Кондратьев был ментом. И не таким ментом, которых мы наблюдаем по ТВ, а настоящим, непробивным. Реальным ментом, короче. Работал Кондратьев в метрополитене на Черкизовской и искренне презирал все остальные группы МВД вкупе с нашумевшим сериалом "Улицы разбитых фонарей".
- Еб вашу мать! - приговаривал бывало Кондратьев. Бабы какие-то лазяют с пугачами! Я бы... И не договаривая, Кондратьев всегда дружески бил по уху своего напарника Семенова.
Надо сказать, Кондратьеву было уже лет за сорок. И сам он когда-то по молодости мечтал уйти в опера. Посмотрел "Место встречи изменить нельзя" и дал зарок своему организму в ближайшие десять лет стать опером. И стал даже, как раз где-то к концу восьмидесятых. Но, проработав месяц, Кондратьев был вызван к руководству, где ему популярно объяснили, что писать он не умеет, грамотой не владеет, рапорта эти все следует переделывать, дела не раскрыты и вообще, в-принципе, он, Кондратьев, не обладает требуемым складом логическо-аналитического ума, нужного оперуполномоченному и лучше ему, Кондратьеву, оставить эту затею и податься куда-нибудь на хлеба вольные, к однодумцам в ряды патрульно-постовой службы или чего-то аналогичного.
Так попал Кондратьев в метрополитен. Там же и жену встретил - Людку, кассиршу, которая чем Кондратьеву понравилась - что дала прямо в первый день. Обезьянник на станции пуст был, вот там он и закрылся. Потом так и встречались, а потом как-то и женились. А самому невдомек было, что жена Людка, женщина скучающая и стареющая, аккуратно подкрашивающая седину краской "Чародейка" и принимая образ блондинки, ловила мгновения последние и помимо проверки билетов еще тихо и мило еблась почти со всем мужским сословием работников станции, да еще и иногда машинисты аж с Юго-Западной прикатывали, если были пьяны совсем, а баб там, у себя не хватало или не было. Боялись, конечно, муженька Кондратьева, но тот на станции часов до восьми был, а после пил дома и кроме водки, ничего в жизни его не интересовало.
Так и сейчас. Устроившись в грязной кухне с горой немытой посуды и останками пищи на плите, Кондратьев и Семенов распивали в этот вечер стандартный литр "за знакомство". Семенов, в противовес мощному Кондратьеву - маленький, рыжий и щуплый, мат воспринимал своим родным языком, обладал явной формой нацизма и очень охоч был до российского алкоголя в любой посуде и пропорции. Друзья не раздевались - сидели в мундирах сотрудников милиции, курили одну за одной пачку "ЛД", ели картошки и мило беседовали, пытаясь собраться в мыслях и настроить зрение во избежание рядовой двоичности. Шел третий литр.
- Блядь, Людку бы сейчас, - мечтательно потянулся Кондратьев, почесывая ткань брюк в районе промежности и широко улыбаясь. - Ага, ... - мечтательно согласился Семенов, но опомнился, осекся и со скучающим видом начал смотреть в окно.
Случаев сегодня произошло в жизни у Кондратьева 2. И оба жизненно важных, от которых зависила его судьба и все оставшееся на этот день настроение. Во-первых, станция у них была хлебная. Сколько они народу попиздили, сколько в обезьянник насажали - словами не передать, галочек не хватит. Каждая морда, от русской отличающаяся, еще по уставу, изученному в девяностых, требовала проверки документов, установления личности, и далее, по характеру проверяющего - препровождению в "клетку" метрополитена, откупления деньгами или перпровождению в "клетку" и далее, просто профилактичеких пиздюлей, для того, чтобы гость столицы чувствовал себя в московской среде аккуратно, не бил, не воровал и имел мыслью поскорее сьебаться домой. Семенов в этом смысле нравился. Применяющий приемы карате, выученные им еще в молодости совместно с резиновой дубинкой давали результат несмыслимый, деньги на откупы приличные и профилактика, следовательно, у них в резервации, велась наиотличнейше.
Так вот, сегодня они таким образом заработали шесть тысяч. Вернее не заработали, а Кондратьев просто самы вынул, кошелек пустой кинув бедолаге обратно и погрозив ему кулаком, - Пиздуй, сука, а примелькаешься...
Проблему в связи с выполнением этого понятия "примелькаешься" знала как минимум добрая половина черкизовского рынка, поэтому по станции кралась тихо и вообще, предпочитала использовать, хоть с пересадками, но другие станции метро для дальнейшего передвижения.
Шесть тысяч приятно грели карман - единственная хуйня, что Семенов в комнате был. Гандон, штоб ему. А уговор у друзей всегда был считать напополам, и следовательно, Кондратьев из своих кровненьких, должен был напарнику отстегнуть. Решили вечером это дело сполировать, а может и поскать себе на жопу приключений приятных, смотря как водка пойдет.
Вторая хуйня произошла ближе к вечеру, когда людкина напарница - Светлана, баба в годах и пьющая, которую Кондратьев поебывал изредка ну просто от совсем скучной безисходности, тихо призналась ему, что вчера видела Семенова с Людкой, и Семенов эту Людку кажется немножко еб. От такого неожиданного заявления Кондратьев руки даже убрал от светкиных грудей, которые в шутку мял, дал ей зуботычину, подождал, пока вой прекратился и стал думать. Надо сказать, никогда не думающий Кондратьев ни на шутку охуел тем, что ему кто-то наставляет рога и эта сволочь, оказывается, кто как ни лучший друг и напарник Семенов, с которым они за свою жизнь не меньше тонны водки выпили. И потом, он же этой суке еще трешник сегодня отдал, отчего внутри все мучительно начинало сжиматься, а в мозгу начинал обитать какой-то самостоятельный вихрь непонятных кондратьевских мыслей.
- Сссуууукккаааа! - как в рекламе Даниссимо, спустившись на станцию, проорал Кондратьев и решил отложить этот самый терзавший его разговор до вечера...
Кондратьев смотрил косым взглядом на Семенова и пытался подобрать момент. Падла, - думал Кондратьев, - мало того, что друг, еще жену мою поебывает. Семенов, как ни в чем не бывало, рьяно трескал соленые огурцы, прикуривал новую сигарету и смачно рыгал, что казалось ему и Кондратьеву ужасно смешным.
- Иди, блядь, сходи еще за водкой - внезапно сказал Кондратьев, - Давай, спиздуй, а че-нибудь пока здесь удумаю.
Семенов покосился и показал указательным пальцем на почти полную бутылку на столе, - Ты че? Перепил?
- Ах я че? Я ЧЕ? - взорвался Кондратьев. У него осоловело бегали глаза и его вопрос приобретал фонетическое осмысление - Я Че! - Ты жену мою ебать, я ЧЕ? Убью ссуку! Хорошо, что милиции метрополитена не полагалось табельное оружие. Министерство уже давно раскусило становление на постах пьянства, безграмотности и бандитизма и ограничивало составл исключительно резиновыми дубинками.
Кондратьев рысью прыгнул на Семенова, но тот лихо отскочил в сторону и мягко рубанул напарника в глаз, - Она вообще у тебя со семи ебется, поэтому я не виноват. От таких слов Кондратьеву совсем стало плохо, алкоголь полез наружу, а душу сковало уныние и тоска. Куда-то исчезла вся злость на Семенова, который отодвинулся к раковине и занял оборонительную позицию. Среди выпитой водки в мозг лезла тяжесть нависающих рогов, ебло Людки, когда он ее пиздил после секса, потом Светки, потом еще кого-то, потом Семенов и под конец, шальная мысль о том, что надо кого-то порешить.
- Ллюдку ждать будем, - прорычал лежащий на столе Кондратьев. Я ее убью, ссуку. Тварь, бля.
Семенов аккуратно приблизился и потянулся за бутылкой - Это лучше. А то не хуя на меня бросаться.
Друзья молча выпили и закурили. Каждый думал о своем. Лишь Кондратьев сжимал в кулаке со всей силы резиновую дубинку и сквозь зубы изредка ругался - бляяя.
Вдруг в замке послышалось шуршание. Кто-то входил в квартиру...
Дверь была приоткрыта и Зинаида Николаевна из любопытства заглянула в проем. Никого не было. Старая женщина для порядка крикнула - Эй, есть кто, и поворачивая головой дошла до кухни.
Под столом, среди кучи разбитой посуда и водочных бутылок лежала женщина. Все ее лицо было в крови, похожей на кашеообразное месиво, руки неестественно раскинуты, одежда порвана а над головой, громко жужжа, летала большая зеленая муха.
Зинаиде Николаевне стало плохо. Что-то теплое подкатило к горлу и она лишь могла из последних сил громко выкрикнуть - Миллиииццццияяяя!
В это время, друзья, взявшись за руки и широко улыбаясь, в мятых милицейских пиджаках и фуражках набекрень, припрыгивая выходили навстречу жаркому июльскому солнцу.