Заебштайн ныне утром, в шелковом халате на голо тело, как всегда крутился около зеркала.
Эрнеста ненавидела эти моменты. Еще утро, думала она, накидывая на себя кимоно дивного цвета японской вишни.
- Эрнеста, девочка, не находишь ли ты, что я несколько скинул? - занудничал Заебштайн в надежде получить глоток ее кофе из крошечной чашки.
Эрнеста уже прикурила, поэтому прищурив глаза только и решала не запустить ли ей ему в голову своей золотой зажигалкой.
- Вы знаете, Робер, сегодня у нас будут гости. Кажется, Вы знакомы с Клейзурскими заочно, из моих рассказов, не так ли?
- К ебенефене их!
-Хм... пожалуй, я приготовлю утку. Возможно, с яблоками!
Эрнеста теряла терпение, когда Заебштайн как титаник требовательно прижимал ее к комоду, думая, что она айсберг, который ему придется расколоть собственным членом.
И вот, когда он почти дрожал, и просунул ладонь к ее красивой груди, она коротко ругнулась на немецком.
Но тут он передумал.
-Ах, утка... засмеялся Робер, толкнув слегка Эрнесту прямо на стол, прямо на белоснежную скатерть.
-Утка... да... Повторила она, когда сопротивляться уже было поздно и Робер только придерживал ее бедра, двигаясь в ее теплом теле.
Когда и повергнутый айсберг, и довольный в мужском смысле титаник,  в безопасности достигли каждый своих берегов, Робер галантно снял Эрнесту со стола и подхватил свежую газету, лежавшую рядом.
Эрнеста немедленно исчезла в ванной и какое-то время в их доме была абсолютно блаженная тишина.
Тем не менее, Робер не мог обходится долго без ее внимания.
Конечно, он мог бы что-то сказать про погоду, чтобы подать ей полотенце, когда она голая и в пене вставала из воды, но он предпочел соврать.
Придумал , у соседей видать прорвало-таки трубу.
Немедленно перекрыл холодную воду, и смеялся, когда она выскочила, как ошпаренная!
Страшно разозленная, она прошла мокрая через всю их квартиру в спальню.
Там он упал перед ней на колени, целуя следы ее мокрых ступней и она таки позволила ему завернуть ее в простыню и подсушить волосы.
Затем она поскучала, пока Заебштайн подбирал ей белье на этот вечер, которое он выбирал только сам, всегда.
Но Робер был все-таки не доволен.
Какие-то соседи, глуповатые, очаровали его любимую жену настолько, что она согласна их лицезреть и даже угождать им едой, кою как известно, вовсе не бог послал, а  лично оборотистый Робер.
Да и договорено с неким неприятным усилием, которого он, впрочем, замечал пока не вполне.
Его вечерний курвуазье и ее ледяной шардонне, их милый пятничный кайф под соседский провинциальный бред?
Невозможным казалось и что тот, чужой мужчина станет пялиться непременно на холодок плечей Эрнесты, а то и окинет неподобающим взглядом ее прелестный затылок...
Нет, подумал Робер, мы всенепременно применим какую-нибудь новую хитрость, планы, конечно же, станут меняться, так как решит только он.
Тут Робер полагался более даже на нежную уступчивость его жены, он сам ею занимался и считал своим небольшим достижением, особенно, после первых не сказать, чтобы лестно легких месяцев супружеской жизни.
А ведь она шла за него по любви. И по взаимной. И с его стороны совершенно очевидна такая прелестная мужская страсть обладать ею, ничего не изменилось.
Но и страсти иногда вскипали нешуточные, и непонимания. Что говорить, он только-только потихоньку готовил ее для себя, учил подчиняться, а так как любил ее страстно, все это отходило на второй план.
Все же, но делить ее сейчас, даже с папой Римским, нет...
Конечно, пришлось покрутиться, но в итоге, он достиг своего.
Утка подгорела кстати.
Яблок не оказалось под рукой, куда-то растворился и сладкий пирог.
Соседям он обьяснил, что жене нездоровится.
Хамовато сказал соседу, упирая на его понимание.
-Вы же понимаете, правда?
Эрнеста тоже поняла.
Но по-своему...
Она тихо лежала на своей мягкой отоманке из серого сукна, у окна и пыталась читать что-то из Гете.
Потом появился Робер, он только на нее посмотрел своим серыми, глубокими глазами и она безотчетно потянулась к нему сама.
Он рассмеялся и щелкнул замочком изящного браслета с изумрудами на ее тонком запястье.
Ее нежная кожа, аромат чудесного арабского масла.
Темный вечер, переулки пыльного в синих узорах Марокко и она, нежно спокойно глядящая на своего мужа.
Она не знала в этот странный момент, чего ей, собственно, хочется.
Конечно, он предпочел думать, что виноват.
Расстроенный ужин, момент его нескрываемого обожания к своей жене, он один властелин над этим.
Но она, умная маленькая  женщина, его жена.
И когда она коротко рассмеялась, покачивая тонкими пальчиками, платина обручального кольца заставила его вздрогнуть.
Сад возле дома был огромен.
Все эти яблони, груши и сливы, магнолия с мощным стволом и чудными цветами.
Они любили вечером, когда тени мечутся за любой ниточкой света и тают безутешно, выйти в свой сад.
Она, обычно, в длинном платье с открытой спиной и он в белой рубашке, оба они, рядом, с пистолетами.
Ее кольт, его револьвер,  им нравилось стрелять по едва заметным узорам от своих теней.
Иногда он укладывал свою руку с пистолетом поверх ее, они стреляли вместе.
Он спокойно ей говорил, готова, малышка?
Она не была напугана.
Его вторая рука на ее талии, биение его сердца почти в ней самой.
Пули впивались в плотную тьму одновременно, они делали это столь долго, пока она не уставала.
А потом, он поднимал ее на руки, целуя лицо, с запахом того же арабского масла и пороха и уносил обратно в дом. В их спальню.
Погода менялась постепенно. Ветер, холодный и влажный, захватил кусочек невесомой занавески окна и с упоением рвал ее и тянул за собой.
Эрнеста наблюдала за этой игрой.
Затем встала и распахнула окно настежь.
Капли дождя заставили ветер уйти, умолкнуть.
Он послушно умчался ввысь. Казалось, он гоняется за темными облаками, взбивает их пухлые спины и бока, расталкивая с горизонта и открывая небо медленно гаснущим звездам.
Робер включил тихий блюз.
Протяжный стон саксофона, едва уловимый , смутный, тревожный ритм и приглушенный низкий голос певицы.
Все это так подходило под этот летний дождь.
Новые, светлые облака купались в лужице перед открытым Эрнестой окном.
Она уснула незаметно.
Перед этим она танцевала для него, а Робер долго смотрел на нее спящую.
Закрыл окно и закурил.
Если бы только он мог видеть ее сны.
Мог неслышно бродить по их коридорам вместе с ней.
Мог держать ее за руку, как она любила.
Его волнение стало почти нестерпимо.
Он закурил вторую сигарету и вышел в сад.
Пистолеты лежали вперемежку на мокрой траве, там где они их бросили.
Робер смотрел на спящий дом.
Он помнил свое волнение, когда жестко выстрелил по тонкой тени жены, а она по его.
А потом они встали ближе.
Выстрелы в их общую тень возбуждали сильнее тянущей неги их тел друг с другом.
Только он хотел, чтобы она исчезла для других.
А она мечтала, чтобы он умер, сражаясь за нее.
За ее взгляд.
За ее дыхание на его груди.
За все, что он навсегда закрепил как только свое.
Право. Над ней.
Эрнеста сейчас спала, как ребенок.
Ладошка под правой щекой.
Она почти никогда не просыпалась от шума.
Робер бросил сигарету, наклонился и поднял оба пистолета с земли.
За левой стороной сада, почти вплотную к нему был старый пруд и дальше такой же старый лес.
Теплый, почти животный запах воды, ила, болотной травы и старых елей.
Такое тяжелое молчание. Тяжесть вечности.
Небо было почти голубым.
Робер вытянул обе руки, с пистолетами и выстрелил в невесомое отражение неба в воде.
Потом устал. От игры. От себя.
Соскучился по жене. Остро.
В доме, все еще оглушенный эхом выстрелов, поднял на руки спящую Эрнесту и целуя ее волосы опустил обратно в их постель.
Она все еще в своем платье, но уже без белья.
Робер осторожно спускает платье с ее плеч.
Когда обнажается ее грудь, темные маленькие соски, он почти стонет.
Он вожделеет ее сильнее, чем в их первые ночи.
Их первая ночь.
А скорее день.
Когда они сказали друг другу да, вышли из церкви, благословленные, она с мечтательным лицом, улыбка невесты.
Он сразу завел ее за здание церкви, в уголок потише церковного кладбища.
Он задрал подол ее белой легкой юбки.
Сорвал  все, что было под ней.
Завел ей палец, один, второй, заставил покраснеть, потерять контроль.
А тогда, в первый раз  он ее выебал.
Ему казалось правильным сделать это именно сейчас.
И именно так.
У нее не было мужчин до него.
Он знал это и заткнул ей рот вуалью фаты.
Засунул палец вместе с фатой и когда она закусила его послушно, он раздвинул ее дрожащие ноги,
вставил неспешно свой член между и сорвал ее невинность легко, одним резким рывком.
Он не остановился, когда она пыталась сжаться, оттолкнуть его прочь.
Тогда он заставил ее кончить, а ее кровь липко стекала по ее ногам, вслед за его членом, двигающимся в ней.
Она больше себе не принадлежала.
Стала только его.
Колокола церкви звучали торжественно, лепестки розовых кустов трепетали от ветра беспомощно и доверчиво.
Позже, усталый, он одернул ей юбку.
Стер слезы с ее рта и повез наконец домой.
Там, в прихожей, не раздеваясь он выебал ее еще раз, только более жестко, зная, что ей больно и что она ему принадлежит.
Кайфуя от этих мыслей.
Он хотел, чтобы она запомнила этот день.
Испугалась.
Но ничего не было похоже на ее страх, который он ожидал.
Дома она могла орать, никто не услышит.
И она заорала.
Как он и хотел.
Он сильно сжал ей сосок и она кончила вслед за ним.
А потом понял, что она согласна на все его условия, он прочитал это в ее глазах.
Он понял наконец, она не слабее его и он пропал.
Нежность... бесконечная...
Ночь, дом...
Легкий холод...
Он целует Эрнесту в шею, целует ее грудь, она обнимает его голову.
Он уже почти сожалеет, что не дал ей доспать.
Но ведь она прекрасно знала, что нужно мужчине от его женщины, когда согласилась стать его женой.
С этим мучительным нетерпением он вошел в нее сразу, как только смог.
Как только прогнал совсем ее сладкую сонность, заставил ее ответить ему и делать все, что требовало его тело.
Он хотел сейчас не ее покорности, нет.
Ему было этого мало.
Он жаждал ее безумства, полной власти над ней.
Он хотел ее хриплых криков, стонов ее страсти.
Он мечтал и жаждал ее тревожной мучительной дрожи перед оргазмом, который он сам и сдерживал и который захватил его больше, чем собственный.
Он сдался как только почувствовал, что сдалась она.
Он хотел именно этого и был счастлив.
Она выгнула спину, остро напряглась вся и он перетек в нее почти сразу, сметая все ее последние попытки сдержаться.
Он уснул мгновенно. Она дышала ему в плечо, все еще неуспокоенная, но скоро уснула и сама.
Через месяц он узнал, что Эрнеста беременна.
Возможно, она забеременела именно в первый их раз, по срокам выходило именно так.
Эта мысль пьянила его.
Его девочка, его фея, его ночное наслаждение, была беременна от него.
Он почти перестал спать ночью.
Откидывал одеяло, снимал осторожно ее тонкие ночнушки, целовал ее нежно всю, везде, заставлял кончать бесчисленно, а затем смотрел на ее меняющееся тело.
Слушал ее дыхание.
Он стал другой.
Соседи стали захаживать без повода, они уже не смущались, когда он слизывал с ее пальцев капли мороженного или клубничный сок, который он делал ей сам.
Комнату ближе к саду он перекрасил в персиковый цвет.
На стене, еще до покраски, он написал, я тебя люблю.
Позже там поселились все маленькие и нежные вещи, все, что было надо их маленькому жителю.
Эрнеста часто спала. Токсикоз мучал ее умеренно, но все же она уставала.
Она и засыпала, на мягком коврике со звездами в детской.
Робер каждый раз уносил ее оттуда на своих руках.
Он угадал момент, когда она начала рожать.
Наполнил ванну, засыпал розовыми лепестками и позвонил акушерке.
Лицо Эрнесты изменилось.
Оно стало таким сосредоточенным, схватки, конечно, давались ей нелегко.
До приезда акушерки он был с ней.
Гладил ей спину, шептал разные ласковые словечки, заставляя забывать о странной, неведомой до этого момента боли.
Когда акушерка наконец приехала, ждать оставалось недолго.
На новой схватке, когда она наконец закричала, он дал акушерке бокал с вином и вытолкнул в сад.
Эрнеста все еще тяжело справлялась с болью.
И тогда он в одежде, лег с ней рядом в ванную и скользя на новой ее схватке, немедленно в нее вошел.
Через минуту или две, когда она вытолкнула его,  на свет появился их сын.
Робер плакал от счастья, когда этот маленький дельфин уверенно всплывал из глубин его матери, преодолевая плотность воды, красной от ее крови.
Пуповину он перерезал только тогда, когда отошла плацента и Эрнеста вздохнула облегченно.
Он положил ей их сына на грудь и у него все закружилось перед глазами.
Счастье, безграничное как океан, усталый от волнения, он потерял сознание и не помнил, когда очнулся.
Сынишка сладко сопел в своей колыбели. Эрнеста спала, улыбаясь во сне.
Робер, шатаясь, как пьяный, с бокалом шампанского вышел на крыльцо, сел на ступени и заплакал.
Еще месяцем позже, они уехали на год во Францию.
Робер получил место атташе по иностранным связям и дома стал появляться все реже и реже.
Месяца через три у него появились другие женщины.
А еще через пол-года, он вернулся домой под утро, разбудил спящую жену и сказал, что с прежней жизнью покончено.
Он поцеловал ее и оставил одну.
Он понимал, что с рождением сына, даже столь горячо любимого и желанного, они отошли друг от друга, этого он пережить не мог.
К обеду он отвез ее к парикмахеру, ей отрезали волосы и поменяли их цвет в почти белый.
Когда он заново увидел ее лицо после, огромные ее глубокие глаза казались ему бездонными.
Он понял, как сильно он по ней соскучился.
Завел в мужской туалет и выебал прямо на подоконнике.
Мельком он только заметил лицо мужика, что хотел было зайти, но исчез незамедлительно.
Робер давно не ебал свою жену и сейчас ее запах опять кружил ему голову.
Они уехали вдвоем этой ночью, оформив все нужные распоряжения насчет сына.
Робер увозил снова свою жену в кругосветное путешествие, где он снова хотел обрести только их двоих, их любовь и новую страсть к ней.
Сначала было очень тяжело.
Эрнеста все время ждала чего-то, плакала.
Она научилась ускользать из их постели под утро, незаметно и Робер искал ее напрасно на опустевших простынях.
В одной из маленьких арабских деревушек он отвел ее в мужскую курильню.
Он щедро заплатил хозяину за возможность приватно покурить опиум и они остались одни.
Эрнеста опьяненная срывала с себя одежду и танцевала для него голая под заунывную арабскую песенку.
Они занимались любовью прямо на полу, на тертом тонком узорчатом ковре, но мало что помнили после.
Он запретил ей трогать себя самой.
Связывая ей руки, он по-прежнему хотел ею владеть только сам.
После этой ночи она отказалась с ним спать и он ушел в курильню один.
Утром они уехали в пустыню.
Долгие вечера в пустоте, ветер с песком и колючками, облака редко скрывали небо в диких звездах.
Там они никогда не касались друг друга днем.
А ночью, измученные, засыпали друг без друга.
Им обоим казалось, что все кончено.
Днем поззже, Робер глядя в глаза жены понял, что она снова беременна.
Он заплатил за аборт врачу небольшого горного села, чтобы не оставаться с этими мыслями больше.
Эрнеста вернулась бледная. Погасшая.
Робер сам мыл ее после.
Это был первый раз, когда он доверил ее тело другому мужчине.
Эрнеста долго молчала.
Ночью он нашел ее спящей на полу, в ее правой руке был зажат ее кольт и он понял, что она хотела застрелиться.
Оба пистолета он скинул за дешево меняле в опиумной лавке.
Он недолго еще бродил по пыльному рынку, покупая ей фрукты, орехи, ароматное масло для тела и шелковое платье.
Он нанял двух женщин и они уничтожили все волоски на тонком теле Эрнесты, отмассажировали маслом и одели в новое платье.
Робер вернулся поздно. Он опять курил опиум, играя в нарды на мелкие деньги, которые никогда не брал после выигрыша.
Не зажигая свет, он свалился возле тела жены почти замертво.
ему все мерещилось, что она уходит, но это было не так.
Она все еще любила его. И он это знал.
Днем позже он читал ей старинные арабские стихи, переведенные английским поэтом.
Читал ей французские сказки для взрослых.
Такие же чувственные, такие же неподходящие для женщины, как и стихи.
Еду им приносила девушка из ресторана, а фрукты старик с рынка. Он же приносил и вино, в темных глиняных бутылях с широким горлом. Оно казалось Роберу солоноватым на вкус и слишком густым. Старик обьяснил, что перед тем, как в бутыль заливается вино, он насыпает туда маленькую горсть фисташек, обжаренных в оливковом масле и оставляет на сутки, чтобы появился женский запах.
Вино и правда было густым.
Жидкое вино годится только мальчикам, говорил старик и смеялся.
Ему нравилась Эрнеста.
Если бы был помоложе, наверное Робер бы смог ревновать.
- У тебя очень красивая жена, - говорил старик, очень красивая.
- И она умеет себя вести, настоящая женщина, тебе повезло.
- Только я вижу, ты недостаточно показываешь ей, как она тебе дорога и это плохо. Неправильно.
Но я тебе помогу все исправить.
На следующий день старик принес не только фрукты и вино, но и массивный сверток.
В нем были очень красивые старинные украшения для подарков замужней женщине.
- Вот, посмотри милая, как должен любить мужчина, улыбаясь опять говорил старик Эрнесте.
- Когда женщина у нас становится мужней женой, после каждой ночи, когда он встает с ее постели довольный, она добавляет на себя новое украшение.
- Это происходит примерно три первых месяца после свадьбы.
И если потом она выглядит как витрина в ювелирной лавке, все знают в доме, что у мужчины хорошая жена, правильная, он ее любит и они счастливы.
- Только потом, после, мужчина начинает любить ее по-настоящему. Он открывает ее тело ей самой, она узнает свою чувственность полностью.
Она учится угождать ему, ублажать его. Взамен она получает его любовь, его преданность.
Только мужчина решает, когда она готова зачать. Но перед этим он сам надевает ей последнее украшение.
- Ты говоришь об этом, старик, спрашивает Робер вытягивая тонкое ожерелье из золотых цепочек, похожее на длинный крест.
- В старину это называлось поясом верности, но это не совсем так.
- Муж одевает это своей жене не для того, чтобы она его носила.
А чтобы сорвать его в минуту, когда она забудет себя и станет его навеки. Вот тогда он войдет в нее, чтобы оставить ей свое семя и она понесет.
- А что, если женщина решает все же от него уйти? - спрашивает Эрнеста.
- А если она сделает это, он ее убьет. Просто отвечает старик.
- Она не может уйти. Не может отдаться другому мужчине, только если она настоящая женщина. Как ты.
Эрнеста смеется старику. Но глаза ее темнеют и она говорит.
- Настоящая женщина никогда никому не принадлежит. Она ветер, ураган, буря мужской фантазии. Мгновение его сердца. Трепет его души. Его любовь и мечта. И вечная память его крови.
Робер на коленях у ее ног. Она целует его нежно. Старик тихо уходит, не закрывая дверей.
В эту ночь они не спят.
Он любит ее по-другому, осознанно.
Она мягко обнимает его сильную спину.
Он дарит ей всю нежность, на которую только способен.
Она целует его глаза.
Он надевает ей эти тяжелые цепочки, застегивает и она тает в его обьятьях.
Он силится ей что-то сказать, но не может.
Он слишком взволнован, слишком сильно ее любит.
И тогда говорит она. Словами стихов на арабском. Она говорит ему, как он любим и желанен для нее.
Шепчет до самого рассвета.
Этой ночью она стала для него бесконечно желанной. Его жена, только его. Снова с ним.
Утром он рвет цепочки на ее теле. Вздрагивая как от боли любит ее еще раз за разом. Перетекает в нее несколько раз. И больше не может себя обманывать.
Он хочет, чтобы она родила и хочет вернуться домой.
Хочет увезти ее в их милый дом, стать обычным женатым мужчиной, с детьми и любимой женой.
Навсегда.
И он делает это.
Добровольно.
Хеппи энд!