Нравы

А жизнь текла, как рожь в осеннем поле, иная власть, иные времена. Уже прошли бои на Халхин-Голе и завязалась Финская война.
Шатался глобус, приближаясь к кризу, из древних недр рождался страшный гул. Но Риббентроп уже поставил визу, и Вячеслав ответно подмахнул.
Притихли в рощах злые батареи, но по экранам шли в руке рука. Алейников и друг его, Андреев, в «Большую жизнь».
Казалось на века.

Над Камой

Вот так легко, для жизни это пшик,
(Прилёт, отлёт с весеннею водою)
Отец и мать ушли, как миражи,
Оставив Веру круглой сиротою.
Оставив домик с астрами в окне
И облигаций пачку разноцветных.
Ну, эти да! Подспорье к седине,
Чтоб развлекаться в старости безбедной.

Учёба, дом, ни танцев, ни подруг,
Замкнулась дева в горе одиноком,
Попав в бездарный и печальный круг.
Так минул год, а это, братцы, много.
И по весне, когда звенит вода,
Неся в овраги снеговую кашу,
Вздохнул Господь, смутившись от стыда,
Послав девчонке машиниста Сашу.

Мужик был молод, но уже видал
И Крым, и Рим, и звонкие медали.
На паровозе вдоль страны летал,
Водя составы по гремящей стали.
Курил махру в цигарке из «Труда»,
Говел от бражки, не хранил дурного.
Ступал кирзой в чужие города,
Кляня Европы непечатным словом.

Был месяц май, над Камой сатанел
Пернатый птах. Живьём, не под фанеру.
И наш Санёк, увы, остолбенел,
Увидев Веру. Нашу с вами Веру.
Пришла в движенье вечная игра,
Глаза в глаза, застыли мир и звуки.
Пришла Любовь, ну, стало быть, пора?
Ушёл поэт, заламывая руки.

Кривотолки

Они гуляли, трепетно и странно,
Без обжиманий, без постельных сцен.
Был терпелив наш паровозный Сана,
А кровь бурлила в коридорах вен.
А кровь несла надежу, перспективы
И много счастья на ближайший век.
Москва спускала в массы директивы,
Звучал и значил Русский Человек.

Он ей травил про дальние поездки,
В Тюмень, Свердловск, затерянный Сургут.
Она о Гейне, Блоке, вальсах Венских.
Летел с реки хмельной буксирный гуд,
А по стране, в смешках топорных лезвий,
В ночных арестах, хохотаньи зла,
Ползла молва о череде репрессий
И о «Врагах», которым несть числа.

Копила мясо кузница Гулага,
Народ страшился бериевской тьмы.
И хохотали зоны Ныроб-лага,
Им отвечали тюрьмы Колымы.
Крепчал фашизм, ведя народы к бездне,
Жила страна надеждой и Москвой.
Но «Чёрный ворон» был давно не песней,
Уже не пелось «ворон, я не твой».

Ушёл кураж, осталась боль во взоре,
Российский дух, он преизрядно сдал.
Старел в Кремле былой палач из Гори,
Из Мерхеули демон расцветал.
Так экстерьер добили и породу
Перед войной, огнём – погоно-пад.
И наша Вера, дочь врага народа,
Ушла из «Педа» нянечкой в детсад.

Но я отвлёкся, бучи и свершенья
Сердцам влюблённых – талая вода.
Так Саша сделал Вере предложенье,
И та, растаяв, отвечала: « Да!»
Текла река в бездонные закаты,
Был поцелуй, прошла искра, контакт!
И это было здорово, ребята.
Влюблённых Бог целует, это факт!

Нянечка

Много в жизни чёрного, ой много!
Но довольно жалостных тирад.
Кто из вас, скажите ради Бога,
Не ходил до школы в Детский Сад?
Не могу об этом без любови,
Вспоминая с долею тоски:
Суперзапеканку из моркови!
Манной каши скользкие комки.

Те года окрашены весною,
Там всегда цветенье и покой.
Прятки, догонялки, чурнимои,
С Анны Ванны доброю рукой.
Помним, от Таймыра и до Кушки,
Шли утрами в солнце и грозу.
Девочки, смешливые толстушки,
Мальчики с козявками в носу.

Верочка при деле, важном деле!
Глаз да глаз, проныры и вьюны.
Детвора. А как же вы хотели?
Каменщики будущей страны!
Вырастут, войдут в святое завтра,
Грозный атом укротят в руках.
Нынче же все скопом космонавты,
Чкаловы, летящие в веках!

Каждый Хомо! Нет обыкновенных.
Личный путь сквозь мира бытиё.
В каждом сотня крохотных Вселенных,
Солнце персональное. Своё!
И догляд за чады, нет минуты
для себя. Кипит восторгом грудь.
Бог с ним, отлучённым институтом,
Верочка нашла свой Главный Путь!

Солнышко во дворе,
а в саду тропинка.
Сладкая ты моя,
ягодка малинка…

Нравы

Пишу и чую, зреет антипатия, к тем временам насыщенным тоской. Сороковой, и наши входят в Латвию, расстрел поляков, словно в лоб доской.
В Союз Республик входит Бессарабия, поёт с экрана Петя Говорков. Бывали годы, где цвело безбабие, грядёт война,  этап без мужиков.

Свадьба итд

Жарким был тот май сорокового,
Отшумела свадьба, отцвела.
Верочка, стройна и черноброва,
Думала не долго - понесла.
Сашка ликовал,  жива порода!
Верочка нагуливала вес
И через недолгие полгода
Родила девчушку. Вот те крест.

За полгода? Мама дорогая!
Ты не веришь, друг? Угомонись.
Вона жён спросите, что бывает?
Хором скажут - да почти всю жись…
Ну да чёрт с ним, главная услада,
Дочь, вершина данного угла.
Так явилась маленькая Ада,
В память мамы, что не дожила.

Сашке что? Поездки, перегоны,
Паровоз, дымящий в неба флаг.
Здесь же слёзы, ноченьки бессонны,
Рукотворный маленький ГУЛАГ.
В паровозе, всё равно, что в танке,
Кинул в топку и огнём гори.
Ну а тут опрелости, ветрянки,
В общем, удовольствий тридцать три.

Здесь бы победитовые нервы,
Опыт тоже, где его возьмёшь?
Скоро Новый грянет. Сорок первый,
И крутиться надо, хошь не хошь.
Саньке вон закончить тёплый свитер,
Обметать пелёнки для Адель.
В новостях опять мелькает Гитлер,
Жмёт Европу. Дело трёх недель.

В общем, всё не просто на планете:
Недороды, войны, геноцид,
Только Ада всё пелёнки метит.

Цыганы

Март, ручьи, сосульки хулиганы,
Садик в трансе, новый геморрой:
Говорят, приехали цыганы,
В тот барак под Банною горой.
Их вожак, суровый до блевоты
(Вот что значит крепкая рука),
Всех своих пристроил на работы,
Повелев садиться на века.

Мамки, упакованные в злато,
К директрисе провели налёт.
Так в Саду явились цыганята,
Шустрые, как весь цыганский род.
Верочка пока не на работе,
Дочка занимает каждый миг.
Саня приезжал как раз к субботе,
Понавёз игрушек, ярких книг.

Подивился на горластость Ады,
Похлебал ухи покою рад.
Укрепил подгнившую ограду
И повёл состав под Сталинград.
И тотчас, как будто по заказу,
Дождь, небес связующая нить.
Прокричал буксир, плотами связан,
С перелесков отвечали – Пиииить!

В воскресенье ж, утром спозаранку,
Разодеты в яркие шелка,
Постучались к Верочке цыганки
И давай трещать в два языка.
Расхвалили маленькую Аду,
Обещав богатства в шесть нолей,
И ушли по утреннему саду,
Прихватив с комода сто рублей.

Вобщем, жизнь текла, как заводная,
Одевался в летнее народ,
Мир искрил в преддверье Первомая.

Нравы

Был Новый год, слова за чьё-то здравие, от перспектив захватывало дух. Был договор, Союз и Югославия, а Пырьев гнал «Свинарка и пастух».
Русак пахал в обнимку с пятилетками, от стен кремля до самых дальних мест. Но ропот шёл, в сортирах над клозетками, трясло Париж, там заправлял фон Клейст.