Я знал её на протяжении четырёх лет. Сколько я её помню она фтыкала в монитор. Она фтыкала в него с утра до вечера на работе и с вечера до ночи дома. Иногда мне казалось, что она в него фтыкает и во сне, но я никогда её об этом не спрашивал.
Пока она фтыкала, для неё не существовало ничего вокруг. Она была рассеянно невнимательна к окружающему её миру и к себе в частности.
- Эй акустик! - выкрикивал кто-нибудь в её сторону, отрываясь от монитора и в ответ слышалась звенящая тишина, разогреваемая урчанием вентиляторов компов и щёлканием мыши.
- Горизонт походу чист… - звучала тысячу раз повторённая шутка и довольный собой остряк вновь погружался в мир виртуального рабочего пространства.
Ей тяжело было находить общий язык с живыми людьми.
Пытаясь вывести её из комы, мы прятали принадлежащую ей ярко жолтую, подаренную нами же на очередной день рождения кружку с невероятно уёбищной иллюстрацией на стенке. Вернее не то чтобы уж прям прятали. Перекладывали на другой стол. Этого было достаточно. Всё равно, предмет, переложенный с его обычного места становился для неё неузнаваем.
В любом деле, не касающегося монотонного фтыкания в монитор она выглядела как пастор Шлаг на лыжах.
И вот теперь она мертва. Безмолвна и неподвижна. Глаза закрыты. Кругом убивается горстка родственников. Мать - беспрестанно твердящая, что её дочь слишком молода, чтобы умереть; отец - человек без лица от горя. Какие-то странные, несуразные люди, вырядившиеся в чёрное, пришедшие на этот пафос из соображений гражданского долга.
А я смотрю и думаю о том, что кто знает, может быть и сейчас она, где-то там, далеко от нашего обыденного понимания фтыкает в монитор и больше никто и ничто не сможет её отвлечь. Ей больше не придётся шарахаться от людей, трогающих её за руку и спрашивающих ложку растворимого кофе. Она больше никогда не будет впадать в депрессивный психоз после фатальной ошибки приложения, когда плод её двух-трёх часовых трудов, естественно ни разу не сохранённый слетал в далёкие ебеня за пол секунды. Ей больше никогда не потребуются дискеты, болванки, бумага, образцы цветов и прочая хуйня. Может быть только теперь она смогла оказаться наедине с чистым, рафинированным искусством. Или, как знать, больше нет для неё никакого сознания и искусства. Всё что она не успела сделать да свою короткую, бессмысленную жизнь, так и останется в виде черновиков и почеркушек. Всё что не дорисовала - недорисованным, не дописала - недописанным, не сказала - не сказанным.
Живя в себе она так и не почувствовала радость человеческого общения. Не научилась делать мелкие пакости коллегам и получать от этого удовольствие. Так и не поняла, что директор сделал на её таланте хорошие деньги и теперь, вполне вероятно он единственный, кто скорбит о "безвременной кончине" своего "сырьевого придатка".
У неё никогда не было любимого человека. Вернее номинально кто-то был, но врятли это можно было считать страстью.
Каждый прожигает эту короткую жизнь по-своему. Одни живут враздрочку, сознавая, что после жизни их ничего не ждёт, другие - в безумном страхе сделать нечто запретное, продумывая каждое действие и слово, уверенные, что жизнь - лишь прелюдия их триумфального шествия в раю.
Она проскочила свою жизнь незаметно, безмолвно и кротко. День за днём, замещая реалии фантазиями, отторгая всё, напоминающее о окружающей жизни.

(с) к2р, 2004