Короче, никаким немцем он не был, а даже наоборот: хрестоматийный русский интеллигент (из той хрестоматии, что я в глаза не видел), седобородый здоровяк и лучший технический переводчик в городе, балующийся, впрочем, переводами пьес Гюнтера Грасса, такого же зануды, как и он сам. Я подрядился ремонтировать его второй туалет в квартире сталинского дома. В первый же день он продемонстрировал мне свою мощь - одной рукой несколько раз поднял выше головы две пудовые гири.


- Конечно, - сказал он, - кичиться своей силой это дурной тон. С другой стороны, наглядность не повредит.

Он протянул мне гири.

- Хотите попробовать?
- Пройдемте в сортир, Степан Ильич...

Мы прошли, но прежде он достал из чулана полдюжины картонных коробок, в которых находился битый кафель разного калибра и колера.

- Вот, - сказал Степан Ильич, - желаю мозаику на стенах.
"Ах ты сука" - подумал я.
- Конечно, какой разговор...

Мы ударили по рукам, он ушел преподавать в местный Пединститут, а я, проклиная жизнь, принялся зачищать стены.

Рабочее утро начиналось так: я выливал пятнадцать ведер воды в унитаз, потом демонтировал его и выносил на лестничную площадку, с обязательным застрявшим в гофре куском отхода жизнедеятельности Степана Ильича. А может и не Степана Ильича, а его сына Феди, что день деньской сидел за монитором и в образе эльфа сражался с орками. Мы с ним беседовали лишь раз, на лестничной площадке во время ежеутреннего перекура. Он стрельнул у меня сигарету и спросил:

- Как работа?
- Кипит.
- А чем это здесь пахнет?
- Домашним очагом.
- А, ну да... А я тоже впахиваю, только по ночам. Дипломную работу заканчиваю.
- А что за тема?
- Спарта.
- Неплохо.
- Вот ты скажи мне - кто лучшие воины всех времен и народов?
- Не знаю, ты скажи.
- Это спартанцы.
- Они же голубые.
- Это навет! Женщин-илотов они насиловали, а мужчин убивали. Так что там все было нормально.
- Илоты, небось, так не думали.
- Так то простолюдины, цена их невелика.
- И где теперь твои спартанцы? - спросил я и потушил сигарету.
- В истории, вот где.
- Вот пусть там и остаются. Не люблю тупых качков. А лучший воин всех эпох - боец Красной Армии.

Пустив эту парфянскую стрелу, я удалился в покои, споткнувшись при этом об унитаз.

По вечерам с лекций приходил Степан Ильич и угнетал меня своей педантичностью, которую он раздул до чудовищных размеров во время частых командировок в Германию.

- Что это вы тут наделали, Рахман?
- А?
- Я же вам давал схему расположения кафеля!
- Знаете, Степан Ильич, я увидел в ней один нелепый размер - девять и тридцать пятых сотых миллиметра.
- И что же вас смутило?
- Я здесь не в нейрохирурга играю, а делом занимаюсь.
- Я дам вам микрометр.
- Немецкий?
- Как вы догадались?
- Послушайте, мы с вами два русских человека, ну то есть наполовину, конечно, ну да все равно - здесь не будет, как в Германии, как бы вы не хотели.
- А я очень этого хочу.
- Да я душу вкладываю в ваш проклятый сраль..., то есть в туалет, будь он неладен! Какой немец вам вложит душу?
- А вы напрасно думаете, что я вас выгоню, напротив, я вижу в вас большой потенциал. Снимите вот эти шесть плиток и пойдемте пить чай. А после занесите унитаз обратно, не забудьте!

Такое происходило каждый вечер и я перестал что-либо соображать. Своими обоснованными придирками этот хлебосольный добряк отнял у меня волю и смутил разум. На работу я шел, как на каторгу, и уйти не мог, то есть мог, конечно, но не уйти, а сбежать, а так не полагается, поскольку всякому саботажу нужна весомая причина. Мне казалось, что я участвую в загадочном эксперименте по пересадке тевтонского порядка на отечественную почву, работа продвигалась крайне медленно, но Степан Ильич никуда не торопился, потому что, как я уже сказал ранее, туалета было два. Я уж было решил напиваться к его приходу или однажды уронить унитаз в лестничный пролет, но этого не потребовалось.

В тот день Федя защитил наконец диплом, и мы втроем, после тщательного анализа моей работы и демонтажа нескольких плиток, устроились на кухне за праздничным чайком. Федя светился, Степан Ильич светился, я тоже засветился за компанию, хотя на душе было муторно, так я был измучен. А Федя снова завел свою шарманку.

- Вот, папа, - сказал Федя, - признай же, что лучший воин за всю историю человечества - это спартанец.
- Вне всякого сомнения.
- А вот Рахман так не считает.
- А кто же по вашему? - спросил меня Степан Ильич.

Я немного подумал.

- Полагаю, - сказал я, - лучший воин - это солдат Вермахта.
- То есть как? Что это вы такое говорите?
- Ну а как же? Целеустремленный, отважный, преданный генералами, оставленный фюрером, но не сломленный.
- Что за бред ты несешь? - спросил Федя.
- И потом - интеллектуально развитой, умеющий пользоваться сложными приборами, микрометрами опять же, калейдоскопами всякими, и бережливый - ни зубов, ни кафеля не выбрасывающий.

Я почувствовал, что меня понесло не в ту сторону и замолчал, а Степан Ильич встал из-за стола.

- Эти камни в свой огород я не потерплю, - сказал он, - покиньте мой дом.

Дважды говорить мне не пришлось, я быстро собрал инструмент и вышел на лестницу, но не просто так, а победителем. В дверях стоял Степан Ильич с Федей, они с упреком смотрели на меня. Я уже спускался по лестнице, как меня окликнули.

- Послушайте, вы - поставьте на место унитаз!

Я зиганул им, конечно.