Она вернулась через сорок минут, когда он уже всерьёз стал волноваться, а уж не угнала ли его бывшая жёнушка его машину? В печке потрескивали отсыревшие поленья, но, по крайней мере, пар изо рта уже не шёл. Она тяжело поставила на стул два здоровенных пакета. Макс с любопытством заглянул в один из них и присвистнул:

-Ты что, решила устроить тут минибар?

-Просто не могла решить, чего мне больше хочется: вина, коньяка или водки. Ну и закуску пришлось брать подо всё, естественно.

Макс рассмеялся, увидев содержимое второго мешка.

-Ты хочешь откормить меня и съесть под Рождество?

Ольга хмыкнула и протянула руки к печке, стащив перчатки.

Через час в доме стало даже душно. А может быть, им было жарко от выпитого вина. Из второй бутылки Ольга решила сварить глинтвейн. Макс смотрел на её гибкую фигуру, на отблески огня на шёлковой блузке – и вспоминал Ольгу в смешном ситцевом халатике, босяком, с растрёпанными волосами, моющую пол. Тряпка, сделанная из его дырявой майки так и снуёт по мокрому дереву, а круглая попа, обтянутая ситцем, мерно движется из стороны  в сторону. И потом – так же размеренно, умопомрачительно-неторопливо – под его руками, насаживаясь раз за разом на его член. Прямо там, на полу, в луже разлитой воды, не снимая рабочей куртки. Вспоминал её у этой самой плиты, в нелепом цветастом фартуке, с деревянной ложкой в руках, сверкающую зубами в задорной улыбке. Голубцы сегодня на ужин. Какие там голубцы!  Она стонет и извивается под ним, её кожа прилипает к клеёнке, тарелки с грохотом валятся на пол, ваза с полевыми цветами опрокидывается на бок, и Оля взвизгивает от холодной воды, затекающей ей под спину. И они ебутся, не обращая внимания ни на орущую благим матом мокрую кошку ни на чёрный дым, валящий от сгоревших голубцов.

Макс почувствовал, что у него встаёт. Ещё не время, сказал он себе. Так мы испортим всё удовольствие. И налил себе пятьдесят грамм.

Глинтвейн удался на славу. Ольга перебралась к нему поближе и сидела на подлокотнике кресла, откинувшись на его руку. Тихо гудел огонь в печке, она задумчиво жевала оливку, под ладонью Макс ощущал маленькую складочку над поясом юбки, под шёлком чувствовалось её тело.

-Коньячку, может быть? – предложил он.

Ольга кивнула, улыбнувшись:

-Почему нет? Раз уж он всё равно имеется…

За окном совсем стемнело, той густой, живой темнотой, какой не бывает в городе. Сугробы казались синими, как на детских картинках. В открытую форточку заглядывала почти полная луна. На маленький домик, занесённый снегом, опустилось тихое умиротворение. Ольга сидела у Макса на руках, склонив ему голову на грудь. Они молчали оба, уютно, легко, расслаблено. Такое хрупкое, неуловимое состояние, когда так хорошо, что даже не верится, что бывает как-то иначе.

-Почему у нас ничего не получилось? – спросил Макс неожиданно для самого себя. Он сразу пожалел о своих словах, ожидая, что Ольга взовьётся сейчас спущенной пружиной. Они никогда не говорили о прошлом, это была запретная тема. Запретными были вообще любые темы, кроме погоды и политики. Ничего о личной жизни, ничего о себе.

-Потому что я испугалась, - спокойно ответила Ольга, не сделав ни одного движения, чтобы вскочить и убежать. Помолчала немного, потом заговорила снова. Её голова лежала у него на груди, так что он не видел её лица, только склонённую тёмную макушку. Зато он слышал её одновременно ушами и рёбрами. Её слова гулко отдавались где-то в глубине его грудной клетки, - Я с детства привыкла жить одна. После того, как погибли мама с папой я решила больше никого не подпускать близко. Близкий людей слишком больно терять. Ты делишь с ним свою душу, отдаёшь им часть своего сердца – и она умирает вместе с ними. Я решила держать своё сердце при себе, чтобы оно прожило подольше. А потом появился ты. Я думала, у меня это несерьёзно.  Я думала, что просто влюбилась в тебя. Понимаешь, обычная девичья влюблённость. Она полагается всем, как менструация, в довесок к грудям и волосам на лобке. Ну, думала, повлюбляюсь – и пройдёт. Я даже стишок такой придумала:
когда же ещё влюбляться,
если не в двенадцать?
Потом заменяла, соответственно, на тринадцать, пятнадцать, и так далее. Ну, ты понимаешь. До девятнадцати. Мечтать о тебе на расстоянии было очень просто. Можно было напридумывать тебе всяких разных замечательных качеств, представлять себе, как ты появляешься у моих дверей – на белом коне, разумеется… В моих мечтах, можешь мне поверить, ты был великолепен: красив, умён, благороден, и вообще круче варёного яйца. Я сравнивала с тобой всех остальных ушлёпков – догадайся, в чью пользу было сравнение… Если честно, я думаю, я испортила себе из-за тебя всю молодость. Ну уж тинейджерство-то точно. А потом ты возьми и появись, как чёрт из табакерки. В тот вечер я совершенно ясно ощущала, что у меня поехала крыша – как же, сбылись мои мечты! Ты – передо мной, во плоти, именно такой, как я себе представляла. И ты хочешь меня! Боже, да я была счастливейшая женщина в мире. Я тебе отдавалась чуть ли не в религиозном восторге. И одна твоя фраза вернула меня с небес на землю.

Она подняла голову и заглянула ему в глаза.

-Помнишь? Ты сказал, что в мои годы уже смешно быть девственницей.

Он сказал совсем не так, и совсем не это имел в виду. Но он молчит, боясь спугнуть её неожиданную откровенность. Он просто прижимает её к себе, чувствуя, как бьётся её сердце. Быстро и громко. Она смотрит ему в глаза, пьёт их взглядом. Потом её голова снова опускается ему на грудь.

-В эту минуту я поняла, как ты прав. И какая же дура. Какая я невероятная, безумная дура. Никакой ты не принц на белом коне, а просто обычный пьяный мужик с вялым концом, испачканным моей кровью, воняющий грязным бельём и перегаром. Это был отличный урок, - Ольга тихо, грустно  рассмеялась, -  На пару лет мозги у меня встали на место. Уж поверь мне, я провела эти годы не зря. Я ебала всё, что имело хуй. Я вполне успешно доказала себе, что с другими людьми этот процесс ничуть не менее, а кое с кем и даже намного более увлекателен, чем с тобой. Мне было хорошо, Господи, как же мне было хорошо! Ни один ублюдок не ебал мне мозг. Я гоняла их, как сраных котов. Они у меня по щёлчку вставали на задние лапы – и писались от восторга, если я позволяла лизать мне пятки. Это так просто – управлять мужчинами…- она помолчала, он чувствовал, что она улыбается, - А потом ты снова выкапываешься на моём горизонте. Весь такой «здрасьте-вот-он-я-любите». И начинаешь выписывать передо мной кренделя. Все мои детские мечты ожили в одно мгновение, это был как будто реванш за ту ночь…

Потом я поняла, что снова влюбилась. То есть, я подумала, что снова влюбилась. Ну что же, подумала я. А почему нет? Пускай у меня сбудется сказка, хоть разок-то в жизни можно? Когда я вспоминаю нашу свадьбу мне смешно и грустно до слёз. Это дурацкое белое платье, символ, ебать её в рот, чистоты и невинности. Я ведь и правда верила тогда, что всё по-настоящему… И скоро до меня дошло, что всё действительно по-настоящему. Это совсем не детская влюблённость, это совершенно серьёзно. Это просто неизлечимый случай. Помнишь, мы тут жили вдвоём? И я стирала тебе носки и готовила супчики? И ждала, стоя у окна, как настоящая русская женщина. Для меня не было большего радости, чем твои проклятые вонючие носки, я хотела только одного – сделать всё так, чтобы тебе было хорошо и уютно, я просыпалась иногда ночью и смотрела на тебя, просто смотрела, боясь дышать, чтобы не спугнуть свою сбывшуюся сказку. Все мои мысли были только об одном: а как Максик посмотрит на это? А это ему понравится? Что он скажет? Как посмотрит? Господи, когда тебя не было рядом, я разговаривала с тобой в своём воображении…

И я испугалась. По настоящему испугалась. Потому что поняла, что для меня не будет большего счастья, чем сварить тебе суп из собственных костей, если ты захочешь бульона. Что я положу всю свою жизнь на то, чтобы обслуживать тебя. Что я стану через несколько лет растолстевшей тупой домохозяйкой с выводком орущих детей, приносящей тебе тапочки в зубах. Что если ты меня бросишь – я буду ползти за тобой на брюхе и молить разрешить хотя бы целовать твои следы. А ты обязательно меня бросишь. Ты будешь всегда такой – молодой, красивый, неотразимый, женщины будут виснуть на тебе гроздьями и тебе очень быстро станет не нужна твоя глупая толстая жена. Близких всегда теряешь, сердце всегда умирает, если ты отдаёшь его… Понимаешь?

Он ничего не ответил, только прижал её к себе покрепче.

-А насколько ты меня любил? Я должна была это проверить. Что тебе нравится во мне? Горячие обеды? Чистые полы? А если я перестану вокруг тебя носиться – ты будешь меня любить? А если я сделаю тебе маленькую пакость – ты простишь меня? И как далеко я могу зайти? Насколько глубоки твои чувства, что ты готов мне простить?

В эту игру просто начать играть, и очень трудно остановиться. Не замечаешь, как переходишь грань, и сама уже веришь, что на самом деле этот человек создан только для того, чтобы ты могла его вдоволь помучить. Власть над другими людьми – отвратительная штука, когда умеешь ей пользоваться и не понимаешь, что делать этого нельзя… Я и правда поверила, что не схожу по тебе с ума, что всё это вздор и я полностью контролирую ситуацию. Упоительное чувство!

А потом эта проклята ночь. Какая к ебёной матери власть, если тебе достаточно до меня дотронуться, и я уже сама не своя, готова кричать и умолять, чтобы ты меня выебал, как последняя течная сука?! Я растворялась в тебе, меня почти не осталось…И я сбежала.

Она снова горько смеётся.

-У меня даже не хватило смелости выставить тебя из дома. Сбежала к подружке, я пряталась от всех два месяца. Помнишь, ты не мог меня найти, чтобы подписать развод? А я просто не могла с тобой встретиться. Я знала прекрасно, чем это кончится. И я ведь была совершенно права, верно?

Она поднимает голову и снова смотрит ему в глаза.

-Я была права. Посмотри на нас, любая наша встреча заканчивается одним и тем же. Я всё ещё не могу себя контролировать, хотя столько лет прошло. Но, по крайне мере, я уже не парюсь в промежутках между встречами. Я смирилась с этим – ну что же поделать, у каждого свои странности. Кто-то собирает марки, кто-то принимает наркотики. А я вот ебусь с бывшим мужем. Каждому своё…А мы ведь даже почти не разговариваем. Мы же ничего не знаем друг о друге. Прошло десять лет, Макс. Мы ведь изменились. Я изменилась, во всяком случае. И ты, наверное, тоже… А мы разговариваем, как будто ты выходил на пять минут за хлебом. Я ничего не знаю про тебя сегодняшнего, Макс…

Теперь его очередь искать её взгляд. Он поднимает её голову, придёрживая руками затылок, запустив пальцы в густые тяжёлые волосы:

-Что ты хочешь услышать обо мне, Оль? Что я делал эти десять лет? Неужели хочешь? Это ведь скучно…

Но он рассказывает. Говорить сначала трудно, он давно уже никому не рассказывал о себе, какое-то глупое чувство, как будто диктуешь кому-то свою биографию. Она слушает, кивает, расспрашивает, смеётся. Рассказывает сама, пожимая плечами, откидывая волосы на спину, разводя руками, как заправский рыбак…

Он говорит ей о втором образовании, которое начал получать, чтобы занять оставшиеся от работ часы – чтобы не думать о ней. О начале работы в компании, об исторической встрече со Стасом, о своём продвижении по службе. О второй жене, тайком от него сделавшей три аборта, о третьей, уевшей в Штаты с его системным администратором. О щенке, которого подобрал год назад на дороге, который вырос теперь здоровенной псиной и наверняка наделал кучу под дверью, пока они здесь прохлаждаются. О том, как его матери делали операцию, о том, что у отца уже было два инфаркта. О том, что у Стаса родился сын на прошлой неделе, а он ждал дочку. О том, как однажды у него отвалилось колесо в дебрях Липецкой области. О том, что в Италии море синее-синее, как нигде, а на кухне у него стоит холодильник, который совершенно ничего не морозит, а ремонтника вызвать всё некогда. Она тоже рассказывает – о своём так и не защищённом дипломе, о найдённой во время академке работе, о десятке других работ, сменившихся за эти годы. Ну не сидится ей на месте – и всё тут! А специалист она хороший, место всегда найдёт, главное, чтобы с повышением зарплаты переходить. О том, как умирала от рака Гаяна Михайловна, и в больнице требовали по пятьсот рублей, чтобы переодевать ей подгузники каждый день. О любовнике, с которым она чуть было не уехала жить в любимую Максову Италию, и которого совершено неожиданно повязали прямо в аэропорту. О том, что у неё дома – кошка, и у неё уже были котята, и как теперь у всех знакомых по одной полосатой бестии, а кошку пришлось стерилизовать…


Он проснулся от солнечного света, бьющего в глаза. Тело затекло от долгого сидения в кресле, но Олиного веса он почти не ощущает. Она так и уснула, у него на руках, как ребёнок. Он смотрит на неё, боясь пошевелиться, чтобы не потревожить. Нежность стелется холодком по полу, дышит вчерашним уютом от горячей ещё печки, чирикает за коном стаей рассевшихся на кустах воробьёв. Он чётко ощущает момент, когда она проснулась. Она не сразу открывает глаза, и ему кажется, что он читает её мысли, как открытую книгу. И радость этого утра меркнет перед её вернувшейся рассудочностью. И правда, он не ошибся.

-Боже, как я напилась…- стонет Ольга, не открывая глаз, - Голова просто раскалывается. Ну надо же было так нажраться!

И дальше всё по плану. Шутливо-язвительные упрёки, мол, напоили бедную девушку, жалобы на больную голову – уберите свет, мешает же! Торопливые сборы – на работу же надо! Аккуратно собранные в мусорный пакет бутылки, упаковки из-под еды, косточки от оливок. Недовольное шипенье от прикосновения остывшего сиденья машины, похлопывание замёрзших рук в перчатках. Нет, ну надо же так напиться! Ничего не помню! Надеюсь, я вчера прилично себя вела? Мы хорошо потрахались? Я ведь не вырубилась в разгар процессы, нет ведь? Ну и прекрасно! Память вообще ни к чёрту, старею, наверное. Надо бросать пить, а то так все мозги уже пропью.

Надо бросать врать, хочется сказать Максу. И тебе и мне уже пора бросать врать, думает он. Хватит претворяться, кого мы обманываем? Ведь никого, кроме себя самих! Мы мучаем самих себя и друг друга, и сколько вообще это может продолжаться! Хватит, Оля, прекрати это актёрство, тебе не идёт. Да и я жалок в роли шута… Давай вернёмся в наш маленький дом. Давай плюнем на всё, развернём машину – и домой? Туда, где ты – это ты, а я – это я. Мы же любим друг друга, чтоб тебя! Разве можно так поступать с нами обоими?

Но он ничего не говорит. Весь коньяк уже выпит вчера, и дрова в печке догорели, и замок, скрипнув, закрылся. Все слова сказаны вчера, а сегодня утро, солнце в глаза, обледеневшая дорога и шины шумят по колее. Сегодня нам надо возвращаться в город, тебе на работу, а я ещё успею заглянуть домой и принять душ, я ведь сам себе начальник. Все чудеса закончились вчера, и почти полная луна отсветила своё в нашу форточку. Наверное, мы больше не встретимся.

После всего, что сказано, встречаться больше нельзя. Ты можешь сколько угодно притворяться, что ничего не помнишь, а я – что ничего не было. Но это было, и всё ты помнишь. Нельзя больше встречаться. Я этого не вынесу, и ты тоже. Наверное, мы больше не увидимся. Я больше никогда тебя не увижу.

С этой мыслью он высадил её у метро, помахал на прощанье рукой и поехал домой.