ставил нам Beatles и Pink Floyd – «Только никому не говорите!» - и  рассказывал, как служил в армии на секретном объекте. Рахлис имел чувство юмора, но, почему-то очень злился, когда кто-нибудь скороговоркой выкрикивал: «Рахлис, продай Арахис!» «Кто это сказал?! Признавайтесь, кто сказал?» - бегал Фима между рядами.

      Путь лежал через детский садик. На тропинку, протоптанную среди сугробов, цепочкой вышли несколько человек. Мальчишки. Темные фигурки перегородили дорогу. Меня поджидал Эл. По-настоящему Эла звали Эльдар. Еще – «Эляча». Эл был странный парень. Он виртуозно играл на гитаре и неплохо пел. О нем писали в газетах как о харьковском Робертино Лорети, пророчили великое будущее. Наверное, Эл не был злым, просто иногда поступал вопреки своей логике. (После школы Эл сел на наркоту, и будущего у него не стало). Однажды Эл избил своего младшего брата, засунул его в пакет из плотной бумаги, и завязал вокруг пояса веревкой – чтобы не слышно было, как орет. Потом, плача,  рассказывал: «У Жорика сосуды на висках полопались. Чуть не задохнулся, еле вылез…»

      Урок пения было последним. На перемене я толкнул его, и он упал. Эл стоял, я приближался. Предстояла расплата. Впервые все было по-взрослому. Сверкнул кулак, раздался треск. Треснули мои губы. Ничего, кроме замешательства не помню. Я мешкал, а по моей морде били. Еще и еще. Пугало странное ощущение – будто в рот засунули воздушный шарик, и надувают. Что-то текло по подбородку. Смешанная с соплями кровь. И слюни. К такому повороту мой маленький мозг был совсем не готов. Я даже не плакал. Умылся колючим снегом, собрал в портфель вывалившиеся книжки, и отправился домой. Дома меня добила мама. «Зачем ты дрался?!» - строго спросила она, увидев мою распухшую, цветную физиономию. «Я не дрался. – промямлил я – Меня били.» «Тебе надо было сказать: я не хочу с вами драться!» - заявила мама, сделав строгое лицо. «Ой, пиздец…Она абсолютно ничего не понимает в жизни!» - Это было осенение. И стало совсем грустно.

      Папа, когда пришел с работы, покачал головой, а в конце недели отвел меня в секцию бокса к знакомому тренеру. Секция была для взрослых, но тренер – известный и уважаемый спортсмен – в юности боксировал с моим отцом (хотя этого и не вспомнил), отказывать было неудобно. Я стал туда ходить. Меня ставили в пару с первокурсниками. Более продвинутые ребята отрабатывали на мне удары. Бить меня так и не научили, а вот получать пизды я набрался опыта. И запомнил на всю жизнь – когда бьют, нельзя бояться и закрывать глаза. Потом было «незаконное обучение карате – ст. 219 УК». Наверное, это был первый протест против всего. Общежитие иностранных студентов, «проходить-по-одному-не-привлекая-внимания», «кровь надо замывать холодной водой»… Тренировки – каждый день по четыре часа. В основном, тренировались выходцы из Алжира и мажорные мерзавцы. (Бля, как я туда попал? До сих пор не знаю.) Пожалуй, Эдик был самым значительным учителем в моей жизни. Позже я видел много всяких титулованных сэнсеев, но только Эдик учил нас не только из-за денег. Так мне думается, и хочется, чтобы это было правдой. Он учил нас жить.

      Года через полтора (время берет свое) я неожиданно стал на положняк. Получил пинок под задницу в школьном коридоре, повернулся, и, не думая, ударил. Ударил хорошо. Передо мной стоял ИгорьУфимцев – один из «держателей школы», авторитет по кличке Морда. Останавливаться было нельзя. Останавливаться было страшно. Я на одном дыхании «выплюнул» в физиономию обидчика серию боковых-длинных. Игорь не падал. «Все, хана мне» - подумал я с тоской и бессильно опустил руки. Мой палач с удивлением смотрел на меня. Я в тревожном оцепенении смотрел на него.  Морда, кажется, хотел покрутить пальцем у виска – поднял руку... И медленно осел. Их потом было достаточно – драк «по-взрослому». – «А я не хочу драться…» Попадал в больницу я, и увозили моих врагов. Но заснеженный детский садик и секунды ожидания в школьном коридоре я запомнил на всю жизнь.