Черепанов тяжело опустился на ветхий, полусгнивший деревянный ящик, вытряхнул из пачки последнюю папиросу, прикурил и жадно, чуть было не захлебнувшись дымом, затянулся. Руки его дрожали. "Вот блядство..." - в очередной раз устало подумалось ему. Заходящее солнце яростно слепило глаза и Черепанов зажмурился. Позади него, за ветхой деревянной стеной летнего коровника скорчилось худенькое тельце молодой девушки, почти ребёнка. Оголённая нижняя часть с развороченной промежностью, опухшее от побоев лицо, связанные за спиной брючным ремнём руки - классическая картина жестокого изнасилования в интерьере загаженного стойла. Она лежала на левом боку согнувшись, худые коленки касались несуществующей, только-только начавшей формироваться груди. Лицо, похожее на гротескную маску, было ужасно: сломанный нос раздувшиеся, окровавленные губы, причём верхняя к тому же была рассечена так, что обнажала осколки передних зубов. Левый глаз закрывала огромная гематома, правый заплыл, но был открыт и в нём, помутневшем от дикой, нестерпимой боли застыли ужас и обречённость. Девочка была мертва.
После того, как не пешеходном перекрёстке Черепанова сбила старая "Жига", которой рулил какой-то пьяный в дупель небритый лимон, лихо сдернувший с места происшествия, жизнь бывшего детдомовца, бывшего ветерана чеченской войны и бывшего зека Фёдора Черепанова стремительно покатилась вниз. Она и до этого-то была не ахти, и тем не менее, провалявшись на больничной койке почти полгода и будучи выписанным с криво сросшейся шейкой бедра и недолеченной черепно-мозговой травмой, Фёдор оказался в ситуации попросту отчаянной. Ни квартиры, ни работы, ни, естественно, денег у него не было. Была лишь только справка об инвалидности II-й группы, с которой Черепанов в течение месяца без толку оббивал пороги всяческих учреждений социального призрения, и которой, в конце-концов, он со злорадством подтёрся, нагадив как-то ночью на мраморном крыльце наиболее ненавистной богадельни, аккуратно расправив и положив официальный документ поверх зловонной кучи. Дальнейшая судьба рисовалась Фёдору в исключительно мрачных тонах, и ничего хорошего от жизни он не ждал. Перед тем, как попасть в больницу, Черепанов работал разнорабочим на птицефабрике - таскал 50-килограммовые мешки с комбикормом, пилил доски на пилораме, разгружал кирпич и чистил ливневки - бетонные канавы в которые стекает птичий помет. Теперь же, с его кривой ногой об этой работе можно было забыть. Нужно было искать какие-то особые средства к существованию и Федор с голодухи решил побираться.
Сильная хромота и частые головные боли не являются достаточно веским основанием для того, чтобы прохожий швырнул мелочь в твою грязную засаленную кепку - в этом Черепанов убедился, когда простоял пару дней в подземном переходе. Неплохо кидали всем: грязной босой узбечке, сидевшей на полу с маленьким ребёнком на руках, весёлому пожилому гармонисту без ног и даже толстому небритому дядьке с картонным баннером "МНОГОДЕТНЫЙ ОТЕЦ-ОДИНОЧКА". Федор же, несмотря на табличку "СИЛЬНО ХРАМАЮ. ХАЧУ ЕСТЬ", за два дня заработал всего одиннадцать рублей семнадцать копеек. К тому же в конце дня к нему подошёл молодой цыган и сказал, чтобы Фёдор сюда больше не приходил, иначе обещал зарезать. В принципе Черепанову было похуй на цыгана, но он уже и сам понял, что помрёт с голоду в этом переходе и в тот же день переквалифицировался в сборщика стеклотары.
Собирать бутылки оказалось намного выгоднее. Обходя урны на остановках, городской скверы и центральный парк, в иные дни Черепанов подымал до 100 рублей. Болоньевый рюкзачок, который он самолично изготовил из четырёх найденных не помойке авосек, Федор со временем сменил на заплечный металлический короб, бывший когда-то емкостью под яд для садового опрыскивателя. В конце осени, спустя пару месяцев после того, как Фёдор стал собирать бутылки, судьба свела его с другим "коробейником" - Гаврюхой Засранцем, бездомным бывшим прапорщиком, выгнанным из армии. В грязном донельзя офицерском плаще старого образца и синей пидорке, Гаврюха удивил Черепанова тем, что на первом же совместном рейде извлёк из урны скомканную газету, почитал, похмыкал, аккуратно свернул и положил обратно. Шарахаясь по городу и опустошая урны на чужой территории, компаньоны, впрочем, за всё время знакомства едва ли перекинулись более чем десятком фраз. Под Новый Год Гаврюху из озорства до смерти забила бейсбольными битами гоп-компания весёлых молодых парней, разгорячённых алкоголем, и Федор снова стал промышлять один. Жил он в разрушенном частном доме, предназначенном к сносу и брошенном жильцами. Дом был старый, крыша текла, сквозь прикрытые фанерой окна задувало со страшной силой, но это всё же было лучше, чем на улице, а в подвалы Черепанова не пускали местные бомжи.
В конце апреля, когда прошёл первый весенний дождь, у Федора промок его любимый единственный матрац, который он выменял у знакомого алкаша на два пузырька спирта "Троя", и Черепанов решил надыбать стройматериалов, чтобы залатать крышу. Разложив на чердаке доски, Федору вдруг пришла в голову мысль о том, что неплохо было бы положить под них толь. Он знал, что в двух километрах от частного сектора, в поле, стоит деревянный коровник местного совхоза, куда пастухи летом загоняют стадо во время грозы или сильного зноя. Также он знал и то, что в прошлом году, крышу коровника покрыли заново (об этом ему рассказал Гаврюха, который в прошлом году собирал тех местах шиповник на пропой). Черепанов допил остатки "Народной", предусмотрительно оставленные с вечера на опохмел, занюхал рукавом, отрыгнул и стал собираться на дело.

(Продолжение следует)