Как и в других столицах, кафе в Белграде делятся на те, что для туристов, и те, куда заглядывают только местные. В «туристических» всегда толчея и шум, официанты на месте не стоят, и чтобы их дозваться, иногда приходится кричать. В кафе для «своих» всё по-другому, тихо и без суеты, и официант не только спокойно болтает у стойки с барменом, но знает в лицо всех посетителей и их предпочтения в еде, а иногда и помнит пин-коды от их банковских карточек.
Марко принёс нам по второй чашке кофе, с хитрой улыбкой протянул мне мою карту и чек:
– Чаевые я тоже пробил. А тебе, - он повернулся к Новице, - как обычно, записал на счёт. Надеюсь, мы оба доживём до твоей пенсии.
Я улыбнулся в ответ. Новица молча кивнул.

… – Фотографа звали Матея. А его жену - Габриэла, – продолжил Новица, отхлебнув из чашки и закурив новую папиросу. – Она работала администратором в кафе, таком же крошечном, как вот это. Натуральный «скворечник» - один столик внутри, три на тротуаре снаружи. Кажется, в зимнее время, когда столики с улицы убирали, заведение выживало только благодаря автозаправке через дорогу. Кафе работало без выходных, и такой же график был у Габриэлы, поэтому я не стал вызывать её на допрос в управление, а решил заехать к ней сам.
С Матеей они прожили вместе восемнадцать лет. Семья как семья – повстречались, поженились, через год после свадьбы родилась дочь. В начале двухтысячных фотоателье ещё были на плаву: Габриэла позволила себе просидеть в декретном отпуске полных два года, а Матея сумел подкопить денег и, удачно продав дачный домик в Шумадии, купил квартиру в Белграде, на Банице. А потом дела пошли хуже: появились цифровые фотоаппараты - Матея перестал проявлять плёнки, появились лазерные принтеры - перестал печатать фотографии. Какое-то время он спасался фотографиями на документы, но потом в госканцеляриях согласились принимать фото, сделанные на мобильник, и из оборудования, приносившего доход, в ателье остался только копировальный аппарат.
Перемены в характере Матеи жена связывала именно с этими неудачами.
Но потом начались настоящие странности.
«Все нормальные люди поют, когда принимают душ, а мой вдруг начал разговаривать с зеркалом, когда брился, - Габриэла нервно поправила причёску. - В первый раз, когда я услышала разговор и смех утром из ванной, я не придала этому особого значения - подумала, он по телефону говорит. На следующее утро тоже так подумала. А на третье увидела, что его мобильник лежит на тумбочке в прихожей, а Матея в ванной опять что-то рассказывает и смеётся».
«Люди часто разговаривают с собой вслух. Проговаривают так свои проблемы, пытаются найти решение. Я и сам таким грешу, когда попадается сложное дело».
«Но ведь не каждый же день?!»
«Не каждый. Вы советовали ему обратиться к психологу?»
«Сначала – нет. Когда это стало повторяться, я просто стала уходить на работу на полчаса раньше. У Матеи был пунктик – он всё делал по расписанию: на одно и то же время ставил будильник, в одно и то же время брился, завтракал, выходил на работу. Буквально, следовал этому своему календарю с точностью до минуты и раздражался, когда его что-то сбивало или мешало. Поэтому я просто стала уходить раньше, чтобы не слышать этого всего».
«А что потом? Ему стало хуже?»
«Потом я однажды заболела. Ничего серьёзного – просквозило на работе, прихватило спину. И вот, однажды утром – я точно запомнила, что это было воскресенье – я проснулась от его криков. Он ругался в ванной. Ругался страшно. Я за все годы нашей семейной жизни от него слова матерного не слышала – ну, разве что, в анекдотах, – а тут он вдруг стал материться как каторжник, кричать что-то. А потом я услышала звон стекла, и Матея выскочил из ванной, зажимая одной рукой другую, а сквозь пальцы у него текла кровь».
«Он объяснил, что произошло?»
«Нет. Он продолжал ругаться. Метался по всей квартире, как будто что-то искал. Потом перевязал руку, сказал, что ему надо пройтись и подумать, и ушёл. Вернулся через час или около того, уже спокойный, как обычно, и сказал, что в квартире надо поснимать все зеркала, все до единого».
«Вы, разумеется, были против…»
«Конечно, против. Как бы мы, по-вашему, жили без зеркал?!»
«Как он воспринял ваш ответ?»
«На дочь просто наорал. Она закатила истерику, а он на неё наорал и закрыл в её комнате. А мне начал говорить какую-то ахинею про то, что в доме поселилось зло, и что если я не дам ему снять зеркала, то зло переселится в него самого, и я не понимаю, чем это всё может закончиться».
«И тут вы ему сказали, что ему пора обратиться к психологу…»
«Какое там, инспектор… Я послала его прямиком к психиатру. Мы страшно поругались, он опять стал кричать матом. Утром в понедельник я вышла на работу, несмотря на то, что спина ещё продолжала болеть. Наглоталась обезболивающего, и ушла. Не могла его видеть. А когда вернулась домой вечером, оказалось, что над всеми зеркалами в доме прибиты карнизы со шторками. Матея потребовал, чтобы, пока он дома, все зеркала были закрыты».
«А в ванной?»
«И в ванной. Утром во вторник, когда я уже была на работе, позвонила дочь и сказала, что у папы, похоже, окончательно поехала крыша: он брился, сидя за кухонным столом. Без зеркала».
«Он перестал говорить о зле?»
«Нет. Ещё два вечера подряд он просил меня снять все зеркала. Буквально, уговаривал, говорил, что я должна его понять».
«Вы отказались?»
«Да».
«И что было потом?»
«В ночь на субботу я проснулась от того, что мне было трудно дышать. Когда я сумела разлепить глаза, я увидела мужа. Он сидел на моей груди, вцепившись руками в моё горло».

* * *
Продолжение следует.