У маей пакойной бабки есть сестра, тётя Катя. Тётя Катя – эт ваще песдец какая тётя. Начнем с таво, што ф сваи семьдисит восимь лет ана ищо цэлка. И па ходу шансоф исправить ситуацыю ужэ нихуя нету, ано и панятно. Но при фсем при том тётя Катя нихуя не такая, как фсе старые девы – крикливые, злые и тупарылыйе. Нет, ана тихая и спакойная, но спакойствие это дастаточно страшново свойства. Ужэ лет в семьдисят у нейо паехал чердак и ана стала инагда тихонька так хихикать. Смотрит на тибя и хихикает, а што у нейо там за праэкт в галаве – хуй прассыш.

Главный песдец заключался ф том што ана баялась фашыстоф. Эти фашысты, па ейо словам, делали дахуя фсяких пакастей: ани срали и ссали в её унитас и не смывали за сабой, ани светили солнцем в акно, перекладывали фсякие вещи в её доме и ваще сцуки глумились над бедной старушкой. Паначалу мы павелись на ейо страхи и прям-таки мичтали паймать хоть аднаво фашыста и переламить ему хребет. Но патом атец заибался выслушывать, как фашысты черес скважыну вдувают ей пыль ф квартиру и атравляйут воду ф кранах и забил на эти невинные фантазии.

А с атравлениями ваще йобнуцца можно: тётя Катя умывалась часами. Приедеш к ней прадуктаф там фсяких паткинуть, хуё-моё, а ана в ванной моецца. Выходит к тебе: а у нейо ебач весь аж бардовый, бля, - вот как ана мылилась скурпулезно (а можэт дажэ мачалкой еблище дрылила, с нейо станецца). Личные вещи каждую атдельно заварачивала ф кулёк, кульки патом сабирала и заварачивала это в адин бальшой кулёк. Бальшой кулёк ставила ф гардероб на полку, где в ряд стояли такие жэ бальшие кульки. Нетрудна претставить, чево ей стоило сабраться схадить в магазин. Адин рас мы с атцом взяли ейо на клатбище к пакойной маей бабке, так тётя Катя сабиралась пять часофф, а хуле вы хатели: кулёчки-то фсе адинаковые, пастаянна путаешь где какая хуйня лежыт.

Пастепенна тема фашызма в тетикатиной хитрой галаве стала преабретать сацыальна апасный аттенок. Придеш, бывало, к ней, а там дверь изнутри квартиры креслом падперта или столом абеденным (как он ис кухни ф прихожую папал – он в дверь нихуя не пралазит!). Так вот аснавательна тётя Катя запиралась ат фашыстоф. Но при фсей серьозности фашызмофобии в ней напрочь атсутствует агрессия к фашыстам, ходит себе и улыбаецца молча, изредка усмехаясь, – этакая старушка сибе на уме.

Аднажды ремантировали ей квартиру (после фашыстской диверсии, бугэгэгэ), и она жыла у нас. Бляха, мы там чуть, сцука, не удавились. Ванна занята часами, тарелку после себя моет трижды, пра кулёчки я ваще малчу… а адин рас заперлась изнутри на фсе замки так што снаружы хуй откроешь. Далбились-далбились, па телефону званили – а ей похуй! Причом слышно как с той стараны двери кто-то гонзает туда-сюда. Сасед рядом чо-то сверлил, давайте, гаварит, штоб дверь не ламать, я вам замки высверлю нахуй. И высверлил. Вламываемся в квартиру, а тётя Катя там чай пьет и хихикает: «Что, вы ужэ вернулись? Так быстро?» Да уш, мы такие, блять, быстрые!

Маразм тёти Кати за паследние годы окреп аканчательна. Ана переселилась к сваей ещо адной сестре тете Шуре и тотчас смекнула, что у тети Шуры фашысты ужэ давно пабывали, ушлые сцуки. Каждае утро гавкают сабачьими галасами пад окнами – специально людей будят. Комароф и мух жырных запускают сотнями ф фортачку па ночам. А ищо па начам фашысты перекладывают вещи ф кульках, да так, што тётя Катя найти нихуя не можэт. Свинство, блять.

Я чо зарядил эту тему-то: севодня моя, тэк скэзэть, дваюрадная бабка – тётя Катя - умерла. И при фсех зайобах ана фсе-таки была добрым чилавеком, паэтаму ана не асудит миня за фсю эту хуйню. Пусть зимля ей будит пухам. Хули, фсе там будим.