Беда пришла к Валерику совершенно неожиданно, как обухом по голове ударила. И случилось это имена тогда, когда он ждал от жызни совершенно противоположного.

Около года назад он женился на женщине, которую любил, любил так, как только может любить 20-летний пацан,  встретивший свою мечту – а именно такой Ленка и была. Красивая, нежная, неглупая, любящая и с благодарностью принимающая его любовь… Через 2 дня после встречи они уже ночевали вместе, а через 3 месяца уже сыграли свадьбу. Свадьба была достаточно скромной, но тем не мере денег Валерику у дальних родственников пришлось подзанять – близкие же сами были небогаты весьма. И вот, через 2 месяца медовой молодожёнской идиллии необходимость отдавать долги набатом загудела над Валерика головой.

И тут как раз подвернулся случай – один состоятельный мужык из областного центра, посмотрев как-то на валерикову лепную работу на потолке в местном армянском ресторане (благо и умения и таланта хватило-бы на 3их), нанял его на отделку своих 5-комнатных хором в бывшем обкомовском доме. При чём сразу дал хороший задаток. И, скрепя сердце, Валерик оставил жену и подался в большой город…

Работы было и без того много, а в последние месяцы он особенно ушёл с головой в дело – хотелось побыстрее вернуцца домой. Поэтому перезванивались с Ленкой не часто – не хотелось будить её ночными звонками, а днём звонить было некогда, да и не откуда. И вот, настал долгожданный момент, заказчик принял работу, остался доволен, даже доложил сверху обещанного $100 – дело не частое, и Валерик отбыл домой. И вот тут то…

Когда он, сойдя с вечернего автобуса, позвонил в дверь, ему открыла… незнакомая, чужая женщина. То есть это была она, Ленка, но что-то в ней изменилось настолько, что Валерик аж не признал её в 1й момент. Она была какая-то чужая, холодная, с безразличными глазами. И так же безразлично сказала: входи… Повернулась и ушла вглубь квартиры.

С этого момента вся личная жызнь Валерика начала стремительно катиться вниз… Он пытался понять, в чём перемена, и понял: во всём. Эта слегка располневшая темноволосая женщина, с холодными руками и пустыми глазами, с бесцветным голосом и отвратительной привычкой вытирать за столом грязные руки об скатерть – это ни коим образом не была его былая ласковая, любящая, озорная любимая… Невольно вспоминались поверья про злых духов, занимающих место вышедшей на прогулку во время сна души…

Первое время Валерик пытался было пробудить былую Ленку в постели. Но ебля толка особого недавала – жена была так же безразлична, а временами и пренебрежительна. Иногда вяло обнимала его своими пухлыми холодными руками – и ему казалось, что его тело обвили разбухшие руки утопленницы. С каждым разом секс удавался всё хуже и хуже, а один раз его хуй, раньше твёрдый, как черенок лопаты, и вовсе поник. Валерик слез с супруги и виновато посмотрел на неё. Она никак не отреагировала, глаза остались закрытыми. Мерное дыхание, с посапыванием… она просто спала. Больше попыток постельной близости с его стороны не было. С её стороны – тоже.

С течением времени Валерик всё больше замыкался в себе. Стал неразговорчив, задумчив, редко можно было увидеть его улыбающегося, с поднятой головой. Работу свою делал хорошо, но без увлечения. Пытавшиеся было развеселить его мужыки с работы, потерпев неудачу, бросили это гиблое дело. За ним закрепилась репутация чудака-нелюдима, эдакого тихого психа… Впрочем, он никому не мешал, работал хорошо, но и вперёд не лез. И если надо – всегда выручал страждущих 10кой на бутылку. Ему в глубине души сочуствовали, хотя и посмеивались порой за спиной.

Другой бы завёл бабу где-нить на стороне – но Валерику не нужна была другая, ему была нужна его любимая Ленка, та, которая была раньше, до отъезда на заработки. Блять, как же он теперь жалел об этом отъезде… Бухло тоже облегчения не приносило, а по утрам просыпацца было и вовсе тяжко, хоть в петлю лезь. А в петлю он не хотел – хотел жить, и жить щастливо, только не знал как это теперь…

Так прошло ещё около года. Однажды, весенним вечером, Валерик с тяжёлой головой бродил по пустырю, среди каких-то заброшенных кирпичных недостроек, буцая носком ботинка мелкие камешки. И уловил краем глаза в отблесках заходящего солнца какую-то до боли знакомую линию. Остановившись, остолбенело смотрел на светящуюся кривую на земле – узнал почти забытый изгиб Ленкиной шеи, как бывало, когда она закидыала голову, подставляла ямочку у ключицы под его жадные поцелуи. При ближайшем рассмотрении, линия состояла из осколков стекла, лежащих на дне старого, почти прогнившего корыта, в каких строители часто месят раствор, носят песок и.т.д. Валерик присел на корточки и потрогал стекляшки – они присохли к остаткам цемента на дне. Тогда он, подумав, доложил ещё несколько стёклышек. Отошёл, глянул, поправил, доложил ещё… Через минут 15 в верху изгиба шеи обозначился контур Ленкиного уха – такой некогда близкий и до сих пор любимый…

Так начался процесс создания Валериком портрета, памятника его былому быстротечному щастью, иконы его почившего персонального божества. Теперь он вглядывался в каждый осколочек стекла, мысленно сопоставлял его с уже сложенной мозаикой, забирал его с собой или с досадой отшвыривал его подальше. Особо ценились кусочки цветного стекла. Некоторые стёкла он подкрашивал сам, для получения нужного оттенка. Иногда в результате работы получалась почти живая, жывущая и трепещущая часть портрета, иногда же ему приходилось отскрёбывать прилепленные на размоченной глине стёклышки и терпеливо выкладывать фрагмент по новой. Работа приносила успокоение, временное забвение горя. И каждый вечер работа продолжалась вновь.

Корыто с рождающейся мозаикой Валерик хранил невдалеке от места творения – в одном из почти законченных строений, с 4мя стенами снаружи и какими-то простенками внутри. Хотя можно было оставлять корыто прямо на пустыре – в этой части городка, убогом мемориале несостоявшегося социалистического строительства, редко кто появлялся. Но не хотелось бросать портрет просто так, где попало – чуство, понятное любому художнику. Один раз, занеся мозаику в развалины и прислонив к стене, Валерик остановился чтобы взглянуть напоследок на результат сегодняшней работы. И, как в 1й раз, когда он увидел осколки в корыте, странное волнение поднялось в его душе. Он почуствовал обращённое к нему лицо любимой, правда с только ещё обозначенными линиями бровей, глаз, ещё без носа и губ… Но это было оно. Валерик почуствовал небывалое, до боли отчаянное напряжение хуя. Уже слабо понимая, что он делает, вытащил из штанов хуй, сделал несколько конвульсивных движений рукой и с звериным рёвом выпустил мощную струю давно запертого семени на стену – кончать на мозаику он не стал – кто ж кончает на самый светлый образ всей жызни…

С тех пор Валерик больше не выносил своё творение на пустырь, а работал там же, в развалинах, периодически прерывая работу актами самоудовлетворения. Когда же, к вечеру, когда всё раньше наступающие сумерки уходящего лета делали его работу невозможной, то он предавался неистовой дрочке, в окружении почти ощутимых видений, и горящие любовью и страстью глаза Ленки с портрета жгуче ласкали его накалённый вожделением хуй. Он чуствовал что сходит с ума и был щастлив – более сладкого безумия он и не мог себе представить.

Между тем, пока портрет приобретал всё больше и больше сходства с оригиналом, Валерик стал оживлённей, приветливей, уже принимал иногда участие в обеденных застольях товарищей по работе, не прятался от былых друзей – разве что после рабочего дня тут же быстро уходил – домой, к любимой жене, как думали все. И тихо завидовали в глубине души – мало кто до сих пор сохранил изначальную остроту чуств к супруге, а у многих её и не было вовсе. А Валерик действительно бежал к жене… только не домой, к Утопленнице, как он прозвал про себя реальную Лену, а в свою стихийную мастерскую. Портрет должен был быть готов к 2 октября, к её дню рождения. А потом…что? Потом он начнёт её новый портрет, благо разных её образов его память хранила немало…

В самом конце сентября, вечером 30 числа, Валерик с лёгкой душой подходил к стенам развалин. Работа была на 9/10 готова и он сознательно тянул завершение, чтоб доложить последнее стёклышко 2го числа, открыть бутылку так любимого некогда Ленкой красного десертного и в2ём отметить её 24-летие. Недавно прошёл дождь и Валерик смотрел под ноги, дабы не подскользнуцца на коварной жыдкой грязи. У самого входа в строение он увидел отпечатанные в грунте следы сапог – явно принадлежавшие не ему. Сердце тревожно и неприятно икнуло. Забыв об осторожности, бегом, скользя по размокшей глине, он влетел в развалины.

Корыто лежало на земле, с пробитым днищем, гнутыми краями, судя по глубоко вдавленным следам сапог, по нему долго и с усердием топтались. В отпечатках подошв беспомощно и осиротело блестели отлетевшие стёклышки. Некоторые стёкла до сих пор остались на пробитом дне корыта. На остатках растерзанной мозаики красовалась огромная куча гавна,  с видневшимися непереваренными зёрнышками кукурузы. Валерик отупело смотрел с минуту на мерзкое зрелище, потом неудержимо и мучительно проблевался, успев зачем-то забежать за простенок. Когда последние спазмы утихли в кишечнике и он вытер залитые слезами глаза, в поле зрения попали здоровенные грязные резиновые сапоги. Переведя взгляд дальше разглядел лежавшего вниз лицом человека, в драном ватнике, старых рваных выцветших солдатских штанах, со спутанными грязными седыми волосами. Рядом лежала пустая бутылка из под бодяжной водки «Старорусская».

Не помня себя, Валерик начал хуярить ногами бомжа по голове, стараясь попасть в висок, потом по почкам, по рёбрам. Остановился он только, когда выбился из сил. Тогда он схватил отпижженое тело за ворот ватника и с силой швырнул на стену, перевернув на бок, затем пинком перекатил на спину. Глаза бомжа были широко открыты, в них была прилипшая земля. Седая борода была склеена засохшей зеленоватой пеной. Язык неестественно высунут на бок. Судя по закостеневшим в последней хватке пальцам, бомж был уже давно мёртв, скорее всего несколько часов.

Валерик неразборчиво выматерился, вышел из развалин, пнув по дороге корыто, и не разбирая дороги побрёл в сумерки…

© Derelict, 2004