Глава вторая

Лену привезли в приёмник в восемь часов утра. Там её принял, так сказать, из рук в руки сотрудник приёмника-распределителя Нарыжкин, который был главным богом, дьяволом ,воспитателем и ёбарем женского отделения этого заведения. По просьбе уважаемых падонков, которые не перестают меня радовать своими каментами, опустим все подробности передачи Лены, подписей всяких бумаг и прочую подобную хуйню. А так же описание самого заведения. Тем более, эпиграф Егора вкратце описывает царившую там атмосферу...Максим Максимович Нарыжкин, мужчина тридцати пяти лет, работал в этом заведении уже третий год. За это время через его хуй прошло более сотни малолетних блядей из разных стран мира. Были даже экзотические. Например, в том году в приёмник привезли четырнадцатилетнюю уроженку далёкой африканской страны Марокко. Нарыжкин даже тогда присвистнул. Это ж надо! Такая молоденькая, такая чёрненькая. Так похожа на маленькую обезьянку. Как она наивно прикрывала свои небольшие грудки, когда он её рассматривал. Зато, когда она улыбалась, её беленькие зубки возбуждающе блестели в свете дневных ламп заведения. Причём блестели настолько возбуждающе, что его хуй так прямо и вырывался из штанов и хотел залететь в маленький ротик этой чернокожей нимфетки. Той же ночью он, не всилах больше терпеть, вызвал её под предлогом уборки помещения. Это был один из десятка стандартных предлогов. Расчёт был простой: когда какая-нибудь девушка приходила убирать его кабинет, он показывал ей ведро с половой тряпкой, и, когда та нагибалась, чтобы её достать, он пристраивался к ней сзади и делал своё грязное дело. И когда пришла Архемида ( так звали молодую африканку), он уже собирался было проделать с ней стандартный трюк. Но наивность Архемиды оказалась надуманной. На самом деле она была хоть и молодой, но достаточно опытной шлюхой. Она сама подошла к нему, по пути выключив свет, и засунула свою тоненькую чёрную ручку ему в брюки. Нарыжкин тихонько застонал, а Архемида стала легонько массировать своими детскими, но опытными пальчиками его упругий хуй. Потом присела, не выпуская хуй из своих рук, и засунула его себе в маленький ротик. Но ротик оказался не таким уж маленьким, каким казался на первый взгляд. Юная африканка сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее стала сосать Нарыжкинский хуй, иногда полностью заглатывая его... Всё это продолжалось не более пяти минут. Нарыжкин кончил ей прямо в горло. Архемида облизала своим язычком его хуй со всех сторон, потом встала.
- Ну, я пойду? - на ломаном русском спросила она.
Нарыжкин только тихонько кивнул головой, издав при этом какой-то нечленораздельный звук...
Да, всего было в достатке у Нарыжкина. Но очень уж ему хотелось трахнуть целочку. За всю жизнь не было у него ни одной целки. И эта идея, как паронойя преследовала его уже давно. "Поломать целку и умереть" - своё жизненное кредо он намеревался выполнить чего бы ему это не стоило. И вот, Нарыжкин ведя Лену в покои приёмника, почувствовал её запах... Запах девственности, невинности. Так наверное голодный волк чувствует запах своей будущей жертвы. У Максима Максимыча затряслись руки, выступила испарина на лбу и, естественно, встал его почти не отдыхающий хуй. Благо, что широкий халат скрывал этот казус. "Всё. Сейчас или никогда" - Нарыжкин сильно нервничал, ведя её по корридору и это было заметно со стороны. " Спокойно, спокойно Максим", - говорил он себе, - "никуда она от тебя не денется. Как минимум месяц", - последняя мысль действительно немного успокоила его.
- Максим Максимыч, куда это вы ведёте новенькую, - Нарыжкин вздрогнул, резко обернувшись на голос. - Максим Максимыч, что с вами?, - на него смотрело растерянное лицо врача женского отделения спецприёмника, женщины лет шестидесяти, Марии Ивановны. Нарыжкину стоило больших усилий взять себя в руки:
- Ничего, Марья Иванна, просто задумался. Ведь все эти несчастные девочки для меня как родные дети. И, когда к нам привозят очередную жертву нашего неспокойного времени, я думаю о том, что она могла бы стать Валентиной Терешковой, Анной Ахматовой, ну в крайнем случае, Ирой Хакамадой, а вместо этого... - Нарыжкин сделав жалостливое лицо посмотрел на Лену, которая до сих пор находилась в шоке после вчерашней перестрелки на вокзале и погладил её по головке , - Э-э-эх, бедные, бедные детки.
- Ох, Максим Максимыч, и не говорите. - Марья Ивановна тоже сострадальчески посмотрела на Лену, - Ну что ж, давайте мне девочку.
- Но я... - Нарыжкин заткнулся, вовремя сообразив, что собирается отчебучить какую-то хуйню. - Да, Марья Иванна, конечно, - воспитатель отпустил руку девочки, при этом испытав такое чувство, как-будто его незаслуженно лишили чего-то дорогого, принадлежащего ему по праву. Он с тоской смотрел на Лену, которую Марья Иванна уводила от него всё дальше и дальше, в сторону процедурного кабинета. "Глупая старая ведьма", - думвл раздражённый Нарыжкин, - "Неужели она не чувствует что эта девочка - целка, и что у неё в принципе не может быть сифилиса, беременности и прочей хуйни!!" Раздражённый Максим Максимыч пошёл в свой кабинет и заперся там. Выпив рюмку спирта он достал свой неспокойный хуй и стал его яростно дрочить, представляя, как он одну за другой ломает тысячи и тысячи целок.

*****

- Венерические болезни, беременность, мандавошки есть? - Марья Ивановна со злой усмешкой смотрела на Лену, которая, услышав незнакомое, но очень страшное слово "мандавошки" прижалась к стенке и чуть не упала в обморок.
На самом деле Марья Ивановна лютой ненавистью ненавидела всех этих малолетних блядей, особенно после того, как по вине одной из них отправился топтать просторы славного города Пермь её младший сын.
Но основным толчком к ненависти стал один интересный случай. Как то раз к ним в спецприёмник привезли какую-то девочку с Ленинградского вокзала... Но, чтобы не раздражать вас, уважаемые падонки, подробностями событий, не имеющими к нашей истории никакого отношения, скажу просто, что, когда медсестра брала у неё анализы на СПИД, эта девочка, решив разыграть шизофрению, выхватила у охуевшей медсестры пробирку с кровью и с криками:
- У меня СПИД, пиздец вам всем, суки, - раскусила пробирку и вылила остатки крови прямо в ебало Марьи Ивановны, при этом умудрившись ещё поцарапать ей осколками правую руку. Шок конечно был конкретный. Марья Ивановна стала хватать всё, что попадалось ей под руки и с дикими воплями хуячить всё об пол, переебашив таким образом половину кабинета. Когда её прибежали успокаивать санитары, то она умудрилась покусать одного из них... Вобщем, пиздец. Никакого СПИДа, конечно, ни у кого в последствии не нашли, но после этого случая у Марьи Иванны периодически стало сносить крышу.
- Я ещё раз спрашиваю: венерические болезни, беременность... а, впрочем, чего это я? Света, Наташа. В кресло её! - две медсестры невзъебенного размера взяли Лену и посадили в гинекологическое кресло. - Сейчас сама всё и проверю, - сказала Марья Ивановна, надевая на правую руку резиновую перчатку.

Дорогие мои женщины-падонки, читающие это произведение. Только вы можете представить себе произошедшее минутой позже. Только вы можете понять весь романтизм, который испытали в этот момент две женщины: молодая Леночка, которая лишилась девственности таким странным, но всё же, согласитесь, достаточно любопытным и романтичным способом, и старая, прожившая шестьдесят лет Мария Ивановна, которая, вытаскивая руку в окровавленной перчатке из Лениного малюсенького влагалища несколько секунд с удивлением и, не побоюсь этого слова, жалостью смотрела на Лену. И не мудрено: это была первая, первая за шестьдесят лет сломанная целка в её достаточно бурной жизни. Ну... Не считая своей собственной, конечно. Я писал, что она ненавидела малолетних блядей. Но к девственницам она относилась с нескрываемым трепетом.
Мария Ивановна ещё раз с состраданием посмотрела на так ничего и не понявшую Лену:
- Не бойся. Тебя здесь никто не обидит. Я об этом позабочусь.

*****

Два часа ночи. Максим Максимович Нарыжкин, царь и бог женского отделения московского спецприёмника, естественно, не спал. " И какого хуя эта старая ведьма всё никак не уснёт?" - думал он глядя на свет, который горел в кабинете врача. - " Вот ссука, как специально. Ну нихуя. Она мне не помешает осуществить главную цель моей жизни." - с лица Нарыжкина не сходила злобная ухмылка. Он на цыпочках подкрался к кабинету врача и осторожно заглянул внутрь. В принципе, предосторожность оказалась напрасной, так как Марья Ивановна спала сидя на стуле и положив голову на стол. Максим Максимыч чуть не подпрыгнул от радости, но вовремя сдержался. Действовать надо было решительно. Быстро и безшумно он оказался возле палаты, в которой спала Лена. Точнее не спала, а просто молча лежала на спине с открытыми глазами. Он подошёл к её кровати и тихо но строго сказал:
- Вставай, и в мой кабинет. Быстро.
Лена молча встала. После пережитого за последнее время она превратилась в мумию, не способную к сопротивлению.
- Пойдём со мной. - хуй Нарыжкина уже выпрыгивал наружу. Он засунул руку в карман своих брюк и схватил себя за хуй. Лена молча шла за Максим Максимычем. Проходя мимо кабинета врача, воспитатель ещё раз осторожно заглянул в открытую дверь. Марья Ивановна спала в тойже позе, сидя на стуле. Максим Максимыч схватил Лену за руку и бегом, но бесшумно бросился с ней к своему кабинету, который находился не далеко от кабинета врача. Оказавшись в кабинете с предметом своего возжелания, Нарыжкин тихо застонал.
- Я... Это.. Вон там, под столом половая тряпка... Возьми её, - у Нарыжкина участилось дыхание. Он уже успел расстегнуть ширинку и вытащить свой хуй наружу. Теперь он лихорадочно мял его правой рукой. Лена послушно нагнулась, чтобы поднять тряпку, и в этот момент Нарыжкин навалился на неё сзади, левой рукой взяв за живот, а правой с ловкостью профессионала стянув с неё колготки и трусики. Лена вскрикнула, и Нарыжкин зажал ей рот левой рукой. После чего, вэяв свой хуй в правую руку он попытался засунуть его Лене между ног.
Но здесь у него опять обострилось волчье чутьё. Он не почувствовал того запаха, запаха девственности, который исходил от объекта его мечтаний с утра. Нарыжкин не мог поверить. Как !.. Этого не может быть! весь смысл его жизни терялся. Он всё же засунул свой хуй ей в пизду, сделал несколько поступательных движений, и протяжно завыл. Сначала тихо, потом громче и громче, пока его вой не перелился в вопль. Вопль раненого, смертельно раненого зверя.
Опять хочу обратиться к дорогим женщинам-падонкам, читающим это произведение. Скажите, разве не прекрасен первый контакт с мужчиной, который намного старше вас, но которого вы, именно вы заставляете кричать, как всбесившееся животное? И не важно по какому поводу он кричит - от счастья ли или наоборот от разочарования... Но, впрочем, хватит лирики. Пора заканчивать эту главу.
Естественно, что на такой крик в кабинет Максима Максимовича Нарыжкина, воспитателя и т.д. этого заведения, вбежала охуевшая Марья Ивановна, врач того же самого заведения, которая, застав их в позе мало напоминающей статую рабочей и колхозника, тут же схватила за волосы Нарыжкина и оттащила его от бедной Лены, уроженки Днепродзержинска, что в Украине, чей папа неосторожно вышел в Белгороде за пивом. Нарыжкин отлетел в сторону, упал и ударился головой о стену. Но быстро поднялся и глазами, полными ненависти посмотрел на Марью Иванну.
- Это ты, старая блядь, вонючая ебаная пизда, которую уже и кочергой не прочистить, сломала ей целку, - Максим Максимыч нащупал рукой бронзовую статуэтку фемиды, которая стояла у него на столе, - Ну, пиздец тебе. Щас я тебе все волосики на твоём вонючем лобке повыщипываю по одному, потом вырву твой клитор и заставлю тебя же его съесть.
Нарыжкин бросился на Марью Ивановну, размахивая статуэткой. Марья Ивановна сумела уклониться от удара и схватила Нарыжкина за волосы. Надо сказать, что женщиной она была далеко не слабой. Она ёбнула его пару раз еблом об стол, приговаривая:
- Вот тебе, вот... Извращенец хуев. Я давно подозревала. - Тут она заметила одиноко лежащие на столе ножницы. Она схватила их и попыталась пристроить к залупе воспитателя., - Щас я отрежу твой поганый хуй.
Лена с охуением смотрела за нехуйской дракой своих недавних любовников. Она машинально одела снятые с неё ловкой рукой воспитателя трусики и колготки, взяла половую тряпку и стала тереть ей стену, оклеенную шелкографией.
Максим Максимыч же поняв, что его хую может прийти пиздец сильно рванулся. Ножницы Марьи Иванны щёлкнули в милиметре от его залупы.
Эта парочка удержалась на ногах, отлетела в сторону метра на полтора, где Нарыжкин зацепился ногой о декоративную пальму, которую он купил в память об Архемиде. Они кубырем вылетели в окно Нарыжкинского кабинета. Третий этаж. Внизу, в принципе, не было ни асфальта, ни каких то камней, железяк и т.д. Напротив, там была клумба с цветами. В любой другой день можно было прыгать из этого окна, не боясь не то что разбиться насмерть, а даже сломать сломать себе чего-нибудь. Даже врач, констатировавший их смерть от многочисленных ушибов, не совместимых с жизнью человека, удивлённо почёсывая ебало произнёс:
- Да-а-а. Сегодня был точно не их день.

Продолжение следует.