Я разговариваю рисунками. Ты слушаешь бумагой. Я глухонемой, ты слепая. Мы вечные калеки, неизлечимы – намеренно остаемся в таком состоянии, ведь, вылечившись, – обнаружим калек вокруг нас. Сожги бумагу, уничтожь рисунки и поймешь, что я был прав. Ведь так хочется, правда? Хочется надеяться, что это лишь дурной сон, навеянный семенами дурмана.
Иллюзорный свет на конце спицы, время - горбатый карлик, щурящий рот в беззубом глумлении, сладко-соленый вкус свежей крови дразнит сосочки-рецепторы.
Ночь – картонная коробка, в которой иглой наделали дыр, день – дуга Яблочкова, любовь – игра воображения, а фантазия – удел единиц. Проседает великая башня Веры, хороня под собой мир, сотрясая пустоту голов низким гудением. Это голос времени, прислушайся к нему… Человечество давно уже больно, и ты, читающий это – тоже болен, мы все заражены жизнью, передающейся половым путем.
В прошлом разгульные пиры, в прошлом безрассудная храбрость, прекрасные девы покрылись изломами Времени, их груди обвисли и служат младенческим кормом; наши щиты лежат, укутанные паутиной веков, мечами украшаем стены землянок, в которые забрались, прячась от радиации звезд. Время нежно гладит нас по лицам, на память оставляя торосы морщин и серебряные нити, но гнилостная вонь тлена повсюду. Нашим боевым кличем стало «Always Coca-Cola», а одеждой служат желтые газетные листы.
Единственная вещь, которая не врет – это зеркало. Начни оно лгать нам – и мы тотчас расколем его, потому что оно потеряет свою ценность. Но почему же мы не трогаем лжецов, которые, смеясь, осеменяют наш мозг выдумкой?
Плексигласовые стекла наших очков покороблены жаром чувств, и мы слепо тычемся влажными носами в ладонь Хозяина, которую он со снисхождением протягивает нам, а в безумной эйфории амфетамина пляшет, гремя иссушенными костями, сама Смерть с косой наперевес.
Пока лечу, чувствую жизнь, ласкающую тело. Полторы секунды, мокрый треск дробящихся костей и, расплескавшись пентаграммой, обволакиваю тротуар, заполняя плотью каждую вмятинку нагретого и пыльного асфальта.
Сегодня я научился не верить снам. Во сне я видел мечту, разлетевшуюся зеленым бутылочным стеклом по коридорам разума с грохотом выстрела пушки Петропавловской крепости. И не верил, что реальность это сон, не верил потому что не хотел … И не мог… Розы с забродившего болота, пальмы со скалистого кладбища, лотос пупка Будды и соната глухого композитора, картины безумного художника, дворец слепого архитектора – это все, что осталось от моей мечты. Остальное будет хранить память, забиваясь ненужными гигабайтами образов и ощущений. Мы думаем прошлым, мы живем прошлым, мы разговариваем прошлым и никогда не можем изменить его.
Руки, мертвыми ковшами экскаваторов повисшие вдоль ребер и болтающиеся под порывами морозного ветра перемен – символ этой зимы. Полпути было пройдено и не дойдя, мы рухнули в глотку нового года, радостно распахивающим слюнявый рот, из которого несет разложением.
Получеловек, полукиборг, стою над останками любви в немой печали, слушая горестные завывания седого неба… Боль скребет тупым ножом в глубине сердца, скрипит несмазанной шестерней обиды и тихонько ноет в груди.
Я прорублю новый вход в свою душу, старую дверь наглухо заколотив девятидюймовыми гвоздями. Что мне вы, девочки, женщины, старухи, засматривающиеся на меня в толпе? Не вы мне нужны, если и соглашусь принять вас, то лишь в качестве рабынь, а не равных…
Забвением почтят нас потомки, не вспомнив словом, если только не будем мы прыгать, рваться вверх за непонятной мечтой, не до конца ясными идеями и глупой красотой душ.