Воротился Вяйнемёйнен в Калевы поля густые,
Что он бережно посеял. И вдохнул он полной грудью.
Вот орлиная берёза, а на ней орёл кемарит,
Краем глаза подмечая всякое в полях движенье.

Вот посёлок, всё, как прежде, всё окрест в  коровьем кале.
И дымят на крышах трубы, алкаши горланят песни.
Над одной трубою искры: там ебашит Ильмаринен.
Топоры куёт, подковы, патефонные иголки.

"Здравствуй, брат мой Ильмаринен!" — обратился Первородный, —
"Важное принёс известье. Тема, в общем, там такая.
В крае Похъёлы суровом, что в Лапландии далёкой,
Охуительные биксы, все неёбаные ходят.

Губернатором там бабка редкозубая, кривая.
Предприимчивая, падла, девок просто не сосватать.
В общем, хочет она Сампо, надоело им работать,
Все хотят крутить крутилку, чтоб всего, да, блядь, побольше.

Как ты сам, конечно, в курсе, из меня кузнец хуёвый.
Вот я ей тебя сосватал, дескать, выкуешь ты Сампо.
А она тебе на выбор девку смачную подгонит.
Баба ох, нужна в хозяйстве! Пуще даже, чем корова.

Сам суди: завёл ты бабу, и давай она вертеться!
Постирает, приготовит, отсосёт и приберётся.
Ты ж поля вспахал, посеял, крышу подлатал с забором,
И лежишь себе на печке, в потолок плюёшь слюною!"

"Нахуй", — молвил Ильмаринен, "мне ленивая кобыла?
Сеять, видите ли, впадлу, хочет лишь крутить крутилку,
А, как я возьму женою, станет, блядь, шуршать по дому?
Хуй там плавал! Заебёшься приучать её к хозяйству.

Да и здесь блядей хватает, что рогатку растопырят,
Стоит выковать им цацку, чтоб блестела бы поярче.
Так иди ты, братец, на хуй, и ярмо ко мне не меряй.
Бобылём я жил доселе, так и впредь им жить продолжу."

Понял мудрый Вяйнемёйнен: уговоры бесполезны.
И запел он тихо песню, песню ветер лишь услышал.
Ильмаринена просил он отнести скорей к лапландке,
Чтобы тот не выеба́лся, приучался старших слушать.

И подул тихонько ветер, и листы затрепетали
На осинах и берёзах, поднялась с земли солома.
Распахнуло ветром ставни, пламя в кузне погасило,
Ильмаринена схватило и умчало восвояси.

И летел на крыльях ветра Ильмаринен кверху жопой,
Возразить не в состояньи, матерился изощрённо.
Глух был ветер к матерщине, нёс клиента по маршруту,
Что составил Вяйнемёйнен: в Похъёлу, к невестам в гости.

Приземлился Ильмаринен, перед ним стоит старуха.
В охуеньи рот раскрыла, глупо бельмами моргает.
Проморгалась, пасть прикрыла и зашамкала невнятно:
"Много лет живу на свете, дохуища повидала,

Ве́тры, видела в ненастье, с леса ветки приносили,
Ураган игрался крышей, от сарая оторвавши,
Но вот эдак, чтоб по небу бородатого детину,
С харей в полтора обхвата — это, блядь, моё почтенье!

Так ответствуй мне, касатик, и откель тебя надуло?
Чьих ты будешь? По́что рыщешь? Или, может, против воли
Тя по небу носит ветер? Уж поведай мне, старухе".
Рассказал ей Ильмаринен, кто он, что он и откуда,

И как ветром его сдуло, и как по́ небу летел он
Бородатым Питер Пеном, только взрослым и пузатым.
И старуха взликовала: "Нихуя себе удача!
Вот кто выкует мне Сампо! Не спиздел же Вяйнемёйнен!

Коль сварганишь эту цацу, дочь свою отдам я в жёны.
Выбирай, какая люба, все одна другой прекрасней".
Ильмаринен согласился. Знать, судьба его такая
И пизда, видать, маячит холостяцкой его доле.

Осмотрелся Ильмаринен — кузниц в Похъёле чуть меньше,
Чем волосьев на залупе. Только разве ж то проблема?
Он отправился на гору, приволок огромный камень,
Изловил в лесу оленя и меха из шкуры сделал.

Словом, кузницу устроил из подручных матерьялов
Прям по всем заветам ГОСТа. И работа закипела.
Вот ебашит Ильмаринен, звон стоит, летает молот.
И металл в огне послушно изменяет свою форму.

Вышел сразу лук прекрасный: золочёный, мощный, лёгкий.
Но один есть недостаток: криво он стрелу пускает.
И летит стрела по кругу и, подобно бумерангу,
Своему владельцу в жопу обязательно вопьётся.

Изломал лук Ильмаринен и в огонь его отправил.
Вот выходит шлем с рогами. Но один есть недостаток:
Если шлем тот кто наденет, сразу станет рогоносцем,
И жена в кутёж и блядство обязательно ворвётся.

Нахуй шлем, его в горнило. Продолжает Ильмаринен
Мучить истово железо, машет молотом ретиво.
Глядь — в огне явилась Сампо с рукояткой золочёной.
Заклинаньем Ильмаринен в Сампо жизнь вложил и душу.

Лишь крути себе крутилку, тумблер щёлкай и на выбор
Хочешь — Сампо стол накроет, даст вина, блядей и денег.
Хочешь — даст тебе погоду ту, какую сам закажешь,
И ладью тебе построит прямо вместе с экипажем.

Редкозубая старуха так обрадовалась Сампо,
Что бзданула от восторга, даже, кажется, с мулякой.
Быстро мельницу схватила, повлекла её на го́ру
И к утёсу приковала корабельными цепями.

Право ж, время-то какое: всяки ходють бармалеи,
Ищут, что бы спиздить тихо, никому доверья нету!
А теперь она спокойна: в безопасности устройство.
Надо лишь составить график, кто когда крутилку крутит.

Ильмаринен вырвал бабку прочь из грёз её слащавых:
Кашляну́в интеллигентно, о невесте он напомнил.
Зычно гаркнула старуха, девки к ней гурьбой сбежались.
Все одна другой прекрасней, как она и обещала.

Растерялся Ильмаринен, ходит, девок ест глазами,
Эта клёвая. И эта. И вон та ещё пиздата.
Блядь, какую ж, сука, выбрать? Эк глаза-то разбежались!
Наконец, остановился у жопастой молодухи.

"Эту вот возьму я в жёны!" — он старухе возвещает,
А старуха и не против. Вообще старухе похуй.
Лишь у Сампо её мысли. И она благословляет
Ильмаринена с девицей, руки их соединяет.

Вдруг девица рот раскрыла, дерзко вслух заговорила:
"Вы чего? Какой, блядь, замуж? Я ещё не погуляла,
Я вина свою цистерну только-только пригубила!
Кабаки и караоке моего не знали лика!

Хоть Вы тресните, мамаша, не пойду я, нахуй, замуж.
Вот годов так через десять — может быть. И то не точно".
Губы писей, развернулась, плечи крыльями расправив
И степенно удалилась, всех оставив в охуеньи.

Рассердился Ильмаринен, шапку ебанул о землю
И вослед девице дерзкой гневно крикнул на прощанье:
"Да пошла б ты, дура, на хуй! Ишь, кобенится, корова!
Через десять лет ты станешь во сто крат ещё жопастей!

И кому нужна ты будешь, птеродактиль серогорбый?
Ты не льсти себе, шамотра, станешь разве марамойкой
В придорожной булдырятне, да сосать купцам проезжим
Будешь, сука, за сухарик и глоток сивухи тухлой!"

И к старухе обратился: "Хуй с тобой, карга рябая.
Вроде, ты не виновата, оставляю тебе Сампо,
Помнить будете, падлюки, кузнеца из Калевалы!
А теперь крути крутилку, обеспечь меня ладьёю.

Чтоб с непьющим экипажем, кинозалом и бассейном.
И блядей ещё в бикини не забудь повдоль в шезлонгах!
Чтоб каюта с мини-баром, биллиардом и кондёром,
Чтобы плыть мне до Калевы, хоть и долго, но нескучно".

Всё исполнила старуха: на волнах ладья качалась,
И матросы в белых брюках суетились по хозяйству.
Поднялся́ кузнец по трапу, развалился на шезлонге
И, окутанный блядями, пригубил коньяк французский.