Фаня сунула в рот сразу четыре пальца, вынула, осмотрела, и, найдя их вполне годными для продолжения работы, зашумела ложкой. Во рту остался вкус подгнившего ореха. С ним только она могла сравнить вкус Филькиных какашек, минуту назад сброшенных в ведро. Убирая за притащенным внуком котёнком, она учуяла дым. И так прямо, не сполоснув руки, вернулась к сковороде. Восьмой за ночь. Последней. Вот и оплошала.
   Слегка обожённые, сморщившиеся подушечки пальцев- ерунда. Неделю назад она уронила дымящую сковородину на ноги. Стопа по сей день была обмотана целлофаном, удерживающим мочу в оторванном на манер бинта матерчатом лоскуте. К своей работе Фаня успела привыкнуть. За восемь-то лет.
   Восьмой год она затаривалась на рынке ими. У жёлтых, сморщенных солнцем, всегда одинаковых в своём бесстрастии корейцев. Привозила домой, выгружала в ванну, полоскала, сливала воду, подсушивала, подсаливала легкорастворимой «Экстрой», ссыпала на сковороду, мешала ложкой, пробовала, студила на клеёнке в прихожей. А на утро, наполнив ими мешки- один- чёрными, один- белыми, выносила к магазину.

-Здрасьте! – она всегда улыбалась. Даже сегодня, в с утра палящий зной.
-Здрасьте, тёть Фань!- это Выборниха, со второй от гастронома двухэтажки, первый этаж, угловая квартира- Как здоровье?
-Спасиб, дочка… какое там, в наши годы, вы вот молодые, вам было бы всё, а я-…
-Мне чёрных, стакана три. Вчера какие-то, подопрелые, что ли, они у вас были. Серёжка сказал, мочой кошачьей воняют. С пьяну-то- что нюхач заправский прямо, как разгону ему дам только- так тихий- пожрёт- и спать…
-Обижаешь, дочка! Моча! Эх, сказанёт же твой! На, пробуй! Сама вот весь день лузгаю- дома-то- хоть яйцо покати- пусто…
-Давайте, давайте! Я это так только… он меня саму достал уже. Прямо не знаю… Не Колька бы…
-На вот, на здоровье! А Сергея своего крепче держи- мужики ведь… Мой вот, царство небесное- ведь как я только его не… лупсарила, было даже- и!
-Да ладно плакать вам, тёть Фань! Ну?
-Да…. Какие уж там слёзы, спасибо…

-…Ну всё, давай! Начинается уже! Да прошла уже реклама, чё ты… Всё, давай, потом позвонишь, я вчера не посмотрела толком! Из-за этого придурка! Давай!
   Ольга Выборнова примчалась к чашке с водружённым поверх горки семечек стаканом. Она не могла смотреть свои фильмы без них. Сразу засыпала. Два ряда «опылённых» зубов заработали. Уютно старым, стёртым местами коронкам было только так. Уютно сорокашестилетней даме с городской окраины, штатной уборщице областной библиотеки, было только так. С фарфорово-подсолнечниковой грелкой на дряблом, пересечённом кесаревым животе.
-Я возьму?
Опять он!
-Бери давай, да беги гулять, задрал уже! Куда загребаешь?! Хватит, сказала!
-Ну чё ты…
-Всё!        

-А ну стой, ты!
Колька спешно выдернул руку из кармана шортов.
-Куда собрался, шнырь вонючий?
Он молчал. Словам не давал пути наружу тяжёлый, холодный шар, тяжело спускавшийся от горла вниз. Сейчас пройдёт! Только бы раньше, чем скажу, бить не начали.  
-Чё у тебя там?
-Ничё…- слова пошли. Но какие-то не те. Папке легко говорить нужные! На кухне-то… Давай сдачи, давай сдачи! Посмотрел бы, чё он сказал бы Марику. Со всей его шоблой. Шестеро. У Генки-второгодника клюшка зачем-то. Летом. И не убежишь уже…
-Ну-ка, чмошник тухлый…- в обоих сразу карманах он ощутил наглые руки. Чьи? Никто так и не узнал. Никогда.
-О, бля! Семачки! На, пацаны! Чё, зажал, да, пацанам? Чё молчишь, пидор? Ведушка ёбанная! Повёлся, да? Семачек жалко, чертовка гнойная?
   Посыпались кулаки. Много, отовсюду. Колька ничего не видел, кроме серой кирпичной стены магазина и этих кулаков. Слышал ещё ставшими далёкими какими-то голоса обидчиков. Но они быстро смолкли. После того, как слоённая фанера мягко вошла в вязкую, податливую голову.

-Отсыпь мне!
-Рука в говне!
-Э, ты чё, чёрт, базаришь?
-На, отъебись!
-Мне тоже, кецон!
-Отсоси, потом проси.
-Охуел, чё ли?!
-Бля, заебали!
-Щас опиздюлишься, пиздеть будешь…
-Да у меня самого вон, чуть-чуть осталось!
-Бля, пошли в садик, пацаны! Этот хуесос очнется, паханы его ебанутые опять рапиздатся…
Менты заебут снова!
-Попиздили!
-Попиздили! Заебись, не видел никто! Охуительно, что кино, бля…

ДЗЫНЬ!!! ДЗЫНЬ!!! ДЗЫНЬ!!!
   Сергей Выборнов, разнорабочий городского рынка, того же самого, где отоваривалась тётя Фаня, не мог попасть домой. Пятую минуту. Его качало. И тошнило. Нахуя я жрал эти ёбанные семачки? Он выуживал их щепотью из нагрудного кармана грязной клетчатой рубашки и бросал прямо под ноги, на резиновый ребристый коврик у двери. Карманы брюк были давно дырявы. Вот и сыпать их пришлось в нагрудный… Из-за этих же долбанных дырок он не носил с собой ключа. Вот и стоял тут…

-Фаина Викторовна?
-Да, милаи?
-К вам можно? Мы из милиции…
   Фаня лязгнула засовом и опасливо уставилась на троих в форме. Те деловито отодвинули бабулю в сторону и прошли в хату. Уверенно. Как будто делали это каждый день. Как к своей бабушке- подумала Фаня, оказавшись в жёлтом свете лампочки. Лампочка! Олькин Сергей ведь провёл ей свет прямо от столба, минуя счётчик! Сейчас взглянут на него- и…
-Вы были сегодня у магазина?
-Да, я кажный день тама…
-Семачками торгуете?
-Ими, ими конечно! Вот, угощайтесь!
   Капитан и двое сержантов, в порядке старшинства, набили карманы. В каждый карман, посчитала Фаня, влезло по три жмени. Вот живоглоты!
-Что вы можете сказать по поводу произошедшего?
-Бог с вами! Где произошедшего?
   Фане пришлось изложить все события вечера, после семи. Благо немного их было. Весь рассказ, в общем, был о том, как шла домой, говорила с Шуркой из 32-го («А о чём?»- «Господи….»), как уложила внука («Он ведь сирота у меня, да… Как дочка умерла, ейный в Белоруссию уехал, бросил вот…»), как намыла новый мешок («Вот, сушатся! Мухи только! Марля была, да спёр кто-то вчера днём- меня ж нет весь день- лезь через забор, чё хочешь бери, вы бы вот поузнавали, а? Кто мог? Я думаю тут на одних. Алкаши.»). Всё!      
-А это что?
   Сержант. Как он прошёл в спальню? Когда успел?
-Димедрольчиком подторговываешь, да, старая кошёлка?
-Да я от головы… и внук вот… болеет часто…
-Не пиздеть мне! Мы давно за тебя всё знаем!
-….
-В участок! Ехали! Собирайся, давай! Сержант останется до утра, посмотрит, кто ходит к тебе ночами. От наркоманов, говорят, отбоя у тебя тут нету… заодно и за малым твоим присмотрит. До утра. А там- посмотрим. В интернат, наверное. На год ты гарантированно впухла! Да, кстати! Семачек прихвати с собой, орёл! Да бери ты оба мешка, слабосильный, что ли?  

ДЗЫНЬ!!! ДЗЫНЬ!!! ДЗЫНЬ!!!
   Телефон в квартире Ольги Выборновой исходил звоном. Десятую минуту. Сериал кончился. Но хозяйка не спешила к перебинтованному изолентой аппарату. Заснула таки…

-Ну чё, светило и надежда патанатомии, скажете?
-Ну что я могу Вам сказать, коллега. Номер «19» вчерашнего дня, женщина. Механическая асфиксия. Закупорка гортани. Кожура, коллега! Можете себе представить, подсолнечниковая кожура! Грызла свои дебильные, простите, семена, да кожуру не сплёвывала. Во рту, видимо, копила, чтоб зараз потом извергнуть. Делают так некоторые, знаете ли… Или просто увлеклась- телевизор работал. И уснула, судя по всему...  Ну а по поводу «16-го», вчера тож, сами знаете- что уж говорить-то- милиция уже интервьюирована мараками. И меня просили, да я их и близко сюда не подпустил. Страшно это, конечно, дитя малое совсем, но- о чём говорить? Люмпены…

ДЗЫНЬ!!! ДЗЫНЬ!!! ДЗЫНЬ!!!
   Сергей Выборнов едва-едва продрал глаза. Четвёртый день он уже не высыпался. Порядки лечебно-трудового профилактория он ненавидел. На базар, работал- так в девять вставал всегда, не раньше, а то и позже- это как вечер ложился. А тут- подъём, разминка, все дела… Сигнал этот… как сирена… Сейчас опять поведут- улицы метелить. Бычки, бумажки, семачки… Семачки достают больше остального- мети не мети- ветром обратно сдувает, заебёшься, бля…
   Недоумевал он по поводу отсутствия передачек лишь. Чего они там? Ольга, сука такая… или денег нет. Только и может вот пиздеть- где деньги, где деньги? Не грызла б вот свои ебанные семечки килограммами, были б, бля, деньги…
   Об изменениях в семье его, рычащим и матерящимся вынутого из лужи блевотины в подъезде, не уведомили. Ещё. Травмировать и без того предкризисную психику не решились. Пока. До истечения двухнедельного курса принудительного лечения.      
  
   Дядя Витя бомжевал давно уже. Год этак пятнадцатый, верно уж. Вот и вставал раньше всех. Позже половины пятого он сюда не приходил. Резона не было- мусоровозка в пять приезжала. Чего только не было в его жизни. Регресс- от лаборанта в электротехническом, подающего надежды аспиранта с увлечением восточными религиями- до дяди Вити. Такого вот. И прогресс- раньше мусор вёдрами таскали, повозиться приходилось. Теперь же носят пакетами. Так и бросают в контейнер. Удобно. Достал пакет, взял оттуда всё стоящее, бросил обратно,- и- к новому пакету. Удобно! В очередном пакете сколько ни рылся, ничего не нашёл. В семечной шелухе. Полный пакет шелухи! Да и в других её немало встречалось. Вот ведь народ! Вот привычки! Сучки! Всё ими засрали! Чтоб вы сдохли бы уж, твари! Чтоб вас тошнило бы, бляди, ужо от этой дряни! И жрали бы себе, но- с кожурой, чтоб поперёк глоток! Вот этими бы руками вот убивал грызунов этих плевастых- зубы бы им выбивал, да не в раз, а по одному! Черепа их безмозглые крушил бы! Или, блядь, по камерам их- да мётлы в зубы! Вот гниды ебливые….