Детство, о котором он никогда прежде не думал, отстраняя его с лёгким содроганием, чтобы не найти в нём дремлющих ужасов, унизительных обид, оказывалось ныне удивительно безопасным местом, где можно было совершить приятные, не лишённые пронзительной прелести экскурсии...
Владимир Набоков.

            Я закурил. Ночь была душная, но не от того что стояла жара. Я никак не мог уснуть. Мысли, перепрыгивая друг через друга, уносили меня все дальше и дальше туда, откуда не хочется возвращаться.
            Все плохие воспоминания блокировались в эту ночь внезапно нахлынувшими теплыми всплесками давно забытых приятных переживаний.
            Мне было шесть лет. Мы прыгали с детворой через довольно-таки глубокий ров с водой, восторгаясь опасной и странной воронкой на ее дне. Слава богу, я не попал в нее, когда, наконец, оступился и провалился в этот ров. Не помню как меня вытащили, но когда я шел вверх по деревне с сестрой, с головы до ног покрытый  вонючей глинистой массой, то громко ревел, смолкая лишь, когда встречал улыбки проходивших мимо местных жителей.

- Мы все в одном большом телевизоре. И на нас кто-то постоянно смотрит.
Был морозный темный вечер. Мы шли с семьей от бабушки к станции. И я продолжал объяснять сестре:
- Выключают они его только тогда, когда мы ложимся спать.

          В детском саду я был любимчиком у воспитателей. Помогал приглядывать за младшей группой: играл с ними в прятки, выносил на улицу поднос с компотом в граненых стаканах. Чувство гордости, что я тоже воспитатель переполняли меня.
          Однажды я проснулся оттого, что почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Тогда я думал, почему же они не выключают телевизор. Чего они хотят, о чем думают? Да кто они, наконец? Было очень страшно. Потом я полетел. И расслабился. Проплыл по коридору, заглянул к родителям в комнату. Спят. Подлетел к окну. Но, испугавшись Кинг-Конга, вернулся в кровать.
          Началась школа. Не могу до сих пор понять, отчего некоторые с негативом вспоминают школу. Не помню ни одного дня, чтобы мне было там скучно или невыносимо. Мне, кажется, я ни одного урока не прогулял. Да, почему, кажется? Так и есть. Мне даже памятник вначале хотели за это поставить. Но все учителя были против, и поставили Ленину. Где они его откопали и зачем его в середине девяностых устанавливать не понятно.
          Да, прибежать в столовку после звонка на перемену первым – это не только золотой лишний компот, но и уважение среди всех пацанов! 
          И понеслось: велосипед «Орленок», ракетки из пропитанной селитрой газеты в фольге, «ножички», «банки», медальки на футболках из пивных крышек, вышибалы на парте бумажными машинками, игра в «слона» на перемене, пионерский лагерь, пьяный трудовик, объясняющий о половом созревании, карты с откровенными позами, любимая молодая училка английского …

          Нет. Пионерский лагерь. Это отдельная тема! П/л «Белозерки». Название-то какое красивое. «Когда я был маленький, у меня тоже была бабушка….» Кажется, что за сорок лет ничего не изменилось тогда. Такая же линейка с трибуной, третий отряд «Бригантина»,  кружок выжигания, радиорубка, футбол! Футбол с соседним лагерем со стертыми коленками и девчонками-болельщицами. И отметка на доске почета как лучшему защитнику! Побеги в тихий час на плотину. «Белый танец» на дискотеке в столовой на первом этаж. «Королевская ночь» с зубной пастой и ведрами с водой!

          Как-то я всю ночь прорыдал, читая сборник повестей Виктора Астафьева «Теплый дом». А на следующий день вечером, когда я наелся украденных в соседнем саду яблок, смеялся в туалете, вспомнив как детдомовских ребят у Астафьева пронесло после съеденных на поле…  Уже не помню чего они нажрались. Кабачков что ли.

        Она нравилась всем, но на второй парте до третьего класса с Машей сидел именно я. Она было чем-то похожа на Машу из «Приключений Петрова и Васечкина». Или мне так казалось, но любил я обеих. Признаться ей в этом было страшно и позорно. Природная застенчивость не позволяла даже лишний раз посмотреть на нее, и поэтому «случайное» касание ее локотка заставляло мое тело содрогаться. Тогда, на чтении первые ростки высокого  романтического чувства будоражили детские мечты и лишали сознания.

        В пятом классе мы с сестрой выиграли в лотерею 4 миллиона рублей. В киосках продавали тогда такие разные билеты, где стираешь два окошка с числами и одно с суммой выигрыша. Как сейчас помню – число 17 было у биатлониста, 19 - у нас.
- Дети, спрячьте этот билет и бегите домой – шепотом сказала нам охуевшая продавец в киоске.
        В Москве в отделении «Спортлото», куда мы поехали с мамой за выигрышем,  нам, сославшись на опечатку в типографии и показав приказ об этом, выдали только миллион рублей и два брелока «Спортлото». Родители деньги, конечно, забрали себе, но купили нам на Черкизовском рынке китайскую приставку! LIFA! Аналог восьмибитной Dendy. Когда сын подруги моей мамы всем об этом разболтал, в школе мне первому миллионеру проходу уже не давали. Всем хотелось узнать подробности и напроситься ко мне домой поиграть в приставку. К слову, на один миллион рублей тогда можно было купить большой японский телевизор Sony и мягкую мебель.

          Конечно, нам жителям Подмосковья еще очень повезло тогда по сравнению с другими регионами. Мы ездили с мамой в Москву чуть ли не каждую неделю и могли себе позволить в универсаме «Океан» купить ледяную рыбу и консервированные кальмары. В соседних промтоварах - ботиночки, которые я забыл в кафе и бежал метров пятьсот за ними как сумасшедший. Жвачка из пяти пластинок с кофейным вкусом  за пятьдесят копеек, что, как говорила мама, очень дорого, была наградой в конце поездки за потраченные два-три часа в очередях.
- Тамара, по одной почка зефира на руки – кричала сытая краснощекая кассирша в универсаме.
- Вот, женщина, со мной ребенок, - с мольбой указывала на меня моя мама и получала две пачки несчастного, но такого вкусного зефира. Еще я помню - к чашечке ароматного кофе в кафе давали отдельные кусочки сахара, завернутые в синюю бумажку с надписью «Аэрофлот».
      Когда я потерялся в универмаге «Елисеевский» и разревелся на весь магазин, никто даже не подошел к маленькому восьмилетнему мальчику. Все должны были занять по три очереди, успеть схватить пачку чая или коробку сливочной помадки.

        В марте мы с трудовиком пошли всем классом в поход. Доехав на автобусе до небольшого леска, мы весело, хрустя под ногами последним снегом, заселили небольшую поляну и разделили обязанности. Я с Георгичем пошел за водой, что, несомненно, было почётно. Подойдя к небольшой речушке и увидев в центре трех рыбаков, я, не задумываясь и не заметив импровизационной переправы к ним в виде двух слег, сделал шаг вперед. И только ловкие руки  трудовика успели вытащить меня за шиворот куртки из-под откосной льдины.
- Смотри, дурак, блять, у берега- то подтаяло уже! – утешил меня Георгич.
  Остаток похода я сушился возле костра под шуточки своих одноклассников.
        Много чего еще кружилось этой осенней ночью у меня в голове. Как торговал с дедом малиной на Измайловском рынке, получая по три копейки от него на газировку с сиропом из автомата, а по соседству расположившийся грузин меня угощал урюком. Как притащил домой зачем-то два мешка хмеля из поездки с классом в колхоз на сезонную уборку урожая. Как сожгли
в деревне с пацаном (когда жгли весеннюю сухую траву) колхозный забор, которой всей округой тушили, чтобы на дома огонь не перекинулся. Погрызть кусковой сахар во дворе или слопать ломоть горячего черного хлеба - сколько было неподдельных радостей.
   
      Глупо спорить с Набоковым и сомневаться, где он - настоящий рай. Только теперь я понял, кто смотрел на меня тогда по телевизору, в детстве. Это был я сам.

      Я затушил сигарету. Накрыл одеялом сына. Вспомнил, как накануне он  выучил в детском саду песню и, смеясь, зачитывал мне припев:
      Листик, листик, листопад. Кто же в этом виноват? Может ветер озорной поиграть решил с листвой? Листик, листик, листопад - листья желтые летят. Кружат танцы надо мной, увлекая за собой.
      Я улыбнулся и крепко уснул.