На улицы дождь барабанит по железной крыше полуразрушенной беседки. Осень, сырая упавшая листва под ногами идущих в стороне людей. Черные зонты, раскрытые натянутые. Светка постоянно шмыгает носом, постоянно вытирает его рукой. Чувствуется что зима не за горами. Два, три дня и нахлынет, накроет с головой город, утопит его в своем чистом белом снеге. Мы сидим молча. Ни звука. Слышны лишь дыхания и шмыганье Светки. Я смотрю в сторону, смотрю на людей, на бегающих вокруг них довольных собак. Пока варится раствор, мы можем отдохнуть друг от друга, отделить свои взгляды, свои интересы из общего котла. Каждый из нас, конечно же, личность, когда раствор не готов, когда содержание наших кровей различно. У каждого из нас есть какие-то свои мысли, переживания, оставшиеся чувства, но мы никогда ими не делимся. Мы закрыты друг от друга, мы стараемся спрятать их. Мы боимся безразличия, которым, как мне кажется, мы все пропитались. Нас можно выжать, как лимон и полученный сок будет самым настоящим бескомпромиссным похуизмом, две три капли которого хватит Миру загнуться

Прохладно. Закуриваю сигарету. Вдыхаю в себе мокрый горький дым. Пять лет я сижу в этой беседке. Тот же мокрый дешевый табак. Те же знакомые, тот же запах варящегося раствора. Только кастрюля другая. Почти каждый раз новая. Потому как мы всегда забываем ее убрать. Проставляемся. Откидываемся. Приходим на следующий день, а ее нет. Одно время я думал, что их менты в качестве улик собирают. Небывалые стремаки я ловил, прислушивался к каждому шороху за дверью. И как только что-либо подобное слышал, бежал в туалет и держал над унитазом полиэтиленовый пакет, готовый в любой момент высыпать из него содержимое. Но ни разу не случилось ничего серьезного, ни разу мои реальные действия не ушли дальше предполагаемых. Все всегда обходилось. Подобные пионерские страхи были у меня давно, еще только когда приобщился, потом постепенно все выровнялось, и только в моменты самых жестких депрессий они возвращаются вновь. Но в последнее время и депрессии стали все реже и реже. Я уже почти не вспоминаю о другой жизни, об обыденности и человечности. Во мне с каждым днем по экспоненциальной зависимости растет безразличие. Все меньше чувств проявляется во мне, лишь одно, поглотившее в себе все остальные, впитавшее их как клетка-паразит чувство голода, ненасытного наркотического голода. Иногда я думаю, что я просто форма, саркофаг, в котором все уже давно истлело.

Одновременно с тем как стали пропадать депрессии, пропал и сам кайф, пропало то чувство, ради которого все когда-то мутилось. Проставляешься, ждешь немного и на самом пике прихода понимаешь, что что-то не то, чего-то не хватает. Затягиваешь в легкие табачный дым, но и он не помогает как раньше. Чувствуешь дискомфорт, чувствуешь что в очередной раз не получил то, что так долго ждал. И наступает бессилие, руки опускаются. Становится поебать на все, главное, и лишь эта единственная мысль по-настоящему еще согревающая, это то, что голод утолен, что ты вернулся в нормальное состояние, в гармонию души и тела. Кажется, что они слились в едино, но это их состояние крайне неустойчивое, устойчивость оно потеряло после шести месяцев начала трипа, с каждой минутой они все больше отделяются друг от друга. Душа, не согреваемая телом, начинает замерзать, тело оставленное без души, опасаясь смерти, начинает ломить. Начинается все сначала. Новый цикл с неотвратимой периодичностью.

Я научился отсчитывать время. Как птица чувствует приближение непогоды, я так же чувствую приближение голода. Лишь небольшого дуновения достаточно, чтобы остановиться в разговоре на полуслове, отвернуться от всех и уйти в сторону. Бегом, стремглав, в любую погоду в определенные часы - в беседку. Встречаю по дороге знакомые лица. Именно в это время кто-то из них возвращается домой с работы, кто-то идет на обычную каждодневную прогулку, кто-то в магазин за хлебом. Они каждый раз провожают меня взглядом. Наверное, я похож на безумца. В своем стремлении, в своей защитной реакции на предстоящую боль. В надежде заглушить ее раньше, чем она начнет себя проявлять.

В итоге кто-то приносит новую кастрюлю, кто-то сырье, кто-то, не принесший ничего, все это мутит. Два часа в день мы проводим в этой беседке. Я замечаю каждую новую появившуюся за ночь трещинку, я в любой момент могу отчетливо представить ее в своем воображении. Восстановить каждую пылинку и преобладающий запах. Я врос в эту беседку, я до самой смерти стал ее частью. Никогда не смогу я забыть ее образ, впитавшийся в мой мозг как нечто глобальное и не поддающееся затиранию. Так же как и дом, в котором я прожил лучшие девять с половиной лет своей жизни, где я провел свое детство. Эти два образа равноценные, являющиеся по своей сути противоположными они равноправно занимают мой мозг. Они оба мне дороги, они единственное, что у меня есть.

С каждой минутой проведенной мной здесь во мне растет трепет и к моменту, когда раствор становится готовым, он переходит в дрожание конечностей и покалывания позвоночника. Не надо даже засекать время – мы итак понимаем, когда готово. Ни секунды позже. Еле терпишь до того как кто-нибудь, спрятав руки в рукава джинсовой куртки или свитера, снимет кастрюлю. Сразу же все бродившие по сторонам взгляды сосредотачиваются на ее содержимом. Именно в этот момент начинается наше совместное объединение, именно в этот момент мы становимся единым целым. Жадные взгляды, готовые испепелить друг друга, независимые противоборствующие части общего целого, находящиеся под влиянием огромного напряжения, силы невъебенной интенсивности. Отжимает каждый сам себе. Первый тот, кто принес сырье, второй кто варил, третий кто принес кастрюлю…. Порядок как в муравейнике, но ты не думаешь о нем, ты дрожишь в предвкушении, ты бормочешь про себя некую молитву, в которой не знаешь слов, потому как когда о ней задумываешься, когда хочешь понять, о чем она, она покидает твои уста и мозг, она испаряется, не оставляя после себя ни следа…

© Narko Polo, 2004 г.