…Ему приснился кошмар, один из тех кошмаров, что в изобилии кочуют по страницам психологических книг: он стоит в собственной квартире перед дверью, в прихожей, освещаемой маленькой тусклой лампочкой. Ничего необычного в том, что он стоит перед дверью – нет: каждую ночь, перед сном, он обычно проверяет, закрыта ли дверь на засов и на ключ – стародавняя привычка.
Но на сей раз происходит нечто странное, за дверью, на лестничной площадке кто-то есть.
Впрочем, пока ничего страшного не произошло – надо только покрепче закрыть дверь.
«Ничего страшного…» - повторяет он, поворачивая ключ в замке и проверяет, плотно ли пригнан засов, убеждается, всё ли в порядке и собирается выключить свет в прихожей.
И… в этот момент дверь неожиданно распахивается, и его охватывает ледяной ужас, буквально приковывает к месту, и нет сил шевельнуться. На пороге стоит некто, одетый в коричневую куртку с капюшоном, надвинутым так, что лица не видно.
Незнакомец ничего не говорит, он протягивает через порог руку, в которой что-то лежит, нечто, похожее на спичечный коробок с лезвиями внутри.
Лица гостя по-прежнему не разглядеть, оно скрыто капюшоном, но ощущение такое, что весь облик внезапно возникшего на пороге человека точно источает ужас, угрозу, тревогу.

…Он проснулся от собственного крика, не успев узнать, что же хотел от него ночной гость и почему он протягивал ему коробок с лезвиями, требуя непременно взять этот коробок, и, – открой он его, - ему бы открылась какая-то тайна, которая касалась бы его самого или той женщины…
«Нет-нет, - оборвал он себя, - это не тайна, это очевидный факт: впервые за все время нашего романа мы перестали понимать друг друга, как будто наткнулись на какое-то препятствие, и это препятствие развело нас по две стороны; это – стена, мы не видим друг друга, только слышим, но каждый говорит о своем, не слыша другого, и на понятном только ему языке.
От стены веет холодом, как от незнакомца в капюшоне, холодом и отчужденностью, отчего в груди начинает ворочаться беспокойный коробок сердца…»

Он попытался заставить себя поверить в то, что ничего не изменилось, всё осталось, как прежде; но как-то неубедительно получалось. Точнее, ум реагировал нормально, но, увы, проигрывал чувству, причем, с разгромным счетом.

Когда же это началось?
Наверное, с того момента, как наступило лето.
«Ах, лето, ах, лето, лето красное, будь со мной…»
«Ох, лето красное, любил бы я тебя…»
Лето…
Он его хорошо запомнил, выучил наизусть, вогнал в кровь, вбил в сознание.
Именно тогда, с первых дней лета, как ему казалось, вдруг произошло что-то, что-то сломалось в отлаженном механизме их отношений, хотя вряд ли это можно было назвать механизмом; скорее, горячечным потоком, нет, двумя потоками, которые бросились навстречу друг другу и слились в жарких объятиях, и стремительно понеслись вместе, обнявшись, прокладывая, пробивая новое русло.
Едва расставшись, они уже начинали скучать друг по другу; как безумные, звонили друг другу по пять-шесть раз в день, а то и больше, словно пытались удостовериться, что это не сон.
- Да, мой хороший… - говорила она, - и его сердце готово было выпрыгнуть из груди и покатиться мячиком к ее ногам – такая щемящая нота звучала в этом обращении; казалось, чего тут необычного? А вот, поди ж ты, брало за сердце и не отпускало долго-долго.

Всё поменялось в тот летний день, когда она предупредила его, что в связи с проблемами на работе и дома на какое-то время «выпадает» из установившегося уже режима общения.
Вначале он решил, что она шутит.
- А как же я? – спросил он полушутливо-полусерьезно.
- Послушай, - ответила она, - я буду общаться с тобой каждую свободную минуту. Потерпи, хороший мой, буквально недельки две-три, потом я стану свободнее, правда…
Почему-то он не придал ее словам особого значения; или, скажем так, не услышал ее. 
Мужчины вообще по своей природе – собственники и эгоисты; обуреваемые самыми лучшими побуждениями, они нередко и не видят и не признают очевидного, а потом мучаются, как дети, у которых отняли любимую игрушку.
Так получилось и на сей раз.
Нет, получилось гораздо хуже.
Потому что в тот день, когда она «стартовала» в летней своей ипостаси, у него чуть ли не снесло крышу.
В тот день.
Боже, что с ним произошло?!
Куда девались его легкость и самоирония?!
Его вмиг «замкнуло»; как писали в старинных романах, печать угрюмости легла на его чело. Чего он только не передумал за то время, что она не отвечала на его телефонные звонки, смс  и прочие сообщения, рассыпанные его щедрой рукой в виртуальном пространстве.
Но самое главное, ему показалось, словно что что-то неожиданное и злое произошло с ней самой, и не стало той, кто шептала ему нежно и горячо:
- Милый мой, хороший мой, я никогда не уйду от тебя, никогда!
- Никогда? – переспрашивал он.
- Никогда! – отвечала она и добавляла, - пока сам не прогонишь…
И смеялась.

Как он любил ее смех!
Боже!, как ему нравилось, когда она, смеясь, закрывает лицо руками; сам этот жест выглядел естественным и милым, родным, теплым, это был жест, который характеризовал только ее и никого – никого! – больше…

Она смеялась:
- Послушай, я – обычная тетка, среднестатистическая, а ты меня просто идеализируешь, у меня тьма недостатков, и тебе со мной явно не повезло…
- Да, - соглашался он, - идеализирую. А с другой стороны, я, может быть, вижу тебя так, как не видят другие.
Действительно: стоило ему только закрыть глаза, как тотчас она вплывала в его сознание; ее тело плыло в голубом эфире, покачиваясь на волнах, он знал каждый участочек ее тела – от белокурых пушистых волос, падающих на лоб, до маленьких нежных пальчиков ее ножек; его губы помнили ощущение от ее губ, шеи, миниатюрных, изящных грудей, плоского, удивительного животика, а главное – желанного лона, с лунной узкой дорожкой, ведущей к его любимому лепестку; они вообще были большие выдумщики по части наименований и фантазий; обыденное и всем известное их отталкивало; и в этой дразнящей, манящей, чарующей игре был свой высший смысл, доступный только им одним.

И вдруг…

Вдруг этого ничего не стало.

Нет, не так: что-то такое, неуловимое, вдруг изменилось в ней, будто всего этого мира, который они создали друг для друга, не стало.
Не стало.
И тайны не стало.
Дело даже не в том, что она практически перестала отвечать на звонки, а в том, что если она и отвечала, то торопилась поскорее закончить беседу, будто торопилась куда-то. Да и ласка, бесконечная, жаркая ласка, куда-то ушла, растворилась, исчезла.
Так ему казалось.
И, не находя выхода, мысль заметалась, как попавший в капкан зверек.
Объяснения, которые он выстраивал для себя, не выдерживали критики, падали, как карточный домик, больше походили на бред, будучи лишенными всякой логики.
Он бредил о том, что она ни с того, ни с сего сочла их отношения бесперспективными, ее утомило ожидание их и без того не частых встреч, замучил бестолковый быт, вселилось сожаление о разводе с мужем, тяготит материальная неустроенность, дергает беспокойство из-за утерянного социального статуса, обострилась ситуация на работе, ребенок, оказавшись предоставленным сам себе на летних каникулах, требовал не просто пристального внимания, а полного погружения в его воспитание; и как любящая и хорошая мать, она не могла допустить, чтобы ее сын был в чем-то (и чем-то) ущемлен…
Ум охотно соглашался со всеми, предложенным им самим вариантами развития событий, но чувство бунтовало, отбрасывая даже самое мало-мальски возможное объяснение, как ненужный хлам.
Чувство творило чудеса, обходя разум на крутых поворотах, сжимало сердце, терзало душу, подобно стервятнику и не давало покоя, отравляя существование.
Он пытался вызвать ее на откровенный, серьезный разговор, зная, что на не выносит серьезных разговоров и прочих разборок.
Да он и сам терпеть не мог выяснения отношений, но тут его прорвало.
Он говорил, яростно бросая слова, она изредка отвечала, но как-то невпопад, словно думая о чем-то о своем, и тем самым распаляла его еще больше.
Разговор накалялся.
В отчаянье он перешел на крик:
- Да пойми ты, пойми, наконец, черт возьми! Я всегда был с тобой рядом все это время, и ты была рядом со мной! И вдруг… - он помедлил, подбирая слова, - вдруг… будто что-то «надтреснуло». Ну, как тебе еще объяснить?!
Она вздохнула, пожав плечами:
- Не понимаю, что там у тебя происходит, не понимаю… По-моему, ты меня с кем-то путаешь.
И он осекся:
- Ты права, я что-то путаю, что-то неверно понимаю. Так скажи мне - что?
- Ты как будто сам с собой говоришь, меня не слышишь... – она посмотрела на него внимательно. - У меня на самом деле куча нерешенных вопросов, мелких и не очень. Они как снежный ком, их надо решать. Есть еще ребенок, вообще заброшенный, а он для меня важнее всего. А так ничего не изменилось, все от твоей усталости…

Позже, когда он вернулся домой, сразу же, даже не включив свет, набрал ее номер телефона.
Она ответила:
- Да, мой хороший…
Он сказал ей тихо:
- Будем считать, что наша первая размолвка закончена? Не люблю размолвок.
- Это была размолвка? – в ее голосе сквозила легкая, как пух, ирония. - Буду знать… Ложись спать, ладно? Спокойной ночи, я тебя обожаю…
Последние слова прозвучали ласково-ласково, как когда-то, когда еще не было этого чертова лета.

Он попробовал заснуть, но не спалось, да и давешний сон никак не выходил из головы, вцепился, как репей, не отпускал. И тут он вспомнил, что у него есть знакомая, которая увлекается толкованием снов, и делает это бескорыстно, из-за любви к искусству, как говорится.
Не обращая внимания на то, что часы показывали первый час ночи, он позвонил ей и попросил помочь. Внимательно его выслушав и задав несколько вопросов, она сказала:
- Да, сон, действительно, тревожный, к плохому известию…
- К какому? – спросил он.
- Можно предположить, что кто-то заболеет… - задумчиво произнесла собеседница. - Вы видели человека в капюшоне, Вы испугались его, значит, это неприятное сообщение, которое Вы примете близко к сердцу.
- Когда это случится?
- Не знаю, не знаю… Но, возможно, очень скоро. Скажем так – эта новость буквально уже на пороге.
Она помолчала, а затем повторила еще раз:
- Неприятное известие, даже потеря какая-то, судя по лезвиям в коробке. Вы их не взяли?
- Да не брал я их! – с досадой бросил он. – В том-то  и дело, что в тот момент, когда я думал, брать их или не брать, я и проснулся.
- Это хорошо, что Вы не взяли в руки коробок. Но переживать случившееся Вы будете обязательно. Не могу точно сказать, каким именно образом коснется Вас неприятное известие, но, повторю, оно будет для Вас не из приятных…
- Вы можете более подробно расшифровать смысл сна?
- Как Вам сказать? Квартира - это личное пространство и подсознание. И если сон был цветной, реальный, запомнившийся - это сигнал. И запомните: Вы не взяли коробочку, даже не сомневайтесь! Это Ваш осознанный выбор, поверьте мне на слово. И значит, Вам не придется ходить по лезвию бритвы.
- А должен… - сказал он.
- Что-что? – не поняла она.
- Должен ходить… по лезвию…