Лучше журавль в небе, чем хуй во рту. Я всегда придерживался этого правила, и, пожалуй, до сих пор не изменил мнения.
Краснодар начала двухтысячных произвел на меня неизгладимое впечатление. После Новой Земли восьмидесятых и девяностых он был прекрасен, сверкающ и праздничен. Девять месяцев в году можно было наблюдать стройные девичьи ножки, а не единожды посреди июля, как в Белушке.
Я поступил в Кубанский на программиста без особого труда – наверное повезло, что в год моего поступления подобралась отличная компания в четыре с половиной долбоеба на место. Долбоебы при зажиточных родителях отправились грызть гранит науки, прочие долбоебы – разнашивать кирзачи и познавать военную премудрость через пиздюли.
Славик был из первых.
Мы случились довольно разными соседями на этот период жизни. Славику посчастливилось родиться в семье главы района, мне просто посчастливилось родиться. Славик легко сходился с людьми, однако люди не спешили сходиться в ответ. Я старался держаться от всех подальше, но чем-то притягивал окружающих, даже старостой был выбран против воли.
Славик был невысоким, но при этом умудрялся быть бесформенным. Мимо такого хоть десять раз пройди в толпе – не запомнишь. В борьбе за жалкие крохи индивидуальности он регулярно ходил в солярий и усиленно отращивал усы. В итоге мы стали идеальными соседями – высокий голубоглазый блондин-скандинав и тюфяк рикша-пакистанец.
Отец снял ему квартиру недалеко от университета. Единственное, что снимал мой отец, был ремень перед тем, как преподать мне очередной урок этикета.
Мне нужно было жилье, Славику статус и что-то вроде защиты. Общага не привлекала ни меня, ни его, хоть и по совершенно разным причинам, оттого и случился этот добровольно-вынужденный симбиоз.
Я не брезговал выпить, он предпочитал закуску, мне хотелось женского тепла, его устраивали шапка и шарф, я любил погонять мяч, он гонял разве что лысого. Перспектива хоть какой-нибудь дружбы вертелась на хую судьбы, и это устраивало обоих.
А потом наступил майский вторник, когда я встретил Олесю. Она вошла в мою жизнь тем счастьем, что само падает в руки.
Я ждал трамвая на Айвазовского, ее подвела координация. Она вывалилась на меня в открывшиеся трамвайные двери. Я поймал ее, ухватил крепко, готовый унести подальше от этой суеты, транспортной какофонии и выхлопного амбре.

- Привет, - произносит она.
- П… - начинаю фразу я. Она божественно красива. – П…
- Ривет? – заканчивает она за меня.
Молча киваю, соглашаясь.
Смеемся. Я счастлив. Боюсь разрушить этот волшебный миг.

Больше мы не расставались. Стерли не одну пару обуви, наслаждаясь городом и друг другом.
Помню, ходили на Матрицу в «Болгарию» и гадали, избранный ли Нео. Весь мир уже знал ответ (в «Болгарии» крутили фильмы двух-трехмесячной давности), но нам было глубоко похуй на весь мир.
Целовались на Красной под летним дождем, и я слушал, как бьется ее сердце, а возможно это было мое, а может быть, это глубоко под землей строители долбили тоннель Краснодарского метро.
Так ощущаешь истинный пульс жизни.
Мы были как Инь и Янь, как Сунь и Высунь, как Чук и Гек.
Я не торопил события, как и все счастливцы уверенный в бесконечности счастья. К тому же я был девственником, хоть и под нордической личиной прожженного ебаря.
Нужно просто уметь ждать, говорил отец.
Он был философом в капитанских погонах советской, а потом и российской армии. Все его однокашники к тому времени стали подполковниками, но отец, не выказывая ни единой эмоции пожимал плечами:
- Надо просто уметь ждать.
Чего он ждал, мне так и не довелось узнать. В один прекрасный день он накидался чем-то вроде «Крота», когда это еще не было мейнстримом. В Белушьей Губе хороший филиал госпиталя с отличными хирургами, но даже отличные хирурги не волшебники.

А потом наступил июль.
Иногда, пересекаясь, нити судьбы сплетаются в причудливый узор. Но чаще выходит уродливый колтун.
Родители Славика намылились в круиз по Средиземноморью, собираясь взять чадо с собой. Это означало, что пока они будут тестировать вестибулярный аппарат на десяти квадратных метрах тесной каюты, мы с Олесей можем на той же площади натрахаться на годы вперед. Лишиться девственности с любимой девушкой – да ради этого можно неделю не выходить из комнаты по рекомендации Бродского. Я дал ей ключи, она одарила меня улыбкой. Иной трактовки кроме «будет безудержный секс» эта улыбка не предполагала.
В тот же день в Краснодаре проездом к морю была мама. Она хотела поделиться своим запоздалым счастьем, которое привезла с собой. Счастье звали дядя Миша. Когда отец еще был жив, они, бывало, выпивали вместе, и дядя Миша отвешивал бате пиздюлей. Матери о том знать не пристало, но я бывал свидетелем. Пообещал себе отхуячить дядю Мишу, когда вырасту.
Мы шли с вокзала. Мама рассказывала какие-то пустяки. Они застенчиво держались за руки, искоса выжидая моей реакции. Вот тут бы набить это одутловатое ебало, но я был счастлив, и мама вроде как тоже.
Олеся должна уже быть на квартире, и мне показалось хорошей идеей познакомить их с мамой. Дать понять, что все серьезно.
И все оказалось действительно серьезнее некуда. Романтическое фортепиано приправленное саксофоном лилось из динамиков в полной темноте. Как немое кино наоборот. После щелчка выключателя стало виднее – Олеся сидела на диване, раскрепощенный Славик коршуном навис над ней и ебал в голову. Идиллия.
- Я думала, это ты, - робко проговорила она, выплевывая хуй изо рта. Не знаю, можно было это засчитать как комплимент мне, все-таки член у Славика на вид оказался сантиметров на семь длиннее.
Что думал Славик, осталось неизвестным. Он неуклюже прятал чудо-шланг в джинсы. Тот никак не хотел покидать сцену, как заслуженный артист на собственном бенефисе. 
Не каждый день на твоих глазах ебут твою мечту, тыкают хуем в то место, которое несколько часов назад шептало тебе в ухо «я люблю тебя».
- Она… ничего. – Единственное, что сказала мама. В конце концов она была педагогом высшей категории и умела сохранять невозмутимость при виде детских шалостей.
Дядя Миша разумно молчал, но в его глазах промелькнула будто бы зависть к Славику. Впрочем, неважно.
Такая вот пьеса в одном действии.
Я вышел на улицу и сел в трамвай под счастливым номером 7. Нам с ним было по пути, я пялился в желтую грушу пластикового кресла перед собой. Хотелось сказать «пока не кончились рельсы», но в депо они скручиваются в тугую петлю.
- Приехали, - обронил водитель, пытаясь понять степень моего опьянения.
Я был трезв, но может и зря. Вышел на незнакомых просторах Славянской, застрявшей где-то в пятидесятых.
Спрашивал у прохожих, где тут найти проститутку. Дельных советов никто не дал.
- Поехали, - сказал водитель, откурив положенный перерыв.
Он высадил меня на общественной бане.
- Там спроси, они ночами этим промышляют, - улыбнулся он. Завсегдатай, не иначе.
Ее звали Рита. Можно было и всех посмотреть, но я решился довериться фатуму. В конце концов Рита ничем не хуже и не лучше других.
Она была опытной, уверенной в движениях, жестах, взглядах и стонах. Настоящий солдат-контрактник в армии любви. За час я настрелял три презерватива. Она сказала «Ты милый», когда одевалась.
Из радиоприемника нежно надрывалась Джери Халлиуэлл. «Calling» или что-то в этом роде. Прекрасный гимн на похоронах безмятежной юности.
Наутро я съехал с хаты. Олеся, как оказалось, хотела сделать мне сюрприз, и он-таки удался. Разговор не клеился, и я помню только, как был в миге от того, чтоб забыть, простить, переступить. Не сложилось. Она ждала меня в романтической темноте, Славик вернулся за паспортом, рассеянный мудак.
Я не раз потом вспоминал, словно в замедленной съемке, тот момент, когда он высовывает своего длиннющего смуглого питона из ее рта, сантиметр за сантиметром, бесконечно, мучительно долго.
Добавь чалму, и вышел бы укротитель с собственной змеей.
Помню еще, что она покраснела, стало быть, чувства ко мне у нее были.
- Она сама сказала, раздевайся и не включай свет… - Славик тоже попытался объясниться. Я его не ударил, но в моем взгляде он прочитал достаточно, чтоб замолчать и впредь держаться подальше.
Олеся и Славик построили ячейку общества, выполнили пятилетку в три года. На вручении дипломов их дочь отчетливо могла говорить «жопа». Потом на свет появился сын. Дочь взяла все самое лучшее от матери, сын - все остальное от отца.
Дом на Черноморском побережье, бизнес под батиным крылом, счастливые лица на фотографиях в соцсетях. Дочь студентка, сын суворовец, собака лабрадор.
Мне не удалось жениться, да я и не пытался. Командировки, разъезды, нечастые, но беспорядочные половые связи. Жене бы такое, наверное, не понравилось.

Волею судеб оказавшись в Краснодаре, закончив дела на сегодня, сажусь в трамвай, чтоб просто ехать.
Двадцать лет спустя неузнанный я среди неузнаваемых пейзажей. Город другой, я - тоже. И только красно-желтая Татра грохочущей машиной времени сводит нас воедино. Седьмой маршрут. Ставропольская. Айвазовского.
Кажется, моя очередь шагнуть из трамвая в неизвестность. Глупость, конечно, но пульс подскакивает.
На остановке никого. Наивно ожидать иного.
Не успеваю перейти на зеленый, только что закончившийся. На противоположной стороне смеются девчонки-студентки, у них тоже не вышло. Останавливаются, как вкопанные, кроме одной, что уткнулась в телефон. Она ступает на проезжую часть, один шаг, второй. Тут ее замечают подруги, но не Тычтынбек в маршрутке, одновременно отсчитывающий сдачу, читающий ленту новостей и заодно ведущий транспорт. Все торопятся жить.
Бросаюсь вперед, успеваю буквально схватить ее по-медвежьи и вытолкать обратно на тротуар.
Тычтынбек сигналит, высовывается в окно и кричит неразборчивые фразы. Пассажиры, как несушки в курятнике, начинают перекличку.
Я выпускаю из объятий девушку. 
- Спасибо вам большое! – произносит она.
Те же глаза, тот же овал лица, тот же изгиб губ, почти тот же голос. Только на двадцать лет моложе.
- Привет! – улыбаюсь я.
- Привет! – удивленно отвечает на улыбку она.
То же волнение, то же неподконтрольное разуму цунами, то же сердце, которому тесно хоть и в грудной, но клетке, готовое объять весь мир. Только двадцать лет спустя.
Надо просто уметь ждать.