Маша рассказала про то, что видела у ворот школы полицейских и мы удивлялись зачем. Наверно, сказала она, чтоб останавливать сбегающих с уроков, и сразу после второго предупреждения стрелять  в колено, чтоб далеко не ушёл.
Я представила как подраненный ученик, держась за колено, прихрамывая и оставляя кровавый след ковыляет от размахивающего револьвером мощного полицейского - и  рассмеялась - громко, с придыханием. Тем смехом, когда весь воздух уже вытолкнут смехом, а ты все смеёшься, так что дальше получается такой беззвучный смех, выглядящий довольно жутко. Смеха уже было не слышно, а я все билась в смеховом спазме, так что отец даже шикнул на меня.
Этим смехом часто смеётся моя сестра когда обо мне рассказывают (или я сама рассказываю) шутку, показывающую, что я выглядела жалко или глупо и он знал о природе этого смеха.
Она прекрасная старшая сестра, советует и помогает, но вот с этим смехом ничего не может поделать.
После шутки обо мне она смеётся этим задыхающимся, спазматическим смехом, а все вокруг смущённо улыбаются и отводят глаза.
Я сразу замолкла, хотя смех все пытался прорваться из меня, такой смех не просто загасить - он поднимается из самых темных глубин сознания. Стоит только задеть его неосторожным словом и он уже отрывается от дна и летит вверх, чтобы вырваться наружу в долгом смехе-выдохе.
Я сделала себе заметку на будущее - держать пузырь смеха на дне, а ещё поняла - пора.
Через несколько дней готовлюсь к выходу. Надеваю платье в мелкую клетку, достаточно свободное, чтобы оно скрывало моё довольно спортивное тело. Грудь пришлось слегка утянуть, это важно, чтобы я выглядела слабой.
Раньше, подбирая одежду, я думала о короткой юбке, но потом поняла, что главное в короткой юбке то,  что в ней легко выглядеть беззащитной, а вовсе не голые ноги. Но как раз голые ноги привлекают много мелкого мусора, а мне не нужна суматоха, все должно быть приватно, понятно только нам двоим, тому, кого подарит Улица и мне.
Выглядеть беспомощно можно просто в свободной мешковатой одежде, желательно в мелкую клеточку. Не знаю почему им так нравится мелкая клетка, но это работает, при соблюдении всех прочих условий. Я как-то прочла, что мелкую клетку любят мазохисты, так что какой-то смысл в их предпочтении есть.
Волосы я не мыла уже четыре дня. Сложно было сдержаться, но это одно из главных условий, грязные волосы делают весь облик несколько засаленным и запущенным, доступным, можно сказать они идеально дополняют образ.
Причёска - очень небрежная, ассиметричная. Подумав, слегка крашу глаза, потом тру их ватным диском, немножко размазав чёрное вокруг глаз.
Надеваю туфли, каблук у них низкий, но неустойчивый, так что я слегка, почти незаметно,  покачиваюсь при ходьбе - немножко похоже на покалеченных китайских женщин.
Осматриваю себя в зеркале, вытаскиваю прядь с одной стороны, она повисает сбоку. Теперь все.
Я удовлетворенно вздыхаю, на секунду зажмуриваюсь, задерживаю дыхание. Когда открываю глаза, взгляд стал расплывчатым, мутным. Весь мой облик зыбкий и неустойчивый, будто любое дуновение ветерка способно поколебать его. Медленно разворачиваюсь на неустойчивых каблуках, иду к выходу.
Я иду к самым людным нашим улицам, проспекту и той, что ведёт к площади перед оперой, средоточием молодежной жизни. На пересечении этих улиц всегда оживленно, так что они могут, стоя в сторонке, оглядывать перекрещивающиеся потоки людей, выбирая жертву. Ещё на этих улицах много дешевых фаст-фудов с панорамными окнами, и им опять-же удобно сидеть себе, пожевывая фри и наблюдать за толпой.
Медленно рассеянно прохаживаюсь по улицам,  уже два часа, стараюсь не смотреть прямо в глаза прохожим, взгляд у меня уклончивый.
Улица смотрит на меня сотнями пар глаз. Короткие, внимательные взгляды вблизи - для победителей. Полное безразличие- для зарвавшихся и претендующих на внимание. Поверхностные, скользящие, чуточку жалостливые взгляды - для слабых и потерянных. Именно так сейчас смотрит на меня Улица.
Я устала, шаги у меня становятся нечеткими, спина горбится, взгляд совсем потерялся. Я стараюсь бодриться, но у меня не очень получается. 
Вокруг меня - толпа расплывчатых лиц, не люди, а наброски людей, они проплывают мимо,  задевая  своими аурами и мне почти больно от этого.
Я зажмуриваюсь и произношу магическое заклинание: "кто угодно может быть кем угодно",- а когда открываю глаза ( я в это время жду зелёный свет), за моим левым плечом, чуть поодаль, воздух потемнел и сгустился будто воздух там внезапно заболел раком. Я смотрю искоса и вижу человека.
Бинго -похож! Невысокий мужчина с седеющими волосами, лет тридцати пяти - он уже на излете карьеры. Одет идеально - невнятного цвета брюки, наглухо застегнутая серая рубашка. Он не желает выделяться из толпы. Но для меня - он просто пылает. Несмотря на непроницаемое выражение лица и неподвижность я чувствую истеричное нетерпение и агрессию, направленную на меня.  Мою устоялось как рукой снимает.
Это мой подарок, моя заслуга, это я выпросила его у Улицы, но все-же чувствую к нему нежность - за то, что нашёл меня, пришёл на мой зов.
Иду дальше, слежу за ним в витринах - идёт, как миленький.  Держится на минимальном расстоянии метра два, не больше. Я понимаю, он уже решил, я именно та, кто ему нужен - теперь спугнуть его будет не так- то просто! Поэтому на очередном переходе, пока ждём зелёный свет поворачиваюсь и разглядываю его прямо. Он не смотрит на меня, приберегает прямой взгляд на потом, когда начнётся самое интересное, но нервничает и ему явно не терпится приступить к освоению меня.
Я захожу в магазин, купить полотенце, я забыла его захватить. Он идёт за мной почти вплотную. Он нервничает, но это вовсе не муки совести, а потому что я зашла в магазин, и значит близок Великий  миг - когда он станет самим собой, безжалостным Сминателем плоти, могущественным  Подавителем сопротивления, Непобедимым втаптывателем  в грязь.
Я резко разворачиваюсь, заступая ему дорогу, в последний момент отпрыгиваю (только не притрагиваться, только не это!).
Я почти смеюсь ему в лицо, неспешно кружа вокруг, и взглядывая на него то слева, то справа ( но только не притрагиваться к нему, Боже упаси, только не это!).
Он стоит, угрюмо глядя в пол, сжав кулаки,....и да, он злится, именно так!
Он присмотрел себе игрушку, хрупкую, нежную и больше всего на свете ему сейчас хочется запереться с ней где-нибудь, и раздавить каблуком, с наслаждением вслушиваясь в хруст под туфлей.
А игрушка, вместо того чтобы идти в укромное место ходит вокруг и смотрит внимательно. Поэтому он злится, злится как будто ему пять лет и ему не спешат отдавать игрушку в магазине.
В этом есть нечто завораживающее, их абсолютная, непробиваемая замкнутость на себе и своих желаниях и если они решат что ты - мед, они будут упрямо лететь на тебя. Все мои взгляды и намёки для него ничто. Он знает точно - мед не может отрастить руки, чтобы защитить себя.
Махнув рукой на его бесчувственность, прекращаю свой так и не оценённый по достоинству танец и покупаю полотенце - беленькое в синий горошек. Подумав, покупаю ещё четыре.
Мы идём уже довольно долго - минут двадцать - идеальное место находится далековато от центральных улиц. Мой неутомимый преследователь идёт за мной все с тем же непроницаемым лицом.
Пару раз мимо проезжает патрульная машина, я старательно не смотрю в её сторону. Если я просто целенаправленно пойду к ней он мгновенно исчезнет, как водяной пар жарким пустынным деньком.
Сейчас у него нет ни малейших сомнений относительно того, кто из нас сильнее. Если возникнет хотя бы туманная возможность того, что в игру вступит кто-то сильный, я и моргнуть не успею как мой принц растворится в толпе - уж он-то прекрасно осведомлён, что сильный может сделать со слабым.
Наконец мы дошли - это заброшенный одноэтажный дом, вообще- то калитка в воротах у него запираются на засов, но я ещё утром влезла через дыру в ограде и открыла его.
Двор у дома совсем глухой, обнесённый высокой стеной, но ворота с калиткой выходят на улицу, не оживленную, но все же не настолько пустынную чтобы у него возникло желание наброситься на меня раньше, чем мы войдём во двор дома.
У ворот дома я останавливаюсь и начинаю копаться в сумочке. Стараюсь стоять к нему спиной, ведь достаю я вовсе не ключи. Соблазнительная поза, но сейчас он не нападет, ведь ещё чуть-чуть, я и сама войду туда где он все сможет сделать без помех. 
Он стоит чуть поодаль и как будто раздумывает в какую сторону идти дальше- если бы я действительно была той, кто ему нужен, то уцепилась бы за это весьма зыбкое утешение, мол все нормально, человек просто решает куда ему пойти дальше. Тем и хороши идеальные жертвы - они до последнего, несмотря ни на что делают вид, что все нормально.
Ещё немного повозившись у калитки, я толкаю её и захожу во двор, оставляя её открытой. Он быстро заходит следом и прикрывает за собой калитку (прекрасно!).
Теперь он абсолютно спокоен и собран - его время пришло и он готов заняться тем для чего пришёл.
Я делаю шаг к нему и вонзаю ему в живот по самую рукоятку двадцатисантиметровый, остро заточенный с обеих сторон идеальный стальной нож. Потом быстро отпрыгиваю - не коснувшись его.
Уже то как вошёл нож - прорезая сначала кожу, потом мягкий жир и наконец вонзившись в твёрдые мышцы заставляет меня ощутить сладкое волнение внизу живота.
Я стараюсь отвлечься, не гоню коней, просто наблюдаю за ним.
Он, схватившись за живот, медленно оседает на землю. Наконец садится на пыльную, поросшую чахлой травой землю двора. В его глазах- недоумение и недоверие к реальности происходящего.
Боль ещё не захлестнула его нервные клетки, но их крик уже забрезжил в его глазах.
Он округляет рот, чтобы закричать, но у меня в руках уже толстый, шероховатый сук и я бью его наотмашь по лицу слева, потом справа и снова, снова.
Голова его мотается из стороны в сторону на лице его раз за разом появляются глубокие кровоточащие ссадины, в них застревают щепки и куски коры, кости челюсти с хрустом ломаются и он не успевает закричать,  и это хорошо - мне нельзя допустить чтобы он закричал, ведь за стеной не слишком пустынная улица.
Наконец я замечаю муторную обморочную пелену в его глазах и тогда превращаю.
Он тяжело, хрипло дышит и невнятно мычит, уже почти неузнаваемый от кровоподтеков и ран на лице, лежит, царапая ногтями дёрн двора, забыв о ноже, торжествующе торчащем из тела.
Я смотрю на него и вдруг представляю как будет переживать мамочка, родившая и немало поучаствовавшая в становлении чудовища: "Мой сыночек, родной, такой смирный, послушный, тихий, у кого, Бога ради, у кого могла подняться рука на моего ангела?", и чувствую как вторая мощная волна поднимается у меня в животе, так что я падаю на колени из-за всех сил стараясь не сжимать бёдра.
Теперь и я тяжело дышу и мне приходится оторвать от него взгляд, чтобы все не закончилось слишком быстро. Когда я, чуть успокоившись, снова смотрю на него, увиденное мне не нравится. Глаза его заволокло смертной пеленой и он уже готов отправиться в своё последнее путешествие.
От досады у меня перехватывает дыхание, но я заставляю себя собраться и ползу к нему на четвереньках. Стоя на коленях совсем рядом, но не касаясь его, ласково заговариваю:
- Эй, очнись, вернись ко мне, тебе ещё жить и жить, ты молодой, сильный, красивый, не смей умирать, слышишь, не смей.. Я не хотела,  я так испугалась, прости меня, прости.. соберись, тебе помогут,  потерпи ещё немного, слышишь!
Мои слова доходят до него сквозь смертную пелену и жизнь возвращается к нему. Он смотрит на меня и даже пытается улыбаться распухшими кровоточащими губами. А в глазах его - надежда. Та самая, ликующая идиотка, что врывается в предельно окончательную ситуацию, как клоун на похороны, и начинает выделывать коленца -  ну что ты, дурашка, невозможно это, только не с тобой, только не ты, все ещё образуется, гоп-ля!
Да, конечно, милый, только не с тобой, все, конечно, ещё образуется. И, заглянув в сияющие надеждой глаза, такие яркие на окровавленном лице, я берусь за рукоятку ножа и, с силой надавив, поворачиваю его - насколько хватает моих запястий, до упора, потом рывком выдергиваю нож.
Тело его напрягается и вытягивается, сияющая Надежда в глазах сменяется такой болью, что невозможно даже кричать, и эта боль наконец зажигает в его глазах настоящий - Божественный Свет.
Свет освящает его всего и теперь этот неказистый изувеченный мужичек так красив, что у меня захватывает дыхание от его красоты.
Он широко открывает переломанный рот, запрокидывает голову, тело его сотрясают предсмертные конвульсии, кровь пульсирующими струйками вырывается из неровной раны на животе.
Чувствуя, как во мне поднимается чудовищный девятый вал, заставляющий двоиться в глазах, я, с трудом сдерживаясь, сдираю с себя трусики, подползаю к нему и сажусь верхом прямо на его грязную, заплёванную, так сладко дрожащую туфлю. Я обвиваю её бёдрами, сжимаю их из-за всех сил, обнимаю его руками, а голову укладываю на животе, рядом с раной, так что кровь,  толчками вырывающаяся нее омывает моё лицо тёплыми солеными струйками. Я зажмуриваюсь и, застонав, позволяю Девятому валу накрыть меня.
... я оказалась на вершине холма. Вокруг густой туман, сквозь который смутно видны другие такие же холмы. Очень тихо, только отовсюду слышно слабое, низкое гудение, настолько низкое, что оно ощущается как слабая вибрация. Оглянувшись и прислушавшись, я понимаю, что гудение издаёт сам туман, покрывающий холмы.
Вдруг я ощущаю шевеление на своих руках и смотрю вниз. Оказывается, я держу младенца, голенького, сморщенного и розового. Он смешно растягивает своё красное личико и шевелит ручками и ножками. Моё внимание отвлекается на какой- то новый шум, идущий из тумана. Это шум огромных крыльев. Я вглядываюсь в туман и вправду различаю крылья  - огромные, размахом почти с вершину холма, на котором я стою. Через секунду предо мной предстаёт существо со сложенными за спиной крыльями. Следом за ним из тумана появляется второе существо и становится рядом с первым. Они огромны, трехметровые, с белоснежными крыльями, сложенными за спиной, стоят неподвижно передо мной и если бы я появилась позже них, то решила бы что это статуи, высеченные из полупрозрачного белого камня. Их лица недвижны, глаза смотрят вдаль, на холмы за моей спиной, но я понимаю, что они ждут чего-то от меня.
Я смотрю на младенца, он спит у меня на руках, он совсем новенький, как новорожденный. Или как душа, только что покинувшая тело. Теперь я знаю, что им нужно. Я смотрю вверх, на бесстрастные лица ангелов, но не могу решиться. Почувствовав мою нерешительность один из ангелов, тот что слева, наклоняется ко мне, протягивает руку и улыбается мне. И тут я вижу, что зубы у него острые, как кинжалы, а глазницы заливает сплошная чернота, так что они кажутся бездонными провалами на большом алебастровом лице. Я не могу оторвать взгляда от этих провалов, но тут младенец у меня на руках вдруг заплакал пищащим, испуганным, режущим слух плачем, так что я поморщилась и быстро сунула младенца в протянутую огромную ладонь. Рука у существа с крупными острыми когтями глубокого черного цвета. Отдав его, я делаю шаг назад, подальше от этих острых зубов и дурацкого заходящегося криком младенца, но прямо за мной пустота и я, отчаянно взмахнув руками лечу вниз, в гудящий туман, успев напоследок заметить, как странный ангел сжимает младенца в кулаке, прежде чем взлететь с ним с холма...
Содрогнувшись в последний раз мы затихаем одновременно. Он уже никогда не будет двигаться, я же сначала шевелюсь в блаженной истоме, потом вскакиваю. В голове - розовый туман, и я кое-как стираю с себя пот и кровь одним из маленьких полотенец, постепенно приходя в себя.
Вспоминается странное видение с ангелами - такого не было никогда раньше, но в общем оно не испортило мне удовольствия.
Позже я помоюсь основательно, здесь сохранился дворовый кран.
Я искоса, осторожно смотрю на дохлятину - смотреть противно, трогать - ещё хуже. Но, как говорит моя мамочка, да и все мамы мира: намусорил - убери.
Надев толстые резиновые перчатки, волоку дохлятину в дальний, заросший кустами ежевики угол двора. Там скрывается ещё кое что, за что я так люблю этот старый дом- заброшенный колодец. Осторожно приподняв спутанную ежевичную ветку, подтаскиваю тело к колодцу и приподнимаю над краем - хорошо, что они всегда ростом ниже своих представлений о себе и не очень тяжёлые.
Тело летит вниз и с глухим стуком падает на тонкий слой земли. Теперь их пятеро внизу, моих мертвых любовников, и последние минуты своих жизней они прожили не зря.
Помывшись и переодевшись ( у меня была с собой сменная одежда), запираю засов на воротах и выхожу через незаметную дыру в ограде.
Я иду домой, счастливая, глаза сияют, кожа светится, чистые волосы лежат идеально, на мне прекрасное платье, на зависть всем модницам - и конечно, Улица, моя подружка, дарит мне короткие внимательные взгляды.